— Папа, а крепления к лыжам? — спросил Петя, недоумевая, почему это отец только что пришел и сразу собирается обратно.
— Да, лыжи, обязательно возьмите лыжи! — напутствовал старик.
На берегу Иивана выстроил всех в шеренгу на расстоянии семи-восьми шагов друг от друга. Каждый должен был держаться за канат. Дул сильный ветер, и люди с трудом держались на ногах. Лед угрожающе потрескивал. Справа от Николая шел Ондрей. Вдруг под ним начал проваливаться лед. Ондрей испугался, отпустил канат и бросился обратно к берегу.
— Ондрей, ты куда? — крикнул Николай.
— Тоните, если хочется, а мне жизнь дорога!
Николай махнул рукой. В момент опасности трус может оказаться только лишней обузой.
Перепуганный Ондрей торопился к берегу. Его лыжи громко похлопывали о скользкий лед. Теперь в его руках не было каната, и идти было куда труднее. Ветер едва не сшибал его с ног. Почти у самого берега Ондрей бросил лыжи и побежал, но лед, по которому только что прошли люди, не выдержал, и Ондрей провалился в воду.
— Помогите, помоги-и-ите! — закричал он, задыхаясь от страха.
С темного берега донесся спокойный голос старика Ииваны:
— Не ори! Там и воды-то по колено, а дно илистое. Не бойся, не потонешь, а только запачкаешься. На всю жизнь…
Остальные четверо постепенно сближались между собой. Анни и Нийккана шли теперь почти рядом.
— Разойдитесь! — крикнул им Николай. — Не выдержит.
Казалось, лед под их ногами вот-вот обломится. Нийккана и Анни испуганно шарахнулись в сторону друг от друга.
— Скорей, скорей! — крикнул им Николай. Самый грузный из всех, он видел, как опасно прогибался лед. «А глубина тут какая! — подумал он со страхом. — Течение сильное. Вот тебе и день рождения!»
А лед все скрипел, волнисто колыхаясь под ногами. Впереди темнели очертания леса, позади поблескивали огоньки деревни. Но никто не оглядывался. Нельзя смотреть назад, когда идешь по слабому льду. Замешкаешься на месте — лед под тобой провалится. Страшно — прибавь шагу и иди вперед, только вперед. Как в бою. Если в атаке остановишься или повернешь назад — наверняка погиб. Так и в жизни: чем больше трудностей, тем упорнее иди вперед. Порой бывает страшно. Ничего не поделаешь. Надо побороть страх. Даже если идешь на верную гибель. Смелость и быстрота могут спасти положение.
«Черт знает, как тут обойдется, — подумал Николай. — И надо же нам было сегодня прийти!»
Анни и Нийккана были совсем рядом. Молодость и любовь! Им, наверное, казалось, что на слабом льду, как и в жизни, безопаснее быть вместе.
— Да разойдитесь же вы, черти полосатые! — крикнул им Николай.
Но было уже поздно. Вдруг Нийккана провалился в воду. Анни испуганно вскрикнула.
— Держись за веревку, держись крепче! — кричал Николай.
— А ты тяни, тяни! — донесся голос Ховатты.
Веревка была длинная. За ее концы крепко держались Ховатта и Николай. Упираясь ногами в скользкий лед, они тянули веревку изо всех сил. Громко всхлипывая, Анни тянула вместе с ними.
— Лежи, держись на льду! — советовал Николай Нийккане.
— Не оставляйте его, не оставляйте! — сквозь слезы повторяла Анни, будто кто-то мог оставить товарища в беде.
Как только Нийккана старался ухватиться за лед, тонкая кромка перед ним каждый раз обламывалась. Мешали лыжи, болтавшиеся где-то в воде, крепко прикрепленные к ногам.
— Держусь, держу-усь! — крикнул Нийккана.
Наконец ему удалось выбраться на крепкий лед.
— Лежи, пока не поднимайся! — посоветовал ему Ховатта из темноты.
Ветер шумел, лед потрескивал.
Нийккана все же ухитрился встать на ноги.
— Так. Поехали! — обрадованно сказал он как ни в чем не бывало.
— Ничего, берег уже близко. Только держитесь подальше друг от друга! — ободрял всех Николай. — Тут вам не свадьба.
Скоро они добрались до берега. В хорошо защищенном от ветра месте разожгли костер. Нийккана снял мокрую одежду, натянул сухие штаны, ватник и выпил водки.
Первый, кого они встретили в поселке, был Ларинен. Николай узнал его в темноте по мохнатой шапке-ушанке.
— Пришлось вернуться, — коротко объяснил Николай.
— Я так и знал, — так же просто ответил Вейкко.
— Вот он даже выкупался, — Николай кивнул головой в сторону Нийкканы.
Ларинен рассердился:
— Небось шли кучей?
Из палатки вышла Ирина. Узнав о случившемся, она забеспокоилась:
— Что вы делаете? Разве можно так! Идемте, у нас горячий чай.
— Чай — это хорошо! Пошли, Нийккана! — Анни потянула его за рукав.
— А день рождения мы сегодня все-таки справим. Пойдем в нашу палатку, — пригласил Николай, — там больше места.
Снимая тяжелый рюкзак, Николай спросил у Ларинена:
— А как с оконными рамами, получим вовремя?
— Столяры даже сейчас работают, — Ларинен указал на готовый домик, где горел свет.
— Ну, и за нами, плотниками, дело не станет.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Снег. Никем не тронутые сугробы.
Удивительно, как снег может держаться такими огромными пышными шапками на тоненьких, в два-три пальца толщиной елочках! Ветки деревьев дугами сгибаются под тяжестью снега, бережно поддерживая своими иголочками эти белые ноши.
Большая снежная шапка, не удержавшись на вершине высокой сосны, падает вниз, сшибая по пути комья снега и осыпая все кругом серебристой снежной пылью. И тогда ветки свободно распрямляются, словно отряхиваясь.
В зимнем лесу кажется, будто кто-то развесил по деревьям сушиться на солнышке много ослепительно белых подушек, а потом забыл о них.
Чего только зима не лепит из снега в глухом лесу! Тут и снежные бабы, да не простые, а с закинутой назад или набок головой, а иногда даже двуглавые. Над кустами можжевельника застыли снежные лошадки и верблюды с такими округлыми чертами, будто это плюшевые игрушки, привезенные из детского сада. Старые толстые пни кажутся ушатами, из которых через край обильно переливается бродящее белое тесто. Все так пушисто, округло и так сказочно, что невольно кажется, будто все эти снежные бабы, лошадки, верблюды и зайчики вот-вот закружатся в быстром хороводе вокруг елок. Но они стоят неподвижно, а кругом тишина. Нет здесь ни дыма, ни гудков, ни голосов.
До ближайшего человеческого жилья — двадцать пять километров.
Узкий и вытянутый залив окаймлен нетронутым лесом, а далеко за заливом простирается озеро Сийкаярви, противоположный берег которого едва выделялся на фоне снега и пасмурного неба. Да и то не сам берег, а лишь цепь отдельных островков.
И вдруг на берегу залива задымилась баня. Она казалась ненастоящей, как будто сошедшей сюда со страниц детской книжки: до того она напоминала картинку из сказки о злой колдунье. С крохотной дверью и малюсенькими оконцами, баня была такой низкой, что сразу и не поймешь, что выше — стены или сугробы.
От бани к лесу идет небольшая, почти квадратная равнина, а на ней торчит нечто такое, что резко нарушает гармонию пушистого сказочного леса. На небольшом расстоянии друг от друга в зимнее небо тянутся четыре печные трубы. Печи без человеческого жилья, одинокие и холодные на фоне чистого спокойного леса.
Стало темнеть. Баня дымит и дымит. Перед ней усердствует человек в валенках и ватнике, опоясанный солдатским ремнем. В бане он нашел сухие дрова, спички и соль, как и должно быть по старому, неписаному закону во всех лесных избушках для рыбаков и охотников. Но каждый обязан и сам оставить после себя чистоту, порядок и по крайней мере запас сухих дров и спички. Человек в ватнике притащил из леса сухую сосну и теперь колол дрова. Баня топилась по-черному, без дымохода. Густой дым валил из нее через открытую настежь дверь.
Человек закончил работу и, низко согнувшись, вошел в баню. Когда баня топится по-черному, в ней нельзя ни стоять, ни сидеть, можно лишь лежать на полу. Человек лег головой к двери, закурил и стал смотреть на уродливые трубы печей.
«Вот и здесь когда-то жили люди! — размышлял он про себя. — У каждого были свои горести и радости, трудились, любили, рождались дети, умирали старики…»
Еще до войны ему однажды пришлось побывать здесь. Тогда на этом месте стояло четыре домика. Назывались они деревней Хаукилахти. В одном из этих домиков ночевал и он, Вейкко Ларинен. Судьба вторично забросила его в эти места. Тогда тоже была зима, но его согревал огонь одной из этих печей, которая теперь так уродливо торчит на ровной белой поляне. Его согревали тогда своим гостеприимством жившие здесь люди. Некоторых из них теперь уже нет в живых, а другие давно разбрелись по свету.
Сюда никогда не было дороги, не было даже лесной тропинки. Был только один путь, широкий и вольный, — озеро Сийкаярви. Летом на лодке, зимой на санях или на лыжах люди ездили до ближайшей деревни Кайтаниеми. Ранней весной и осенью они были отрезаны от остального мира ненадежным, обманчивым льдом. И люди жили себе потихоньку. Мужчины уходили осенью на лесозаготовки и возвращались весной на полевые работы. Рыбачили, ходили на охоту. Школьники проводили здесь лишь летние месяцы и недели две — зимой. Весной, с возвращением мужчин и с приездом школьников на каникулы, люди узнавали новости. Тем дороже был здесь каждый новый человек. Как они радовались тогда приезду Ларинена! Одни занялись баней, другие — стряпней, третьи выветривали для него на ночь и без того чистые пуховики.
Вейкко уже позабыл тему доклада, с которым он приезжал сюда. Ему пришлось говорить обо всем, что происходило тогда в районе, в Карелии, по всей стране, о международных событиях. А ночью, до самой зари, ему рассказывали сказки, пели руны, наперебой приводили пословицы и загадки. Сколько же их знали тут!
И кому понадобилось сжечь эти дома?
Становилось все темнее. На снегу перед баней ярко заиграли бледно-желтые отблески от горящей печки.
Ларинен подложил еще дров, зачерпнул котелком снегу и стал кипятить чай, в ожидании которого смотрел на игру танцующего оранжевого света. Это свет пожара. Он не видел, как сгорела деревушка Хаукилахти, но живо представил себе, как это было. В войну он не раз видел в Карелии, как горят зимой дома в лесу.