Он видел пожары без людского крика и суеты. А люди были. Солдаты. Их были сотни. Они лежали на снегу. Две цепи на разных концах поляны. Лежали и смотрели, как огонь бушевал в человеческом жилище. Трещали горящие бревна, с грохотом проваливалась крыша. Столб искр взлетал в темное небо. А потом вдруг, словно стыдясь своего безумства, искры останавливались, кружились на месте и гасли. Иногда раздавались одиночные выстрелы и пулеметные очереди.
Сколько бы войны ни уничтожали и ни жгли городов и деревень, человек своим трудом воздвигал их всегда неизмеримо больше. Многие разрушенные войной города стали теперь намного лучше и краше. А здесь, в глухом лесу, ничего пока не восстановлено и не построено ничего нового. И вот сегодня сюда пришел на лыжах прораб строительства нового поселка, но отнюдь не для того, чтобы развернуть тут строительные работы. Он пришел пока лишь для того, чтобы использовать, заставить жить снова эти печи, камень которых так хвалят.
Ларинен знал судьбу почти всех жителей этой деревни. Двое умерли от старости. Один из них, Охво, хозяин этой бани и крайнего домика, похоронен где-то здесь. Три старика живут и по сей день со своими сыновьями в Виртаниеми. Дети выросли, многие из них работают на лесопункте электропильщиками и трактористами. А вот парнишка из второй избушки года четыре назад окончил университет и теперь работает над кандидатской диссертацией о карельском фольклоре. Видно, сильно запали ему в душу руны и сказки, которые он впервые слыхал здесь от дедов и которые так широко бытуют в этих краях.
Война не могла сломить стремление людей строить, созидать. Они, конечно, придут сюда снова с машинами, чертежами и с логарифмическими линейками в руках.
А пока здесь тишина, и вот уже совсем темно. Дрова в печурке догорели, остались лишь угли, весь дым ушел. Ларинен подогрел консервы, выпил крепкого чая и приготовился на ночлег. Он устал, пройдя на лыжах по мягкому, глубокому снегу около двадцати пяти километров.
Здесь он обошел и осмотрел печи и ближайшие к поляне скалы. Завтра ему предстоит сходить подальше, к другой скале, и осмотреть подъезды к берегу.
А теперь спать, спать…
Но сон — не верный пес и не всегда придет, когда его зовешь. То ли от крепкого чая, то ли из-за тишины, от которой Ларинен уже давно отвык, он не мог уснуть.
Оранжевый отсвет тлеющих углей делался все темнее, и черная стена напротив печурки стала сливаться с полом и потолком. По верхушкам деревьев пронесся еле уловимый шум ветра. Что-то глухо хлопнуло. Это ветер сорвал большой комок снега с высокой ветки. И опять тишина.
Мысли Вейкко вернулись к дому. Строители Кайтасалми жили уже не в палатках, а в домах. Ирина и Вейкко занимали маленькую комнатку в будущей конторе. Были построены клуб, ясли, возвышались жилые дома, школа. В поселке тепло и светло. Строители провели даже электричество от передвижной электростанции. Ларинен был пока многим недоволен, но сейчас, в этой маленькой, полусгнившей бане, где продувало со всех сторон, он особенно ясно представлял, как много они уже сделали.
«Как там Ирина?» Он представил себе, как она одна, свернувшись в клубочек и прислушиваясь ко всем шорохам, ждет, скоро ли он вернется. Вейкко старался не вспоминать прошлое, да и сама Ирина к нему теперь так внимательна, понимает его с полуслова, старается во всем ему помогать.
Окно бани посветлело. На небе взошла луна. Вейкко закурил и взглянул на часы. Скоро час. Это не единственная бессонная ночь Вейкко. Только здесь тишина такая, что отчетливо слышится биение собственного сердца. Через несколько дней он должен поехать в райком. Его судьба решится. Он не чувствовал за собой никакой вины, но неопределенность все еще угнетала его.
Он думал: может ли человек оторваться от людей и вот так уединиться, в одиночку работать, ходить на охоту, вдали от того, что делают и чем живут другие люди?
Нет, человек не для одиночества и тишины!
Вейкко вдруг различил едва уловимый шорох. Он осторожно приподнялся и посмотрел в окно. По снегу скользила небольшая тень. Временами останавливаясь и прислушиваясь, тень приближалась к бане.
«Так это же лиса!» — обрадовался Вейкко.
Метрах в пяти от окна лиса снова остановилась, повела узкой мордочкой и посмотрела в окно. Она не могла видеть человека, скрытого темнотой, а он хорошо видел ее на залитом лунным светом снегу.
«Как-никак живое существо, — засмеялся про себя Вейкко. — Да еще такая красавица».
Ларинен тихо подошел к двери и открыл ее. Он успел лишь увидеть, как его ночная гостья махнула ему на прощанье роскошным хвостом.
Вернувшись в баню, Вейкко подумал: «Эх, если бы Ирина увидела, как обрадовалась бы!»
Он перебрался с пола на теплый полок и, растянувшись, сразу уснул.
Проснулся он с рассветом. И, выйдя на улицу, увидел, как свинцовые облака над озером Сийкаярви горели, словно в огне.
След лисы пересекал поляну, подходил к бане, делал под окном петлю и уводил в густой ельник.
Умывшись снегом, Вейкко почувствовал себя бодро. Он развел огонь, быстро приготовил завтрак. Впереди был новый трудный день.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
После заседания бюро районного комитета партии Ларинен пошел в гостиницу, но усидеть на месте не мог. Он был слишком возбужден и взволнован всем, что произошло сегодня.
Знакомые люди на улице, — а здесь ему почти все знакомы, — улыбались в ответ на его приветствие.
«Неужели они уже знают?» Как приятно было встречать знакомых!
Вейкко гулял по городу и любовался новыми строениями. Сколько тут вложено и его труда! Он не хвастлив, но что тут скрывать — приятно человеку видеть плоды своего труда. Вот открылась дверь балкона на четвертом этаже одного из домов, и какая-то женщина, несмотря на зимний холод, вышла в одном халате почистить пальто. А знает ли она, что железные брусья под их кухней подняты ими вручную: башенный кран смонтировали слишком поздно, и рабочие тащили своими руками эти брусья наверх, когда еще не было даже лестничных клеток?.. И он, Ларинен, тащил вместе с другими… Ах, вот как, этот нижний этаж все-таки отдали под детские ясли! Правильно! Трое малышей смотрели в окно и удивлялись, что за дядя так внимательно рассматривает их дом. И не знают эти ребятишки, что большая комната, в которой они сейчас играют, первоначально была разделена на две части капитальной стеной. Какое им дело до этого! Главное, теперь им хорошо. А Ларинен все это помнил. Немало было ошибок, промахов, немало он спорил и ругался, и немало его самого били, ох, как били!.. Но чертовски хорошо, что вот наконец стоит здание, такое красивое, и детям в нем хорошо! Пусть играют и веселятся!
Ларинен пошел в стройуправление. Делать ему там было нечего, но не зайти он не мог. В конторе его встретили радостными возгласами. Все поздравляли с восстановлением в партии. Значит, здесь уже знали, да и не могли не знать. Новый секретарь партийной организации управления присутствовал на заседании бюро.
Нина Степановна тоже встала и, ласково улыбаясь, поздравила Вейкко.
Новым начальником стройуправления был назначен молодой смуглый мужчина. Когда ему представили Ларинена, он крепко пожал ему руку, проговорив:
— Приятно познакомиться, очень приятно. Мне столько говорили о вас! Столько хорошего! Присядьте, нам нужно серьезно побеседовать.
— Вам надо вернуться к нам, — сказал он безо всяких предисловий, когда они остались вдвоем.
— Поздно, — улыбнулся Ларинен. — Я уже определился.
— Слышал. Но все это можно переменить.
— Нет, это решено. А как у вас тут дела? — Вейкко хотелось перевести разговор на другую тему.
— Мы вам сразу предоставим квартиру, хотя сейчас это трудновато.
— Простите, но я же…
— Знаю, все знаю… Но вы нам очень нужны.
Так они и не договорились. Начальник обещал обратиться за поддержкой к Кемову.
Распрощались они дружески.
Надя пригласила Ларинена зайти вечером к ней домой. Днем в управлении толпилось много народу, и поговорить как следует они не могли.
Вейкко был изумлен, застав у нее Теппану.
— Вы знакомы?
— Мы? — удивилась в свою очередь Надя. — Мы старые знакомые, не так ли, Степан Петрович?
— И хорошие знакомые, — похвастался Теппана. Надя пояснила:
— Он отец Нины Степановны. Разве вы не знаете?
— Как не знать! Слава богу, из одной деревни.
Теппана неохотно подтвердил:
— Да, из одной…
— Степан Петрович тут только что рассказывал, как он раньше в Петрозаводске с наркомами беседовал.
— Вейкко-то этого не помнит, — поспешил заметить старик. — Он был тогда маленьким.
К счастью, Теппана не стал повторять рассказ. У него были новости и поважнее. Говорил он по-русски плохо, но так же быстро и многословно, как и по-карельски.
— Мы тут беседовали о моей Нине. Вот уж серьезная девушка! Это я ее такой вырастил. Она ведь не бросилась на шею первому попавшемуся мужику, а все ждала да присматривалась. Много было до нее охотников, но я всегда говорил ей: «Ты, Нина, не торопись. Такая девушка, как ты, найдет себе и получше». И что, не я ли оказался прав? Да и Нина молодец, послушалась. Теперь у меня такой зять, что не стыдно и похвастаться. Один из самых больших начальников в районе.
Ларинен не знал, что Нина вышла замуж, и поэтому спросил:
— Кто же он?
— Кто мой зять, спрашиваешь? Об этом уже весь город знает, один ты не знаешь. Так оно и бывает, когда в лесу подолгу живешь, как медведь в берлоге. Ну так слушай: наша Нина больше не Лампиева, а Ле-со-е-ва. Небось теперь-то догадываешься, кто мой зять?
Рассказывая о зяте, он искренне сокрушался, что сам остался почти неграмотным:
— То ли бы еще было, если б тестюшка от зятя в учености не отстал.
Надя рассеянно кивала головой и вдруг неожиданно проговорила:
— Не горюйте, не всем грамота впрок идет.
Она с грустью глядела на старика и думала: «Сейчас ты простой, милый, безвредный болтун. А грамотный, образованный болтун может быть и опасным, ой, каким опасным!»