— Можно с тобой поговорить? — растерянно спросил Роберт.
Ничего не ответив, Ирина открыла дверь в свою комнату и вошла. Роберт последовал за ней. Ирина указала глазами на стул и села на диван.
— Зачем ты пришел? — спросила она, видя, что гость не решается заговорить.
— Я хотел… — Роберту было трудно начать разговор. — Я много думал, много пережил… Пойми меня, Ирина, мне очень тяжело. Сам не понимаю, как все это получается: второй раз в жизни я теряю тебя… Свое счастье.
— Твое счастье… — Ирина сморщилась, словно от зубной боли. — Уволь меня, пожалуйста, от твоего счастья и от твоих…
— Родных, ты хотела сказать? Я с ними… Если бы ты простила меня, мы бы… Я готов даже уехать отсюда куда-нибудь…
— Ну и поезжай, — Ирина взглянула на него безразлично, как на чужого. — Какое у тебя дело ко мне?
— Ирина, дай мне высказать все, — проговорил он почти умоляюще. — Я поступил очень нехорошо. Но я пришел не извиняться. Словесное извинение… Зачем оно?
«Хоть раз говорит не книжными словами», — подумала Ирина.
— Нельзя ли все наладить? Ирина, подумай.
— Что наладить? — Ирина не поняла.
— Ну, вообще… Чтобы мы наконец стали жить вместе. Найдем комнату или здесь, у тебя. А может быть, и родители примут тебя со временем…
Дыхание Ирины стало прерывистым, ей не хватало воздуха. Роберт же продолжал, не замечая ее состояния:
— Мы бы жили хорошо. Даже материально. Меня ценят, хотя… Все уладится. И родители поймут…
— У тебя все? — Ирина встала.
Роберт, боясь, что она снова укажет ему на дверь, как в последний раз, заговорил быстро и сбивчиво:
— Конечно, я нанес тебе рану, но пойми, я в этом не виноват…
Ирина открыла дверь.
— Подожди. Я хочу еще объяснить…
— Я тебя поняла. Поздно, но поняла. — Она держала дверь открытой.
Роберт встал и нерешительно, будто на что-то еще надеясь, медленно пошел к выходу.
С площадки в прихожую повеяло сыростью осеннего вечера.
Ирина вернулась в комнату спокойная. Нет, она не жалела, что выгнала его. Она чувствовала себя снова оскорбленной.
Хорошо, все хорошо! Какие чудные у нее соседи! И с каждым днем прибавляются новые друзья… «А ведь Ваня ко мне неравнодушен, — вдруг подумала Ирина и улыбнулась. — Надо будет вовремя его остановить». Ваня лет на пять моложе ее. Ей вспомнилась девушка, которую она мельком видела на пристани. И она представила эту девушку рядом с Ваней. Пусть он подумает лучше о своем будущем и поищет себе другую подругу. При случае Ирина даже поможет ему советом. А ей больше ничего и никого не нужно.
Что с Вейкко? Как у него дела?
Ирина долго плакала ночами и мучилась, узнав о его неприятностях, но понемногу успокоилась. Вейкко не нуждался в ней, и она никогда не будет напоминать о себе, но ей все же очень хотелось узнать, как он живет, все ли у него уладилось. Если с ним все хорошо, тогда ей было бы легче жить.
Однажды, придя с работы, Ирина затопила плиту и стала готовить ужин, и вдруг к ней постучали. Она пошла открывать и увидела перед собой Светлану.
Ирина так обрадовалась ей, что Светлана даже удивилась: в прошлый раз Ирина была куда сдержаннее.
— Как хорошо, что ты приехала! А я тут одна. Соседи мои где-то задерживаются. Ужин скоро будет готов. Пусть они гуляют, а мы с тобой поужинаем вдвоем. Ну, как доехала? Хорошо?
Ирина проговорила все это так быстро, что даже словоохотливая Светлана не успела вымолвить еще ни слова. Ирина и ждала и боялась новостей о Вейкко.
Она повела гостью на кухню, сняла с плиты кипящий суп и поставила на освободившееся место сковородку. Светлана терпеливо ждала своей очереди и, уловив момент, ошеломила Ирину новостью:
— А ты знаешь, что Вейкко очень болен? Один в лесу, совершенно один. А когда выздоровеет, его тут же под суд!
Ирина застыла с ложкой в руках.
— Ничего не понимаю, Светлана. Говори толком.
— Я и хочу толком, да ты мне рта раскрыть не даешь. Все так и есть. Больной. В лесу. Под суд. Поняла?
Ирина опустилась на стул:
— Нет, не поняла. Прошу тебя, расскажи мне все как есть, ничего не скрывай и не прибавляй. Я хочу знать все, но только правду.
— Ты мою сестру, фельдшера из Кайтаниеми, знаешь? Если не веришь мне, так ей-то можешь верить?
Светлана принялась с удовольствием рассказывать.
— Зачем ты мне говоришь о Нине Степановне и о Лесоеве? Ты о Вейкко расскажи.
— А ты не перебивай меня. Нина с Лесоевым и есть самые главные виновники того, что честного человека хотят в тюрьму посадить. Да горит же у тебя масло на сковороде! Что ты хочешь жарить?
Светлана занялась хозяйством и говорила не переставая, перескакивала с одного на другое. Ирине было трудно следить за ходом ее мыслей. Основное она все же поняла: Вейкко действительно далеко в лесу, он болен, и его ждет суд.
Ирина встала и ушла к себе в комнату, оставив Светлану хозяйничать на кухне. Она села за стол и, подперев руками голову, устремила ничего не видящий взгляд прямо перед собой. Светлана тем временем поджарила яичницу и пришла в комнату к Ирине. Она хотела продолжить прерванный разговор, но, увидев Ирину, молча присела на край кровати.
Ирина теребила платок, но глаза ее были сухими. Теперь она решилась. Даже если Вейкко ее не примет, она все равно останется с ним, будет ухаживать за ним в лесу и вылечит его, будет вместе с Вейкко на суде, поедет за ним куда угодно. Она готова на все. А когда у него все уладится, — а уладится обязательно, в этом она не сомневалась, — тогда Вейкко может прогнать ее. Пусть! Другого она и не заслужила — ведь она так обидела его!.. Но лишь бы в самое трудное для него время она могла быть рядом с ним!..
Все ясно, впервые в жизни все так решительно ясно. И ей стало легко. Теперь у нее есть определенная цель. Завтра она уволится с работы. Немедленно! И уедет, не задерживаясь ни на один день. Комнату она честно сдаст тем, от кого и получила. Вещи… Какие тут вещи! Вернет хозяйке на Голиковку, остальное заберет с собой.
— Светлана, ложись отдыхать, — сказала она. — Ведь устала с дороги.
— Вот тебе на! А может, ты меня все-таки накормишь?
— Ах да, мы действительно не ужинали, — рассеянно проговорила Ирина.
Спать ложились молча. Светлане очень хотелось еще поделиться новостями, но она поняла, что Ирине не до того. Вздыхая и ворочаясь, девушка наконец уснула.
Пришли соседи, разговаривая вполголоса, чтобы не разбудить Ирину. А ей не спалось.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Ларинен по утрам иногда вставал и выходил к рабочим, но под вечер ему опять становилось хуже, температура снова повышалась.
Николай Кауронен не на шутку рассердился, когда однажды утром Вейкко решил выйти на работу. Он больше не мог оставаться в постели: сегодня ожидали прибытия буксира, который должен был притащить на плоту бульдозер — первую машину в этом отдаленном уголке залива.
Но Ларинен встал напрасно. К полудню поднялся сильный ветер, он все крепчал и крепчал. Буксир, видимо, укрылся где-нибудь в бухте ближайшего острова, чтобы переждать непогоду. К вечеру начался дождь. Вейкко забрался под одеяло и попробовал читать, но из головы не выходили мысли о буксире. Потом вдруг вспомнилась Ирина…
Вейкко измерил температуру. Опять почти тридцать восемь. Если так будет продолжаться, его действительно могут переправить в деревню. А уж как попадешь туда, то долго проваляешься в постели. Как же тогда с расчисткой стройплощадок и с котлованами? Скоро наступят морозы. Тянуть нельзя. Нет, Ларинен не хотел в деревню.
Фельдшер пугала опасными осложнениями. «Может быть, они свое дело и знают, — рассуждал Вейкко. — Но, надо сказать, изрядно преувеличивают опасность. В прошлый раз фельдшер договорилась до того, что даже намекнула о смерти, если, мол, больной не будет соблюдать ее предписаний». Вейкко стало смешно. На фронте он перевидал столько смертей, что сейчас улыбнулся при одной только мысли, что можно спокойно умереть у себя дома, в постели. Забавно! У гроба будут говорить об умершем только хорошие, задушевные слова. И никто не подумает, что человек часто нуждался в них при жизни.
Вейкко с теплотой вспомнил слова старого бригадира Ниеминена:
— Человеку нужно бы высказать все хорошее и плохое еще при жизни его, прямо в лицо, чтобы потом на могиле не держать торжественных речей. А то иногда слушаешь их, и кажется, что люди притворяются, говорят об умершем только одно хорошее. О плохом — ни слова. А припомнишь, так тот же оратор при жизни этого человека только и делал, что ругал его на чем свет стоит. На могиле нужно говорить не покойнику, он все равно ни черта не слышит, говори хоть того красивее. Живым надо говорить: так, мол, и так, товарищи, не плачьте. Слезами не поможешь. На свете всегда есть хорошие люди, да и новые подрастают.
Шум деревьев и монотонное накрапывание дождя убаюкали Ларинена, и он задремал. Свеча продолжала гореть.
Вдруг зашуршал брезент, и кто-то вошел в палатку.
Он приоткрыл глаза.
Перед ним стояла Ирина.
Вейкко так часто видел Ирину во сне, что и сейчас, взглянув на нее, спокойно закрыл глаза.
Но это была живая Ирина. Через минуту она тихо спросила:
— Вейкко, ты спишь?
Он снова приоткрыл глаза. Нет, это не сон и не воображение. В палатке стояла Ирина. На ее светлом плаще поблескивали капли дождя. А когда она сняла его, плащ зашелестел в ее руках, и на лицо Вейкко упало несколько капель.
Ирина присела на брезент, подобрав под себя ноги, как обычно делала дома, сидя на диване. Знакомым движением поправила мокрые на висках волосы.
Вейкко вскочил и сел на постели. Его лицо пылало, руки нервно теребили одеяло. Наконец он сухо спросил:
— Зачем ты пришла?
— Пришла потому, что узнала от Светланы о твоей болезни и… вообще о твоих неприятностях. Фельдшер из Кайтаниеми сказала, как тебя лечить, и послала со мной лекарства.
— Нечего меня лечить, — сухо сказал Вейкко. — Я совсем здоров. К тому же здесь есть люди, которые помогут мне, если надо.