— А я пришла и останусь здесь.
— Надолго?
— Навсегда.
— Отправляйся к своему… крымскому!
— Он больше не существует.
— Умер?
— Нет. К сожалению, жив и здоров.
Ирине и в голову не пришло, как больно задело Вейкко это «к сожалению». «Ведь как легко она может притворяться! — с горечью подумал он. — Так она, наверно, притворялась всю жизнь, а я, как слепец, ничего не замечал».
— Здесь тебе делать нечего, — с расстановкой проговорил Вейкко. — Тут тебе не Крым, а Карелия, и не город, а глухой лес.
— Я хочу остаться с тобой в этом лесу.
— Мне дано право решать, кто здесь может оставаться, а кто нет.
— Ты меня выгоняешь?
Взглянув на часы, Вейкко прислушался к шуму деревьев и тихо, нерешительно произнес:
— Уже поздно, темно, еще заблудишься.
— Вейкко, я очень виновата перед тобой, все это ужасно… — заговорила Ирина сбивчиво. — Мою вину ничем не искупить, и я не с тем пришла. Но если бы со мной случилась беда, ты бы как поступил? Вейкко, я знаю, ты бы не оставил меня в беде. Тебе самому очень тяжело. Вот я и пришла, чтобы помочь, если смогу. Будешь гнать, не уйду. Когда у тебя все уладится, тогда… Но и тогда у меня не будет возврата к прошлому.
— Что, разочаровалась? — язвительно спросил Вейкко. — Быстро!
— Ладно, можешь язвить, я вытерплю. Разочаровалась? Это не то. Я его прогнала. Навсегда. Тяжело мне было, Вейкко, очень тяжело, ты этого не знаешь. А теперь я пришла к тебе. Ты не можешь простить меня, я это знаю. Но скажи хоть, чем я могу тебе помочь. Я все сделаю, все! Как лечить тебя, это я уже знаю. В Кайтаниеми сказали. Лекарства принесла. А твое, другое… С тем хуже… Скажи, что делать…
Вейкко вздохнул, покачал головой.
— «Ты поболтай, а я лошадь подержу», — сказал бы Ниеминен.
— Я знаю, что ты мне не веришь…
— И не надо меня уверять. Что с тобой было, мне абсолютно безразлично. И я ни в какой помощи не нуждаюсь.
— Да, тебе все безразлично! — вздохнула Ирина.
Вдруг она вспомнила последнюю встречу с Робертом. Сейчас такой же разговор произошел между ней и Вейкко. Только роли переменились.
Но она понимала, что Вейкко не может выгнать ее. Он ее любит. Или это только кажется?
Вейкко заново переживал все случившееся. Возвращение Ирины было для него до того неожиданным, что он не знал, как отнестись к этому. Он верил, что Ирина тоже пережила горе, но не это побудило ее вернуться. «Она очень изменилась! — невольно заметил Вейкко. — Повзрослела». Голос, лицо, глаза, губы — все говорило об этом.
Своей напускной холодностью он лишь прикрывал неуверенность и сомнение.
Вейкко должен был принять какое-то решение. Ирина не может оставаться здесь. Он, Вейкко, уже все выстрадал. Все, что было, уже прошло, — Ирина, качели, песни, домик на Березовой улице… Было много хорошего. Но все в прошлом. Ничего не осталось. Ирина должна уехать. Навсегда. Но сегодня уже темно и идет дождь…
Поужинали молча. Ирина вымыла у костра посуду и вернулась в палатку с одеялом под мышкой. Вейкко ничего не сказал. Он понимал, что Ирине неудобно идти на ночь в какую-нибудь другую палатку.
Ирина измерила у Вейкко температуру, дала ему лекарство и, потушив свечку, легла на постель, приготовленную в углу палатки.
Верхушки деревьев шумели на ветру, роняя тяжелые капли на брезент.
После долгого молчания Ирина попросила:
— Вейкко, расскажи мне о своих неприятностях.
— Все пройдет, — буркнул Ларинен. — Спи.
— Мне хочется рассказать тебе обо всем, что у меня было, — тихо сказала Ирина.
— Не надо ничего рассказывать, — ответил Вейкко. — Сейчас надо спать. А утром ты отправишься обратно.
Эта ночь напомнила их последнюю ночь, проведенную под одной крышей на Березовой улице. Но тогда была весна, сейчас — осень. Как и тогда, оба не спали, но теперь скрывал это один Вейкко. Тогда оба думали о том, что будет впереди, а сейчас обоих мучило прошлое.
Услышав утром первые голоса, Ирина поспешила на улицу.
Она принесла Вейкко завтрак, а потом снова ушла к костру и там долго о чем-то говорила со строителями. Николай, придя к Вейкко посоветоваться о сегодняшней работе, между прочим сказал:
— Нийккана, значит, пойдет в бригаду?
— Как в бригаду? А кто варить будет?
Кауронен не сразу понял, что Вейкко и Ирина еще ни о чем не договорились.
— Нийккана не хочет больше кашеварить, — пояснил он, — да и не умеет. Пускай Ирина займется этим, раз она так хочет.
— Ирина уедет отсюда, — твердо сказал Ларинен.
— Во всяком случае не раньше, чем ты поправишься.
Ларинена удивила настойчивость Кауронена. Он задумался, не зная, как бы лучше объяснить необходимость ее отъезда, чтобы не вызвать лишних разговоров, но ничего не придумал, а Кауронен не стал дожидаться. Люди торопились на работу. Ирина осталась у костра мыть посуду.
Как было прежде, так случилось и теперь. Ирина добилась своего.
Вейкко пришлось уступить. Было решено, что Ирина уедет сразу, как только он поправится. А пока пусть занимается хозяйством. Благодаря этому на основных работах одним человеком станет больше.
Такое решение немного успокоило Вейкко. Правда, его смешило и трогало поведение Ирины: какая из нее кухарка? Она никогда не занималась этим делом. Ничего, пусть испытает. Ей это только на пользу!
Вскоре на строительство был доставлен бульдозер, а затем на плотах начали прибывать первые щитовые дома.
Осенью Сийкаярви редко бывает спокойным. Пока плоты перегоняют через озеро, ветер успевает несколько раз стихнуть и снова подняться. Щиты мокли и набухали. Их надо было сушить, но каждый день шел дождь, и щиты намокали еще больше.
Ларинен не мог дольше оставаться в постели. Готовили фундаменты домов. Нужно было торопиться и кончать эти работы, пока не замерзла земля.
С утра до позднего вечера он был на ногах. Работа спорилась, и все шло хорошо. Только в палатку ему было мучительно возвращаться. Как он жалел, что теперь не лето и нельзя спать под открытым небом! Он приходил к себе, когда всюду уже спали, ложился усталый, стараясь сразу же уснуть.
Когда на строительство были доставлены отсыревшие и перекосившиеся щиты для первых трех домов, Ларинен, посоветовавшись с рабочими, направил официальное письмо в трех экземплярах: в трест, стройуправление и райком партии. Он писал, что щитовые дома нецелесообразно привозить в лес. Это слишком далеко и неудобно, по дороге щиты портятся, и из них нельзя построить теплого дома. Семьи лесорубов будут мерзнуть. А кроме того, гвоздей на эти дома уходит так много, что дом получается на десять процентов из железа. Поэтому он, прораб Ларинен, отказывается принимать щитовые дома. Рамы и двери можно присылать, но их тоже нужно доставлять сухими. А щитовые дома надо посылать по железной дороге в районы, бедные лесом.
То же самое Вейкко написал в газету.
«Дом, в котором задымится первая печь, будет бревенчатым», — решил Вейкко.
С треском валились деревья. Пни, камни, твердая земля сдавались под напором бульдозера. Всюду горели костры, словно в большом военном лагере. Здесь действительно шла война — война с дикой, необитаемой глухоманью.
Одновременно с поселком строилась дорога вокруг озера. Она была сделана наспех, но по ней уже шла первая автомашина в рабочий поселок Кайтасалми. Как торжественно прозвучал ее гудок среди палаток! Лесная глушь отступила!
Ларинен был полон энергии. Он поспевал всюду. Только одного он никак не мог довести до конца. Отъезд Ирины откладывался со дня на день. Нужно было сказать об этом решительно. Но у Вейкко всегда были более спешные дела…
Вейкко приходилось частенько бывать в Кайтаниеми, чтобы переговорить по телефону с городом. Как-то раз он возвращался оттуда поздно ночью. Стояла глубокая осень. На болоте мох покрылся инеем, а лужи затянулись тонким льдом. Серп луны заливал обнаженный лес нежным голубым светом, темные тени с резкими очертаниями стояли неподвижно.
В палаточном поселке уже спали. Свет горел только в палатке Ларинена. На ящике, заменявшем стол, стоял остывший ужин. Огонь в печурке давно погас, и в палатке было холодно. Сжавшись в комочек, Ирина крепко спала в углу. Одеяло сползло на пол, и она казалась такой маленькой и беспомощной, что Вейкко стало жаль ее, и его снова охватила нежность, которую он так старательно скрывал все эти недели. Он осторожно укрыл ее. Ирина проснулась и взяла Вейкко за руку, но он медленно высвободил руку. Она тихо вздохнула и повернулась на другой бок. Вейкко затопил печурку, поужинал и, потушив свечу, лег на свою постель.
Было приятно лежать на мягкой хвое в теплой палатке и слушать, как в печурке весело трещат дрова. Сегодня он проделал восьмикилометровый путь до деревни и обратно почти без отдыха. Весь день на ногах.
Он все еще думал о разговоре, который вел сегодня с трестом. Ему доказывали, что он неправ в отношении щитовых домов, а потом все-таки согласились не посылать их больше в Кайтасалми. Такой ответ не удовлетворил Вейкко. Он требовал решить вопрос более принципиально. Вопрос о расширении клуба все еще обсуждался. Ему не могли ответить ничего определенного.
И сейчас, лежа в постели, Вейкко раздумывал обо всех этих делах, чтобы отогнать другие мысли…
«Она, бедняжка, тоже устала», — подумал он, прислушиваясь к неровному дыханию Ирины. Он встал и подбросил дров в печку. В маленькой палатке опять стало теплее. Утром, перед уходом в Кайтаниеми, Вейкко сказал Ирине, что позвонит в райсовет и спросит, могут ли ей предоставить в городе работу и комнату. Она ничего не ответила, только грустно склонила голову. А он так и не позвонил. Вейкко даже не представлял, чем все это кончится. Конечно, надо будет позвонить, но… «Все это так сложно!..» — Вейкко тяжело вздохнул. Тяжело жить, когда оба мучаются неопределенностью, но будет ли легче, если он все же заставит Ирину покинуть его?
Наконец Вейкко задремал. Он проснулся, почувствовав, что Ирина совсем рядом. Уткнувшись в его плечо, она тихо всхлипывала. Вейкко невольно обнял ее и привлек к себе. Ирина прижалась к его груди и заплакала громче.