— А я ведь тут сына вырастила. Ему было двадцать два года. Вместе с отцом ушли на войну. Да так и не вернулись — ни отец, ни сын.
От этих слов Вейкко встрепенулся. Ему стало горько. Ведь он тоже бывший солдат. Растерянный, он, наконец, спросил:
— На каком фронте они погибли?
…Потом они долго молчали. За дощатым забором прогудела машина, слышались шаги идущих по тротуару пешеходов, доносился молодой, задорный смех. А в комнате было сумрачно и холодно. Вейкко понимал, что никакими словами нельзя утешить мать, оставшуюся одинокой. Она, конечно, слышала немало ласковых, сочувственных слов за эти годы, но сейчас сидит сухая, гордая, одинокая. У каждого свое горе, и каждый переживает его по-своему.
— Куда же вы переезжаете? — нарушил молчание Вейкко.
— На Перевалку. Там мне выстроили такой же домик. Только новый. И огород есть. Там спокойно.
Пили чай. Хозяйка предложила Вейкко остаться ночевать, но он отказался, сказав, что уже устроился. Пусть она одна наедине со своими воспоминаниями переночует в последний раз в своем старом доме.
На стройках города работали в две смены. Мимо Вейкко проносились машины. Стуча гусеницами, тяжело прогромыхал трактор. На другой стороне улицы кран поднимал массивную бетонную конструкцию. На фоне синего весеннего неба бетон тоже отливал синевой. Высоко на строительных лесах рабочие выглядели маленькими, и казалось, что тяжелая бетонная глыба вот-вот раздавит их. Но она послушно последовала туда, куда направили ее рабочие.
На улице было тепло. На старых тополях вдоль проспекта Карла Маркса уже набухали почки. Большая машина с прицепом, груженная длинными железобетонными блоками, выехала с улицы Комсомольской и медленно пересекла проспект. Молодая девушка-регулировщица, пропуская груз, надолго задержала поток легковых машин, потом грациозно повернулась и плавным взмахом руки открыла путь скопившемуся транспорту.
— Как маршал! — усмехнулся Вейкко. — Попробуй ей не подчиниться. Это народ грозный!
Милое курносое лицо «грозного народа» улыбнулось какому-то знакомому шоферу.
Еще не зная, где он будет ночевать, Вейкко решил зайти к тем молодым супругам, с которыми Ирина жила последние месяцы в Петрозаводске. Он должен и им передать пакет от Ирины.
Дома был только Саша. Прочитав записку Ирины, он обрадовался.
— Как хорошо, что вы пришли! — засуетился он, не зная, за что взяться: за пальто ли Вейкко или за уборку квартиры. Пол был грязный, на кухне — груда немытой посуды. — Я тут один пока, — извиняющимся тоном сказал Саша и стал подметать пол.
— А где ваша жена? — спросил Вейкко.
— В больнице! — Саша произнес это с гордостью. Вейкко изумленно посмотрел на него. Саша пояснил: — В родильном доме. Теперь все в порядке. У нас — сын! Здорово, понимаешь! — Он незаметно перешел на «ты» и так продолжал весь вечер. — Правда, я еще не видел, но знаю — почти четыре килограмма!..
— Ну, ну, перехватил, наверно, — Вейкко рассмеялся.
— Честное слово! Могу показать записку. Через несколько дней они будут дома. Увидишь сам… Потом расскажешь Ирине, какой у нас наследник. А к приходу Гали организуем пир. Верно?
Вейкко не стал объяснять, что не сможет так долго задерживаться. Про себя он усмехнулся: хорош председатель, если будет четыре дня бездельничать в городе в разгар подготовки к севу!
Без слов договорились, что Вейкко останется ночевать здесь. Саша сказал:
— Ты будешь спать в бывшей Ирининой комнате. Понимаешь, как хорошо: эта комната осталась за нами. К нам приедет мать Гали, поможет ухаживать за ребенком. Но пока еще не придумали для него имени. Ты подскажи.
Они вместе перемыли посуду и приготовили ужин. Саша даже достал обоим передники.
Когда они сидели за столом, в дверь постучали, и в комнату вошел высокий, худощавый юноша в роговых очках.
— Это наш друг, Ваня, — представил его Саша и объяснил: — А это муж Ирины, Вейкко Яковлевич.
Ваня подался назад, потом растерянно протянул руку и невнятно проговорил:
— Очень рад…
За столом скованность Вани прошла. Поинтересовавшись о делах Вейкко, о жизни в колхозе, молодые люди незаметно для себя перешли к делам своего завода. Слушая их, Вейкко и удивлялся и был рад за них. Они горячо спорили о том, что какие-то детали давно устарели и стали ненужными, а их изготовляли до самых последних дней, расходуя много средств. Кто был виновник этих неполадок? Один обвинял конструкторское бюро, другой утверждал, что конструкторы тут ни при чем, что виноват начальник цеха, который вовремя не приостановил производства ненужных деталей. И Вейкко понимал горячность парней.
Да, возникает новое — металлоконструкции, машины, здания… Все требует новых деталей, новой организации труда, новых зданий, новых взаимоотношений между людьми. Неудивительно, что не всегда поспеваешь за новым. Новое шагает вперед очень быстро.
Вейкко раздумывал над этим, оставшись один в комнате Ирины. Ему не спалось. Он встал, открыл форточку и закурил, сидя у окна. На улице сгущались сумерки весеннего вечера. Тускло светились уличные фонари на чистом небе. По тротуару прогуливались люди. Вот прошла какая-то веселая компания молодых людей. У крыльца напротив юноша держал девушку за руку. Мимо них, понурив голову и не обращая ни на кого внимания, брел сутулый мужчина.
Кругом высились стрелы подъемных кранов, даже в поздний час грохотали машины, и в воздух поднимались массивные, тяжелые бетонные глыбы.
Где-то рядом справляли новоселье, свадьбы, дни рождения, поминки, где-то ломали приговоренные к сносу старые дома.
А в этой комнате, где он теперь задумчиво курил, глядя на вечернюю улицу, Ирина когда-то проливала слезы. Сегодня Вейкко сердцем понял, что ради него Ирина бросила свою новую жизнь — работу, уютную комнату, этих замечательных друзей, все… Но у Вейкко все не заживала в душе рана, нанесенная ему Ириной, так же как не зарастает рана, нанесенная его топором их березке. «Нет, — решил Вейкко, — надо жить так, чтобы никакой боли не чувствовалось».
Как сильно ему хотелось этого!
На следующее утро Ларинен поспешил по делам. Ему предстояло решить ряд вопросов. Надо было договориться с Сельхозснабом о поставке колхозу минеральных удобрений и извести, с министерством — о зоотехнике, успеть получить оборудование для кормокухни нового скотного двора. Все это можно было уладить, но необходимо было запастись терпением и ворохом бумаг — доверенностей и разрешений, с подписями и утверждениями, с печатями и штампами — и потом правильно оформить наряды и накладные. В одном учреждении его приняли сразу, в другом — пришлось подождать часа полтора в приемной, в третьем — проводилось совещание, и опять пришлось ждать. Простое человеческое слово, переданное по телефону, не служило официальным основанием, и — опять требовались бумаги, подписи, печати, расписки…
Вейкко жил заботами о колхозе. Хорошо, что он сам поехал в Петрозаводск. В основном он был доволен поездкой. Если бы вместо него поехала Ольга, вряд ли она смогла решить все вопросы.
Когда Ларинен возвратился в Кайтаниеми, весна продвинулась уже далеко на север. Снег повсюду растаял. В колхозе была в самом разгаре подготовка к севу. Почти все лошади были заняты на вывозке навоза. Его много накопилось на прежнем скотном дворе и в хлевах у колхозников. Очистка семян, ремонт посевного инвентаря, сбор золы — все проводилось, как и в прежние годы, только в более крупных масштабах.
Беспокойные волны озера Сийкаярви поблескивали на солнце. В раздольной синеве купались легкие, словно кружевные, облака. Лес стоял еще голым, но на деревьях уже набухали почки, и стройные березки нарядились в сережки.
Вейкко отправился на Дальний луг той же тропинкой, которой шел туда прошлой весной, будучи здесь уполномоченным. Так же как тогда, он увидел вдали на другом конце поля трактор. И вдруг он живо вспомнил, как по самому краю поля шагал тогда дядя Иивана Кауронен с березовой чуркой на плечах. Теперь все выглядело так же, как в ту весну, только Кауронена уже нет и не будет… Вейкко далее остановился, словно не хотел этому верить. А весеннее солнце ласково пригревало, легкие облака плыли по небу.
Вдруг трактор остановился. Точно так же он остановился и в прошлом году. Тракторист выпрыгнул из кабины, подбежал к плугу и склонился над ним. Увидев, в чем дело, он вернулся к машине за инструментом. Подойдя к плугу, Ларинен вспомнил, что именно на этот же камень трактор наскочил и прошлой весной. «Надо будет убрать отсюда этот камень», — решил Вейкко. Ему казалось, что тракторист слишком долго задерживается. Вейкко взглянул в окно кабины и увидел, что тракторист целуется с девушкой.
Ларинен отвернулся и громко кашлянул. Тракторист с инструментом в руках быстро подошел к нему и с деловым видом принялся за починку плуга. Вейкко старался смотреть в сторону, но взгляд его невольно упал на Ольгу, которая с раскрасневшимся лицом вылезла из кабины.
Улыбнувшись, Вейкко сказал трактористу:
— На этот раз, приятель, ты сел на камень, пожалуй, покрепче, чем в прошлом году.
Тракторист не ответил, а еще усерднее стал возиться с плугом. Ларинен направился в деревню. Ольга следовала за ним, стараясь объяснить свое появление здесь на поле.
— Этот тракторист такой растяпа, что может оставить неперепаханные полосы. Приходится то и дело бегать, чтобы приглядеть за ним.
— Это верно, за ними нужно смотреть, — поддакнул Ларинен. — А ты вытри все же со щеки пятно. У нас тут земля так пропитана смазочным маслом, что и агрономов пачкает.
— Да ну тебя, не смейся! — Ольга притворилась рассерженной и потерла щеку. — Я же сказала, что этот тракторист такой растяпа!
— Да, да, я понимаю, — посмеивался Вейкко. — А ты научи его порядку и чистоте. И скажи, чтобы не тратил больше денег на шоколадные конфеты. Дорого.
— Ты стал невыносимым, Вейкко! — досадовала Ольга.
— Конечно, я виноват, ты-то тут ни при чем…
— Да перестань! Ты лучше скажи, когда прибудут сортовые семена.