Вейкко неопределенно ответил:
— Я-то согласен, если только отпустят.
— А кто тебя может задержать?
Вейкко замолчал. Ему все еще было трудно расстаться с мыслью, что он необходим партии, что партия будет решать, где он должен жить и работать.
— Я послал жалобу в Петрозаводск, — пояснил он.
— Ну и что? Если вернешься к нам, от нас тебя никуда не переведут, как бы твое дело ни решилось.
— Вообще-то так, — согласился Ларинен. — Колхоза я не боюсь.
— Не то слово, — бояться. Чего бояться-то? Работы? Или ты работать разучился? Или, может, обленился?
— Зачем ты так, дядя Иивана?
— Значит, приедешь?
— Приеду.
— Надо приехать, вот что! — Иивана Кауронен посидел молча, потом спросил: — Знаешь ли ты, что такое олень?
— Ну, это полезное животное. Их надо бы снова разводить.
— Верно, но я не про то. Вот родился олень на пастбище. Он знает там каждое дерево, кустик, камень — все. А возьми-ка да угони его за сто верст и отпусти. Думаешь, он приживется на новом месте? Ничуть не бывало! Не успеешь оглянуться, как его след простыл: олень махнул в родные края. А человек и того больше должен любить родные места.
— Правильно, дядя Иивана, правильно. — Ларинену не хотелось спорить со стариком. — Но у нас родные места шире, чем своя деревня. Русские, украинцы, белорусы здесь кровь проливали за нашу Карелию. Разве Карелия им не родная? Очень даже родная. А вся страна?..
— Ну, начал!.. Ты меня за Советскую власть не агитируй, будто мы сами не понимаем… А в колхозе кто пахать будет, вот ты что мне скажи. Ведь сами же своими руками подняли такое дело, а потом разбежались кто куда.
— Нет, я не убежал, я вернусь.
Проводив дядю Иивану и мать до машины, Вейкко шел домой, раздумывая над словами Кауронена. Нелегко идти в колхоз, когда ты исключен из партии.
Когда Ларинен проходил мимо щитовых домиков строителей, он увидел впереди себя длинную фигуру Лесоева. Вейкко замедлил шаг, чтобы не встречаться с ним. К его удивлению, Лесоев свернул в калитку Нины Степановны. Ему сразу открыли. Дверь за его спиной захлопнулась, щелкнул засов.
Навстречу Вейкко шел Ниеминен. Старик был слегка навеселе и сразу же стал объяснять, как это получилось:
— Видишь ли, все началось с того, что к утру жене нужны были мелкие деньги для молочницы. Она возьми да и пошли меня разменять сторублевку. Я зашел в буфет, а там сидит мой старый приятель. Ну, мы и разменивали эту бумажку часа три. Да только она стала теперь слишком мелкой. Достанется мне от жены! Пойдем-ка со мной. При госте она не станет ворчать. Может, купим бутылочку? С тобой ведь мы еще не пили.
— Пойдем, но без бутылки, — согласился Ларинен.
— Все равно. Пошли.
Поравнявшись с домиком Нины Степановны, Ларинен взглянул на окна. В тот момент там как раз потушили свет.
«Эко до каких пор мое дело изучают! — усмехнулся Ларинен. — Да еще в темноте».
Дома Ниеминен чистосердечно рассказал жене, как он разменивал сторублевку. Она сердито посмотрела на него, но не могла сдержать улыбки.
— Так и получается, когда мужика по делу отправишь, а сама следом не пойдешь. Кофе будете пить? — обратилась она к Ларинену.
— Кофе, да покрепче! — Ниеминен был рад, что легко отделался.
Было уже поздно, когда Вейкко вышел от бригадира. Перед ним по тротуару шагали две девушки и над чем-то весело смеялись. Вейкко замедлил шаг. Ему было просто приятно видеть веселье других, тем более что он знал этих девушек. Одна из них была Светлана. Она тоже сразу узнала Вейкко.
— Гуляете? — дружелюбно спросила Светлана. — Это хорошо. Погода сегодня чудесная. Можно проводить вас?
— Это я бы должен проводить вас, — отшутился Вейкко. — Только поздно, да и лень.
— Ну уж лень! — с наигранным упреком сказала Светлана. — А я думала, вы добрый.
Вейкко взял девушек под руки, и так они дошли до угла, где им предстояло расстаться. Девушки беззаботно тараторили и громко смеялись. И Вейкко чувствовал, как у него тоже стало легко на душе.
На прощание Светлана вдруг сказала многозначительно:
— А я ведь уезжаю в Петрозаводск.
Вейкко нахмурился:
— Что ж, счастливого пути!
Он даже не спросил, зачем она едет и надолго ли.
Дома было пусто и неуютно. Вейкко наскоро поужинал и, даже не убрав со стола, лег спать. Проснувшись утром, он испуганно посмотрел на часы. Было без четверти десять. И опять он вспомнил, что некуда спешить, его нигде и никто не ждет. И так изо дня в день…
Вейкко разжег самовар и снова прилег. Он уже успел задремать, как в дверь постучали.
— Войдите, — ответил Вейкко спросонья, разбуженный неожиданным стуком.
В комнату вошел Кемов.
— Тут еще спят? Кажется, разбудил?
— Ничего, пора вставать, — ответил Ларинен и начал одеваться. — Хотя мне спешить некуда.
Они одновременно взглянули на стол. Там стояла недопитая бутылка водки. Ларинен хотел было сказать, что он угощал тут вечером дядю Иивану, а потом раздумал: не все ли равно? И он лишь с досадой произнес:
— Вот черт, и она на столе!
— Точно, на столе, — усмехнулся Кемов.
— Чайку не желаете? — предложил Ларинен.
— Я уже пил сегодня, но можно и повторить, — не отказался Кемов.
Ларинен понял, что он пришел для разговора.
— Я давно собирался пригласить вас в райком, но потом решил сам зайти. Как дела?
Ларинен пожал плечами и поднял на стол кипящий самовар.
— Должен сказать вам, Гаврила Николаевич, что я написал апелляцию по поводу решения бюро.
— Это ваше право, — заметил Кемов. — Вы, наверно, знаете, что Васильев занимается вашим делом?
Вейкко кивнул.
— Значит, к этому вопросу мы еще вернемся. А сейчас поговорим о другом.
— А именно?
— Чем вы сейчас занимаетесь?
— Бездельничаю. Ожидаю пересмотра дела.
— Вот об этом-то я и хотел… Пересмотр может затянуться. Неужели вы намерены все это время сидеть сложа руки?
— Пока что не без хлеба, — криво усмехнулся Ларинен.
— Не будем говорить колкости. Вы не такой человек, чтобы думать только о заработке…
— На бюро уже сказали, какой я человек.
Разговор принимал неприятный оборот. Кемов примирительно заговорил:
— Я имею в виду, что вынужденное безделье слишком тяжело для тех, кто привык трудиться.
Вейкко промолчал. Это была правда. Но он не стал рассказывать Кемову, как тоска по работе то и дело приводила его на стройку.
— А время-то какое! — продолжал Кемов. — Какие дела творятся! Дай только силы, всюду хотелось бы поспеть. Вот и двадцатый съезд партии не за горами. Большие, очень большие вопросы поставит перед нами съезд. Это ясно. А вы хотите дома отсиживаться. Да нет, вы не хмурьтесь, вы не такой, я ведь вас знаю…
— На то и похоже!
— Вот видите, даже такое кратковременное безделье наводит вас на мрачные мысли. И железо ржавеет, если оно без пользы лежит.
Ларинену нечего было возразить, но его начал раздражать поучающий тон Кемова.
— Вы-то должны знать, что я не искал легкой жизни! — загорячился он. — Сами сбили меня с толку. Я никогда не сторонился трудностей, и они не наводили меня на мрачные мысли. Это вы их на меня навели!..
— А у вас нервы начинают сдавать.
— Какое вам дело до моих нервов? — все больше распалялся Ларинен. — Читать мораль легче всего. И я умел это делать… И не хуже вас.
— Да, убеждать в чем-либо другого или самого себя — разные вещи, — согласился Кемов.
— Дайте уж мне высказаться до конца! — перебил его Ларинен. — На бюро обо мне говорили как о закоренелом негодяе. Разве я ничего лучшего не заслужил? Вы же сами знаете. Я не раз бывал под огневым дождем. Двумя пулями насквозь прошит… Истекая кровью, вынес на себе тяжело раненного товарища…
— Знаю. А если бы не знал, поверил бы. Вы были в Восточной Пруссии, были на Одере, взорвали не один дзот, спасли раненого товарища… Все это вы сделали и сделали еще многое другое, мой друг. Но тогда вы не оглядывались назад. Так почему же вы теперь смотрите только в прошлое?
Ларинена уже трудно было остановить:
— Интересно знать, где был тогда ваш любимчик Лесоев, когда я в партию вступал? В сорок втором году?
— В штабе партизанского движения.
— Вот, вот, подбирал людей и посылал их в бой, а сам оружия тяжелее пера в руках не держал.
— Перо тоже сильное оружие, если оно в хороших руках. Сейчас речь идет не о Лесоеве, и он вовсе никакой не любимчик. Мы все на одной партийной работе, и для всех нас существует одна партийная дисциплина. Сейчас речь о вас. Вы переменились. Вы начинаете сравнивать, где были вы и где были другие, что сделали вы и что сделали другие. Я очень хорошо знаю, где вы были и что сделали. Поэтому я и пришел к вам, как бывший фронтовик к фронтовику. Почему же вы окопались, как в блиндаже, и упорно не хотите продвигаться вперед? Если послушать со стороны, как вы хвастаетесь прошлым…
— Я?.. Хвастаюсь?.. — голос Вейкко задрожал.
— Ну, ну, не будем горячиться. У меня к вам дело.
— Пожалуйста, — еле сдерживая себя, произнес Вейкко.
— Я хочу предложить работу, которая, как мне кажется, будет вам по душе.
— Откуда вы мою душу-то знаете?
— Когда сорока вытащила нос, хвост увяз, а вытащила хвост, и нос увяз… И так без конца… Помните, так ведь говорится в сказке о сороке, усевшейся на просмоленную крышу?
— Вы начали говорить о работе, а не о сороке… — Ларинен старался говорить равнодушно, но слова Кемова заинтересовали его.
— Это такая работа, где нужно начинать все заново. Там даже первый камень не заложен и не свалено первое дерево.
— Интересно. Правда, у меня есть и другие планы.
— Какие же?
— Вернуться в родной колхоз. Как-никак я же окончил когда-то сельскохозяйственный техникум.
— И это дело! — согласился Кемов.
— Но без партийного билета я туда не поеду.
— Это вопрос будущего. А пока у меня для вас другое предложение.
— Ну, ну?
— За проливом Кайтасалми, тоже в ваших родных местах, закладывается новый лесопункт. Там будем строить рабочий поселок. Вот вам и работа! Поезжайте. Прорабом.