— Ясно, чего тут тянуть!.. — Коллиев махнул рукой. — Ставь на голосование, — предложил он первому секретарю.
— Мое мнение — отложить разбор дела.
— А действительно интересно — на каком основании? — Коллиев обратился к Кемову:
— Надо разобраться. Речь идет о судьбе человека, о чести нашего коммуниста.
— Правильно, в таких делах не надо спешить, — поддержал председатель райсовета.
— А не кажется ли тебе, Гаврила Николаевич, что теперь уже речь идет о судьбе и другого человека, тоже нашего коммуниста, в добросовестности которого у нас нет решительно никаких оснований сомневаться? Я имею в виду товарища Лесоева, я говорю о подрыве доверия к нему. — Коллиев испытующе посмотрел на Кемова, потом оглядел всех остальных. — Что же у нас получается? Будем искать смягчающие обстоятельства в защиту Ларинена, опровергать истину?
— Нет, будем искать истину, — отпарировал Кемов. — Я хотел бы, чтобы товарищ Васильев тоже занялся этим делом. Потом обсудим все снова.
Тогда встал Няттинен, кашлянул и начал:
— Товарищи, прошу все же подумать о судьбе человека, фронтовика, сына красногвардейца. Зачем так круто — прокуратура, судебное дело… По-моему, достаточно и того, что его исключают из партии.
Васильев пожал плечами. Кемов кивнул ему: дескать, скажи ты свое слово.
— Не понимаю я товарища Няттинена в роли адвоката Ларинена, — заговорил прокурор. — Советский суд — не только карательный орган. Если человек невиновен, суд разберется. Если потребуется еще наказать Ларинена, то, думаю, вы не станете возражать?
— Есть предложение отложить рассмотрение этого дела, — сказал Кемов. — Ставлю на голосование.
Коллиев прервал его:
— Разрешите все-таки соблюдать порядок, и давайте не будем руководствоваться симпатиями или антипатиями к персоне, о которой здесь идет речь. Порядок таков; товарищ Лесоев предлагает исключить Ларинена из партии. Товарищ Кемов предлагает отложить рассмотрение вопроса. Вот и проведите голосование, товарищ Кемов: кто за предложение товарища Лесоева и кто против.
— Ну, хорошо… — недовольно проговорил Кемов, — голосуем… Кто за предложение товарища Лесоева? Раз, два, три…
Ларинен с ужасом оглянулся и увидел руки… поднятые руки, больше ничего.
— Большинство. Итак, Ларинен, вам придется сдать партийный билет.
В душе Вейкко все протестовало против такого решения, хотелось крикнуть этим людям, что это несправедливо, но слова куда-то пропали.
Председатель райсовета с сосредоточенным видом смотрел в окно, прокурор глядел себе под ноги, Кемов перебирал бумаги, выдвинув ящик письменного стола, не решаясь взглянуть на Ларинена.
«…Сдать партийный билет». Вейкко Ларинен вдруг вспомнил, как он вступил в партию. Февраль 1942 года. Землянка. Артналет. От взрыва снаряда на стол посыпался песок. Секретарь партбюро почему-то извинился за это, смахнул песок со стола и предложил перейти к голосованию. Все это вспомнилось сейчас Вейкко мгновенно, как удар молнии, в какую-то долю секунды. Он встал, выпрямился и твердым шагом подошел к столу. Оттолкнув протянутую руку Коллиева, Ларинен остановился перед Кемовым.
— Вы знаете, где мне вручили партийный билет?
— Знаю.
— Я получу его обратно.
— Будем только рады.
— Так что оставляю вам на хранение.
— Надеюсь.
Вейкко повернулся и пошел к выходу.
В тот же вечер по пути в магазин мать Вейкко узнала о постигшем сына несчастье. Дома она застала его лежащим на диване. Закинув руки за голову, Вейкко, не отрываясь, смотрел в потолок.
— А-вой-вой! — запричитала мать. — Как же они с тобой этак-то?! Работал, работал, себя не жалел — и вот на тебе, спасибочко!
— Мама, не надо об этом… Все будет хорошо.
Осторожно, стараясь не стучать ковшом о ведро, мать наполнила самовар и, когда угли разгорелись, взяла вязанье и присела на стул у изголовья Вейкко. Он лежал не шелохнувшись.
— А не истопить ли нам баньку? — спросила мать.
В Карелии баню топят после дороги, по субботам и накануне больших праздников. До праздника было еще далеко, но ей хотелось сделать для сына что-нибудь приятное, и она не сумела придумать ничего лучшего.
Вейкко отрицательно покачал головой.
— Когда пришло извещение о смерти отца, — тихо заговорила она, словно продолжая только что прерванный разговор, — ты был еще совсем маленький. Не помнишь ты, сынок, тех времен. Я сразу в слезы ударилась, да так без памяти и проплакала бы всю неделю, если бы добрые люди не помогли. Пришли они ко мне с лаской, с хорошим словом и увели с собой. Не дали мне сидеть одной в избе и плакать. А потом помогать стали. До сих пор все как есть помню. Спасибо им! Дядя Иивана много для нас хорошего сделал.
Ларинен приподнял голову и посмотрел на мать. Почему она заговорила об этом?
— Вот и самовар вскипел. Вставай чай пить. — Она поставила на стол чашки.
Вейкко поднялся и сел за стол. В шкафу стояла бутылка водки, которую он только что купил, но она осталась нетронутой. Горячий, крепкий чай ободрил Вейкко. Немного погодя он стал одеваться.
— Ты куда? — с тревогой спросила мать.
— Пойду прогуляюсь…
— Не ходил бы ты лучше никуда. — Мать стала отговаривать Вейкко, но, увидев, что он уже оделся, сказала: — Ну хорошо, иди проветрись немного, только недолго.
Уже темнело. По улицам шагали одинокие пешеходы: одни не спеша, погрузившись в свои мысли, другие деловито торопились куда-то. Медленно прогуливались молодые пары. У всех были свои заботы, свои дела. Жизнь шла своим чередом, независимо от того, что случилось с ним, Лариненом.
Шагая по тротуару, Вейкко снова, но уже более спокойно переживал события прошедшего дня. На бюро о нем говорили как о последнем негодяе. А какое право они имели так говорить? Конечно, на работе у него не все было гладко. Были недостатки, ошибки. Но почему никто не подумал о том, что все, что он делал, он делал с хорошей целью, для общего блага?
Немного успокоившись, он продумывал теперь то, что ему следовало сказать сегодня на бюро. Да, ему надо было начать примерно так:
— Факты и даже маленькие фактики, приведенные Лесоевым, частично извращены…
Теперь Вейкко казалось, что он без труда смог бы опровергнуть все доводы Лесоева и доказать свою правоту. Кто же знал, что так случится? Но, с другой стороны, в словах Лесоева была и доля правды. Ведь пришел же он действительно к красному уголку в нетрезвом виде? Да, пришел. Но разве он всегда такой? Не мог ведь он на бюро расхвастаться: смотрите, какой я хороший!
Начав этот запоздалый спор с членами бюро, да еще так убедительно, Вейкко вскоре заколебался. Получалось как-то странно: он сам себе адвокат, да и никогда раньше ему не приходилось оправдываться ни перед судом, ни перед партией.
Ларинен не заметил, как оказался возле домика Нины Степановны. Она не раз приглашала его посидеть и поговорить. Вейкко толкнул калитку, поднялся на крыльцо и поступал. Открыла Нина. Увидев Ларинена, она попятилась и испуганно вскрикнула:
— Это вы?! Что вам здесь надо? Уходите!
— Нина Степановна, что с вами?
— Уходите отсюда! Убирайтесь немедленно! Вы слышите?! Или я закричу!..
Она захлопнула дверь. Звякнула железная задвижка.
Ларинен вышел на улицу. Он был так ошеломлен, что даже не обиделся на Нину. Машинально бредя вперед, не заметил, как оказался на лестнице общежития молодых строителей. В комнате горел свет, и оттуда доносились звуки гармони. Когда Вейкко вошел в комнату, гармонь смолкла, и все головы повернулись к нему. Во взглядах удивленных ребят он прочитал немой вопрос. И вдруг, как по команде, все засуетились и стали искать для гостя место, хотя у стола были свободные стулья. Ларинен собрался было с обычным беззаботным видом спросить, как поживает молодежь, но ему не захотелось притворяться перед этими славными ребятами. По всему было видно, здесь уже знали о случившемся. Ребята уселись вокруг него, но никто не решался заговорить первым. По их лицам он увидел, что им очень хочется сказать ему что-то хорошее, утешающее. Но как ни молоды были эти парни, они уже знали, что никакие слова утешения тут не помогут.
— Вейкко Яковлевич, давайте с нами чай пить! — предложил Володя.
И хотя Ларинен отрицательно покачал головой, ребята начали шумно накрывать на стол.
— Может быть, принести для гостя и еще что-нибудь? Да вы, наверное, откажетесь, — проговорил кто-то.
— Нет, нет! — Володя запротестовал так решительно, словно это «что-нибудь» предлагали ему.
Чай пили молча. Наконец Володя не удержался и заговорил.
— Вейкко Яковлевич, вы не расстраивайтесь, все обойдется. Мы только что говорили об этом. Правда, мы толком не знаем, в чем дело, но уверены, что это недоразумение. Мы уже тут собрались написать куда-нибудь коллективно, да вот не знаем сути дела…
— Нет, нет, ни в коем случае!..
Вейкко до глубины души тронуло это искреннее участие. Благодарно глядя на них, он сказал:
— Не беспокойтесь за меня, ребята! Немцы били по мне из шестиствольного миномета, и то ничего, жив остался. А тут как-никак свои, со своими уж поладим.
— А если нам все-таки написать?
— Ни в коем случае, — настойчиво повторил Ларинен.
Обратно он шел уже не в таком мрачном настроении. Теперь он был уверен, что все уладится и будет хорошо.
Дома его ожидал Ниеминен. Бригадир внимательно посмотрел на Вейкко и проговорил:
— Пришел поглядеть, как ты себя чувствуешь. Вижу, что неплохо, здоров и бодр… — Он кивнул на шкаф, где стояла еще не начатая бутылка водки. — За это не берись. Горькую пьют только на крестинах, на свадьбе, по большим праздникам да иногда просто так. Просто так ты теперь не можешь выпить, ни крестин, ни свадьбы у тебя нет, а праздник твой впереди, когда все утрясется. Тогда и я приду, помогу тебе распить бутылочку, коли позовешь. Ну, вот у меня и все. А теперь спокойной ночи и не горюй!
Когда Ниеминен ушел и мать легла спать, Ларинен сел писать апелляцию в вышестоящие партийные органы. Он долго сидел, обдумывая текст, и вдруг у него невольно вырвался тихий вздох: «Эх, Ирина, Ирина!..»