— А у нас так бывает: поставят одни стены и скажут: «Входи, если сумеешь». А как же без дверей войдешь? Тогда и спохватятся, что двери нужно сделать. Тут уж не мешкай, руби. А после кому-нибудь взбредет в голову, что надо изменить план нижнего этажа. И оказывается, что дверь-то эта вроде бы и ни к чему.
Кемов знал об этом. Первые этажи больших зданий планируются обычно под магазины, столовые, детские сады, ясли. Пока дом строится, различные организации ведут между собой ведомственную борьбу за первый этаж. И не раз приходилось переделывать почти готовые здания по требованию учреждений, одержавших победу в споре.
Когда Кемов осторожно попытался узнать у рабочих их мнение о Ларинене и о том, виноват ли он в допущенных ошибках, Ондрей Лампиев первым поспешил с ответом:
— Конечно! Именно он, а кто же еще! Хорошо, что прислушались к голосу масс и избавились наконец от него.
Ниеминен побагровел:
— Что ты болтаешь? Ты про какие это массы говоришь? Про себя, что ли? Кто ты такой? Нуль без палочки! А если получше поглядеть, так и этого не стоишь. — Потом он обернулся к Кемову: — Дело, видишь ли, такое, что мы не знаем, в чем Ларинена обвиняют. Может, он и виноват. Но здесь на стройке он был единственным человеком, который всегда прислушивался к тому, что мы, рабочие, своей глупой головой думаем. И я так скажу, дела были бы еще хуже, кабы Ларинен тут на месте не подправлял их. Не так ли, ребята?
— Верно, верно, — горячо поддержал Володя, — И если нужно, мы можем подтвердить это.
Со строительства Кемов отправился в райком и попросил Надю пойти с ним. Он долго ходил по кабинету и вдруг задал Наде совершенно неожиданный вопрос:
— Как вы считаете, сумеет ли Ларинен руководить строительством деревянных домов?
Надя не поняла, что секретарь райкома имел в виду, но ответила то, что думала:
— Конечно. Ведь Вейкко Яковлевич и сам хороший плотник. Но сейчас речь идет о каменных домах. И я не могу поверить, что он один во всем виноват. Никак не могу!
Кемов снял телефонную трубку, назвал номер и заговорил:
— Это ты, Васильев? Ну как, что там выясняется? Так, так… У меня здесь товарищ Карпова. У нее имеются на этот счет интересные соображения… Хорошо, я как раз собирался предложить тебе это.
Положив трубку, Кемов сказал Наде:
— Не смогли бы вы пойти сейчас к прокурору? Его тоже интересует то, о чем вы мне говорили.
— К прокурору?! — удивилась Надя. — Неужели дело зашло так далеко?
— Тут еще неясно, что далеко, а что близко, кто прав, кто виноват, — неопределенно ответил Кемов. — Васильев не только прокурор, он член бюро райкома.
Хотя разговор был окончен, Надя не собиралась уходить. Она нервно теребила кончики кос. Кемов ждал. Наконец она нерешительно заговорила:
— Товарищ Кемов, я, конечно, не член партии, и вы можете сказать, что есть дела, которые меня не касаются, но все же…
— Говорите, говорите, я слушаю вас.
— Ведь рабочие спрашивают, вот даже меня, не члена партии. Да и коммунист Ниеминен удивляется… Непонятно, как же так — бюро райкома принимает решение о коммунисте, а первичная партийная организация даже не обсуждает вопроса. Люди хотят знать правду.
Кемов недовольно поморщился, но это недовольство не относилось к Наде.
— Очень правильный, законный вопрос, — проговорил Кемов и потом долго молчал. — Мы тут затянули с этим делом. Так вы зайдите, пожалуйста, к Васильеву.
Под вечер к первому секретарю зашел Васильев. Стройный, в хорошо отглаженном костюме, он всегда выглядел так, будто собрался в театр. Сняв шляпу, он тщательно расчесал густую шевелюру и приступил прямо к делу:
— Следствие по делу Ларинена начато. Только вот некому заняться вплотную. Другие дела, отпускной период. Немного затянется… Очень хорошо, что вы прислали ко мне Карпову. Толковая девушка. Пока могу сказать лишь, что дело не такое простое, как изложил Лесоев.
— Все же решение бюро надо довести до первичной партийной организации. Коммунисты и помогут расследовать.
— Вот об этом я и хотел поговорить. Взгляните на состав первичной партийной организации. Четыре коммуниста — люди совершенно новые, помочь в этом вопросе они не могут. А из тех, кто давно работает на стройке, — начальник, машинистка, ну еще Ондрей Лампиев. Как они могут помочь, это я уже знаю.
— А бригадир Ниеминен?
— Хороший старик! — Васильев улыбнулся.
— Ну и что ты предлагаешь?
— Пока подождать.
— Правильно ли это?
— Формально нет, а для пользы дела — да. Я считаю, Гаврила Николаевич, что одна ошибка уже допущена. Вопрос Ларинена обсуждался на бюро без должной подготовки. Собрание первичной партийной организации в данной ситуации будет только усугублением этой ошибки.
— Ты уверен?
— Да. Я имею в виду лишь то, что вопрос неясен, и поэтому не следует спешить.
Так они ничего и не решили. Васильев ушел.
Кемов остался сидеть, подперев голову руками. «Мудрят они, эти юристы. Да и Лесоев — тоже мне следователь!» — пробормотал он, успокаивая себя, но успокоиться не мог. Со злобой он спрашивал себя: «А что ты делал, где ты был, друг милый?!»
Он швырнул в сторону папку с делом Ларинена, которую затребовал себе, хотя почти наизусть знал в ней каждую бумажку. Потом встал и направился к вешалке. Пора домой. Вера позвонила, что купила билеты в кино.
Но уйти он не успел. Тихо открылась дверь, и на пороге появился Лесоев с бумагами в руках. Увидев, что Кемов уже одевается, он стал засовывать бумаги в папку.
— Как у тебя с путевкой? — спросил Кемов. — Заказал?
— Нет еще. Ведь всем не хватит.
— Сколько раз тебе нужно говорить одно и то же! — вспылил Кемов. — Рыцарство! Кому оно нужно? Ходишь еле живой. Смотреть тошно.
Кемов направился к выходу. Лесоев поплелся в свой кабинет. Его обидел сердитый тон Кемова. Ведь он зашел к нему по делу, а тот даже не спросил, с чем он пришел. Время шесть часов, рабочий день закончен. И Кемову хоть трава не расти! А вот он, Лесоев, не считается со временем. У него так: недоделал свое дело — значит, рабочий день еще продолжается.
Сегодня он выглядел не только усталым, но и растерянным. В последнее время с ним стало твориться что-то неладное. До сих пор жизнь шла своим чередом — все было ясно, все на своем месте: живи и работай. А потом… Все началось с дела Ларинена. Он расследовал его как обычно: тщательно проверяя достоверность каждого факта. И не его вина, если факты напрашиваются на суровые выводы. Лесоев не мог упрекнуть себя ни в чем. Он сделал все, что мог. А люди недовольны. Что им нужно? Непонятно! Правда, никто ничего еще не сказал ему, пока он не слыхал ни одного слова упрека, но он предчувствовал что-то неладное. Какое-то тягостное молчание, какая-то неуловимая атмосфера недружелюбия окружала его в эти дни. Прораб стройконторы, даже не член партии, бесцеремонно приходит к нему и чуть ли не требует отчета о его работе. А потом Лесоев видел, как некоторое время спустя Карпова и Кемов пошли куда-то, мирно беседуя. А его не позвали, у него ничего не спросили. Другие сотрудники сухо здоровались с ним и спешили по своим делам. У него и раньше не бывало ни с кем особой дружбы, но не было вокруг него и такого угнетающего молчания.
С делом Ларинена было связано и нечто другое, новое и непривычное для Лесоева. Если бы не это дело, Лесоев, быть может, никогда бы не познакомился с Ниной Степановной Лампиевой. А теперь он заходил к ней чуть ли не каждый вечер и до сих пор не мог для себя решить, следует ему ходить к ней или нет. Его влекло туда, но мало ли что влечет человека? Каждый должен трезво оценивать свои поступки, а Лесоев никак не мог понять, что влекло его к Нине Степановне. Правда, он уже точно знал, что она ничем плохим себя не скомпрометировала, но он понимал и то, что одно это еще не оправдывает его ежедневных посещений.
Лесоев не мог решить, как ему быть. Прекратить ли свои посещения и чем объяснить это Нине Степановне так, чтобы не обидеть ее и не иметь для себя никаких неприятностей? А если по-прежнему бывать у Нины Степановны, то с какой целью и чем это кончится?
Хуже всего то, что не с кем посоветоваться. По любому другому вопросу он мог бы поговорить с сослуживцами, а ведь такое дело нигде не поставишь на обсуждение. Если бы Кемов не был сегодня так раздражен против него… Нет, Кемову он все равно ничего не сказал бы.
А как быть?
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
В воскресный вечер к Ларинену зашел Иивана Кауронен. Он возвращался домой из Виртаниеми, где гостил у сына. Наталья Артемьевна, уже давно собиравшаяся в родную деревню погостить и порыбачить, решила поехать вместе с ним.
Дядя Иивана услышал о неприятностях Вейкко еще в Виртаниеми. Он не знал толком, в чем дело, но новость заставила его о многом подумать. Потому-то он и сделал этот крюк по пути домой.
Кауронен начал издалека: поговорил о хорошей погоде, о том, что в такие жаркие, солнечные дни рыба плохо идет в сети. Когда все уселись за стол, Вейкко принес бутылку водки, которая так и стояла неоткрытой. Дядя Иивана позволил наполнить свой стакан лишь до половины и неодобрительно посмотрел на Вейкко, который налил себе чуть не полный. Когда выпили и закусили, старик перешел к делу:
— Видать, не вышло из тебя здесь путного работника?
— Не вышло, дядя, — согласился Вейкко.
— А скажи-ка, для чего мы тебя в школах учили? Для города или для деревни?
— Да, надо было мне поехать в колхоз.
— Вот-вот!
Старик снова налил понемногу себе и Вейкко и, поднимая стакан, сказал:
— Я думаю, что тебе надо вернуться к нам.
Вейкко и сам не раз подумывал о колхозе. И все-таки он колебался:
— Кто его знает…
— А чего тут еще знать?
— Что я там делать буду?
— Как что? — вмешалась мать. — Будешь председателем колхоза.
Иивана Кауронен заметил:
— Я чинов не распределяю и не о них говорю. Я говорю о работе. Ведь сейчас, слава богу, народ начал возвращаться в колхоз.