Ларинена тронула забота друзей, но он не сразу нашелся, чтобы поблагодарить их. Ему дали аспирин и горячий пунш. А одеял натащили даже больше, чем нужно. Вейкко пропотел и скоро уснул. Он уже не слышал, как кто-то заходил время от времени в палатку и поправлял на нем одеяла.
Утром Вейкко чувствовал себя лучше, хотя слабость осталась. Все ушли на работу. Ему был оставлен завтрак. Быстро поев, он тоже направился к рабочим.
Строители валили деревья и корчевали пни. Вейкко сразу же заставили вернуться в палатку. Он не успел даже заметить, что в бригаде Кауронена отсутствовал Нийккана Лампиев. Вечером он возвратился из деревни с фельдшером — черноволосой полной девушкой.
Она измерила температуру, послушала пульс и дыхание больного.
— Вы сможете дойти до деревни? — спросила девушка.
— Никуда я не пойду, — ответил он.
Ночью у Вейкко снова поднялась температура, но не такая высокая, как в прошлый вечер. Под утро он крепко уснул. Фельдшер сказала, что больной может остаться на месте при условии, если будет лежать в тепле. А если его состояние ухудшится, нужно сразу же доставить в деревню. Николай Кауронен взял ответственность за больного на себя.
— Что передать вашей матери? — поинтересовалась девушка. — Там беспокоятся о вашем здоровье.
— Передайте, что все в порядке, — ответил Ларинен.
Она уже собралась уходить, но, словно вспомнив что-то, в нерешительности остановилась около Вейкко.
— Я скоро поеду в город за лекарствами… А моя сестренка Светлана едет с хором Дома культуры в Петрозаводск. В прошлый раз она встретила там Ирину. Если они опять встретятся, что ей передать?
— Привет и, мол, живем хорошо! — сказал Вейкко.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
В то время как Ларинен больной лежал в маленькой палатке на берегу далекого залива, в городе над ним сгущались новые тучи.
Во время одного из допросов Няттинен жаловался Васильеву:
— Я должен признаться, что всегда уважал Ларинена. Мы с ним были хорошими друзьями, вместе работали, вместе преодолевали многие трудности. Эта дружба так ослепила меня, что я не сумел вовремя разглядеть, что он за человек и что он творит за моей спиной. Просто непонятно, как может человек использовать в преступных целях такое благородное чувство, как дружбу.
Васильев ничего не ответил. Видимо, он руководствовался не чувствами, а был сухим юристом, который верит только фактам, протоколам, цифрам и свидетелям.
В прокуратуре Няттинен вел себя осторожно, боялся сказать что-либо лишнее. Каждый раз, возвратившись оттуда в свой кабинет, он начинал припоминать, о чем его спрашивали, и садился письменно излагать свои ответы. Нина Степановна печатала все новые и новые объяснения и дополнения для судебных органов.
«Личное дело» Ларинена находилось в тресте, но Няттинен мог свободно пользоваться им. В биографии и характеристиках он не нашел ничего порочащего прошлую жизнь Ларинена. Тем усерднее он чернил его настоящее.
Отношения Няттинена и заведующего складом Пянтеева были намного сложнее. Биография завскладом была пестрой, словно шахматная доска, где чередуются белое и черное. Он был судим и отрабатывал принудительные работы, жил честно и снова спотыкался. Пянтеев, как и Няттинен, переменил немало профессий. Он работал в торговле и в лесу, на строительстве и на железной дороге, на сплаве, был агентом по снабжению, но никогда не поднимался так высоко, как Няттинен. На него всегда и везде смотрели косо, а Няттинен пользовался уважением и почетом.
Судя по тому, что спрашивали о Пянтееве в судебных органах и что сам Няттинен говорил о нем, было ясно, что судьба заведующего складом решена. Он должен ответить за свои преступления. Но именно это и беспокоило Няттинена. Попавшись сам, заведующий складом мог замешать в грязную историю и своего начальника. Правда, у Пянтеева нет никаких доказательств, но и недоказанные обвинения могут бросить тень на репутацию его начальника.
Няттинен подолгу сидел один за закрытыми дверями, обхватив руками голову. Он переживал трудные минуты.
В начале своей работы в стройуправлении Няттинен честно и добросовестно трудился. А потом получилось как-то так, что план выполнялся лучше всего на кладке стен. Няттинен увлекся этим, и рабочие воздвигали все новые и новые коробки. О Няттинене заговорили как о руководителе крупного масштаба. Но стройки не успевали получать необходимые металлоконструкции и бетон. С грехом пополам хватало кирпича. Возникали дополнительные расходы, когда приходилось монтировать с опозданием полученные конструкции. Правда, на выполнении финансового плана эти расходы отражались положительно. Но нужно было заблаговременно побеспокоиться о том, чтобы кто-нибудь другой понес ответственность за перерасходование средств. Дело, затеянное им летом против Ларинена, не обошлось так просто, как он рассчитывал. Теперь его необходимо продолжить и довести до конца.
Няттинена особенно беспокоило одно обстоятельство. В городе была острая нужда в строительных и ремонтных материалах. Управление не имело права выдавать их никому, кроме своих строек. Но среди нуждающихся было много таких людей, с которыми Няттинену не хотелось портить хорошие отношения. И с его разрешения материалы отпускались на сторону, но это нигде не учитывалось. Сейчас, когда в прокуратуре подняли вопрос о перерасходовании стройматериалов, пусть Ларинен с Пянтеевым объяснят, куда они их девали. Не может же начальник стройуправления лично следить за каждым кирпичом, каждым килограммом гвоздей или рулоном толя.
А в это время заведующий складом Пянтеев писал. У него не было кабинета, но в маленькой конторке на складе возле железной печки стоял небольшой столик, где можно было так же хорошо сосредоточиться и все основательно обдумать.
И он писал.
Честный заведующий складом обвинял во всем начальника стройуправления, а честный начальник стройуправления обвинял в преступлении заведующего складом. И оба они были единого мнения о виновности Ларинена, который никого не обвинял и даже не защищался. Он не принимал никакого участия в этой бумажной войне, которую вели за его спиной. Он лежал в лесной палатке, пил лекарство, измерял температуру и изредка выходил посмотреть, как идет работа.
В тот самый день, когда фельдшер из Кайтаниеми приехала в город, чтобы получить лекарство и заодно проводить в Петрозаводск сестру, склад Пянтеева опечатали, а самого заведующего взяли под стражу.
Для Няттинена эта новость не была неожиданной, но тем не менее она неприятно подействовала на него. Правда, он успокаивал себя тем, что, поскольку его не арестовали вместе с Пянтеевым, значит, против него нет подозрений. Но гнетущая неопределенность и какой-то внутренний страх не давали ему спать ночами. Его лицо осунулось, и под глазами появились синие круги. Встречаясь на улице с Васильевым, он по-приятельски улыбался ему и старался узнать по выражению лица прокурора о своем положении. Но разве на лице юриста что-нибудь прочтешь! Серьезный и сдержанный, Васильев держался с Няттиненом строго и официально, как держался со всеми, с кем имел только деловые отношения.
Выходя однажды вместе с Васильевым из столовой, Няттинен дружески посоветовал ему:
— Как бы вы не упустили Ларинена. Он может догадаться, чем все кончится, и… потом попробуй его найти.
Васильев заверил его:
— Будьте спокойны, мы никого не упустим.
Фраза прозвучала слишком двусмысленно. Няттинен побледнел. Прокурор пристально взглянул на него и ободряюще улыбнулся.
Был еще один человек, которого сильно интересовало дело Ларинена. Это Лесоев. Правда, теперь он стоял в стороне, но расследование, казалось, подтверждало его правоту. От Нины Степановны он знал содержание всех бумаг, в которых Няттинен разоблачал Ларинена.
Лесоев так и не мог решить, как ему быть с Ниной Степановной. Каждый раз она приглашала его зайти, и он снова и снова приходил. Человек сильной воли, он теперь непозволительно раскис, его влекло по вечерам в ее уютную маленькую комнатку.
Был поздний вечер, и Лесоев, по обыкновению, сидел у Нины Степановны, когда вдруг раздался стук и в комнату вошли две девушки — фельдшер из Кайтаниеми и ее сестра Светлана.
Лесоев растерялся. Поспешно вытащив блокнотик, он с серьезным видом принялся что-то писать. Мысленно он ругал Нину за то, что она не закрыла дверь на щеколду. Немало вечеров они провели здесь вдвоем, и никто об этом не подозревал, а сейчас по городу пойдет слух, что Лесоев ходит к одинокой женщине. Желая исправить положение, он встал и официальным тоном обратился к Нине Степановне:
— Товарищ Лампиева, значит, мы договорились с вами? Вы нам поможете?
Но «товарищ Лампиева» еще больше усложнила положение:
— Что ты прыгаешь? Садись на место. Ведь рано еще.
Ему ничего не оставалось, как снова присесть на край кровати.
Девушки передали Нине Степановне привет и посылку от отца. Она пригласила гостей к столу и спросила, что нового в Кайтаниеми. Особых новостей там не было, разве вот только Ларинен заболел…
— Коля, а можно ли обвиняемого вызвать в суд, если он болен? — спросила Нина Степановна у Лесоева.
Не успел он ответить, как Светлана накинулась на него:
— Вейкко в суд?! А что плохого он сделал?
Нина только пожала плечами.
— Человека исключили из партии, сняли с работы, — возмущенно продолжала Светлана, — он лежит в лесу больной, и его же еще судить собираются!..
Когда гости ушли, Лесоев встал и нервно зашагал по комнате:
— Как ты могла поступить так необдуманно, не считаясь с моим положением? Я должен быть примером моральной чистоты, а ты все выдала…
— Что все? — удивилась она.
— Ну все, что было между нами. И теперь мой безупречный образ жизни…
Нина обиделась:
— Твой образ жизни… твое положение… твоя честь!.. Все касается только тебя, а разве меня это не касается? О нас же говорит весь город! Весь город!.. — Ее голос задрожал. — А моя честь? Об этом ты подумал? За кого ты меня принимаешь? Разве я не честная женщина? К кому же, по-твоему, ты ходишь? — Нина всхлипнула, — Какое ты имеешь право так плохо думать обо мне?