…Была суббота. В деревне топили бани. Вдоль берега озера вился синий дымок.
Из рабочего поселка Кайтасалми на воскресенье пришла группа мужчин. Среди них был и Николай Кауронен, часто навещавший братьев. Его мать, Марина и дети жили уже в поселке Кайтасалми, в том самом доме, место для которого выбирали они в первый день строительства, чтобы красивая береза оставалась под окном.
Субботний вечер Вейкко провел на строительстве своего дома. Помогать ему пришли все пять братьев Кауроненов — ведь мальчишкой Вейкко тоже помогал им строить дом. Шестеро мужчин усердно стучали топорами, и сруб рос прямо на глазах.
Ирина пришла к ним набрать щепок для плиты. Она остановилась у березок и позвала Вейкко.
— Погляди-ка, — сказала она мужу, — на березе начинают распускаться сережки! — И вдруг возмущенно вскрикнула: — Смотри, Вейкко, и есть же на свете жестокие люди! Кто-то ударил топором по нашей березке!
1958
РАССКАЗЫ
МАТЬ
Лес и небо окутаны метелью. В вихре снега, словно оторвавшись от земли, скользит человек. За ним тащатся санки на полозьях из старых лыж. На санях горбится поклажа. Следы лыж сразу же исчезают в метели. Но именно это и нужно Малание.
Старая шубейка и большая шаль, которой она окутана, — в снегу. Малание, мать большой карельской семьи, тащит в лес свой последний мешок ячменя. Вчера вечером в деревню опять пришли белые. Васселея, ее сына, не оказалось с ними. Малание не знала, где сейчас ее сыновья и вернутся ли они домой когда-нибудь. От Васселея была короткая весточка. Анни, невестка, прочитала по слогам, что ее муж жив и здоров, что направляют их куда-то на новое место, а куда — он не писал. У них, оказывается, такое правило, что родной матери и жене нельзя сообщить, где воюет сын. Наверное, потому, думала Малание, чтобы в случае беды мать не знала, где искать могилу сына. Но стороной она все же разведала, что Васселея вместе с другими направили в Коккосалми: предстоит бой за Кестеньгу.
До сих пор Васселею везло, хотя в каких только переплетах он не был. Не иначе, как помогали молитвы матери. Они же охраняли от пули и младшего сына, Рийко, который воевал на стороне красных. Только третьего сына, Алексея, не сберегли молитвы — его убила война. По привычке даже теперь, продвигаясь сквозь метель, Малание шепотом просит о чем-то бога.
Еще вчера белые солдаты, заняв деревню, начали шарить по домам и забирать все, что найдут: где картошку, где последнего барана, где телку. Коров уже ни у кого не было, только у Малание. Корову сохранил тот же бог-кормилец и, кроме него, бумажка с печатью от главнокомандующего белых. В доме солдата «освободительной армии Васселея Антипова, — говорилось в ней, — нельзя ничего отбирать». В деревне не раз бывали и красные. Для них приготовлена другая бумажка — от командира Рийко. Сама Малание читать не умела, но безошибочно знала, какую бумажку кому показать. Бумажка Рийко лежала за иконой с левой стороны, бумажка Васселея — с правой. Главное, не перепутать.
И все же Малание не очень-то доверяла этим бумажкам. Вот почему она спозаранку, увидев, какая разыгралась непогода, пошла будто ригу смотреть, а сама встала на лыжи — да в лес: прятать последний мешок ячменя.
Вдруг Малание замерла. Сквозь сетку метели перед ней темнела лосиха. «Ох, был бы со мной муженек с ружьем, вот бы разжились», — подумала старая карелка. Но тут же ей стало стыдно. Лосиха повернула большую умную голову с настороженными ушами и уставилась на Малание темными печальными глазами. Из-за лосихи с любопытством выглядывал маленький лосенок на тоненьких ножках. И Малание залюбовалась ими. Потом она вздохнула и сказала вслух:
— Уходите, уходите подальше в лес. Слишком много ружей завелось у людей. И ружей, и зла.
Лосиха, словно поняв страшный смысл сказанного, двинулась в чащу.
Кончился лес, впереди болото, а за ним маленькое озерцо. Там, на островке, в широкой расщелине скалы стоит хибарка. Муж сколотил ее еще в годы юности. О существовании хибарки мало кто знал. А теперь, когда все занесено снегом, найти ее постороннему просто невозможно. Но Малание уверенно нащупала рукоятку деревянной лопаты, открыла дверь и на четвереньках вползла внутрь. Маленькая печурка, сухие дрова, спички, соль, на полу — ушат с соленой рыбой, сундук и корзинка с одеждой и ценными вещами — все было в порядке. После бурана ей показалось здесь тепло и уютно.
«Вот где бы теперь жить всей семьей! — вздохнула она. — Ни войны, ни ненависти, покой и благодать!» Мечта, конечно… Вся семья и не поместилась бы тут. Да и где она, семья-то? Двое сыновей на фронте друг против друга воюют, третий — в могиле, старика ездовым забрали белые. Дома только невестки с внучатами.
Малание достала из ушата соленую рыбу, неторопливо поела и запила молоком из бутылки, которую вытащила из-за пазухи. Осталось только затащить сюда мешок — и можно в обратный путь. Вдруг она заметила на полу под хвоей бугры льда. В оттепель снег растает, потечет. Это не годится для ячменя. Поставив на ушат сундук с одеждой, она выбралась из хибарки, завалила снегом дверь и принялась рыть яму. Потом передумала, разгребла снег на уступе скалы, поставила туда мешок вместе с санками и все снова засыпала.
Уже наступили сумерки, когда Малание приблизилась к деревне.
— Стой, кто идет? — раздался громкий окрик на финском языке Солдат, одетый в белый халат, стоял за деревом с винтовкой наперевес.
— Убери, убери ружье-то, — заворчала женщина. — Тут все знают, кто я, а тебя вот никто не знает, кто ты и зачем ты здесь.
— Стой, стрелять буду!
— Ну и стреляй. Вам это привычно. Не я первая, не я последняя.
— Не стоит пули тратить на старуху, — возразил другой солдат, видно командир какой-то, и обратился к Малание: — Мы тут не с бабами воюем, но если ты шпион большевиков, тогда пеняй на себя. А ну, пошли в деревню!
Дом Малание был полон солдат. Испуганные внучата сидели на печке, невестки суетливо хлопотали по хозяйству.
— Бабушка пришла! — обрадовались внучата. — Гостинцы принесла?
— Принесла, принесла. — Бабушка протянула было им берестяной кошель, но солдат выхватил его из рук:
— Ну-ка, посмотрим, какие гостинцы и от кого принесла.
— Возьми, подавись чужим добром! — буркнула Малание. В кошеле была только соленая рыба и пустая бутылка из-под молока.
Вошел командир взвода. Солдат доложил:
— Задержана хозяйка. Возможно, ходила к красным. Там ее младший сын.
Командир хмуро глянул на Малание, покосился на икону, за которой, как он знал, хранилась бумага главнокомандующего, и обругал солдата:
— Болван! Надо было пристрелить ее на месте, когда уходила из деревни, а не разыгрывать героя, когда она вернулась. Ты поняла, хозяйка, что будет, если еще раз отлучишься?
Вошли озябшие часовые и потребовали чаю. Но только что поставленный самовар и не думал кипеть.
— Не могла раньше сообразить…
— А мы по своему времени живем, — ответила Малание. — Прислугой еще не привыкли быть!
Продрогшие солдаты так и не дождались чаю: началась перестрелка.
Больше всех был испуган молодой паренек лет семнадцати. Малание заметила, что он еще далее не бреется. Вдруг ее охватила жалость. Ребенок же, у него тоже, поди, мать где-то ждет, волнуется. Малание решила, что, если придут красные, она не даст его в обиду.
— В подпол, живо! — крикнула Малание молодому солдатику. — Вот за ними! — она кивнула на невесток и внучат.
— Заткнись, пристрелю! — крикнул командир на Малание.
Он взял паренька за шиворот и вытолкнул из избы, погрозив Малание кулаком, и выбежал сам, на ходу застегивая пуговицы кителя.
— Бабушка, убьют, иди скорее! — кричали внучата из подпола.
— Приду, приду, — успокаивала их Малание и уже для себя вполголоса продолжала: — Если придут красные, да еще Рийко с ними, надо стол накрыть, ведь устали, поди, проголодались.
И, суетясь, начала доставать рыбу, картошку, молоко.
Перестрелка продолжалась. Доносилось протяжное «ура». В полумраке виднелись силуэты солдат, бегущих через пролив на другой берег. Кто-то убегал, кто-то преследовал. Наконец темные фигуры скрылись в лесу за проливом. Потом наступила тишина. «А где же Рийко, почему не идет домой?» Малание крикнула в подпол:
— Вылезайте, все кончилось. Война убежала в лес, за пролив.
На крыльце кто-то затопал ногами, очищаясь от снега. И не один. Малание с надеждой смотрела на дверь.
Вошли трое красноармейцев. Нет, среди них не было Рийко, был только его друг Нифантьев, из Олонецкой Карелии.
— А где же мой сынок? Неужели?!. — Мать не могла даже произнести страшное слово.
— Не волнуйся, — ответил Нифантьев по-карельски. — Жив, здоров, только его нет с нами. В другом месте он.
— В Кестеньге, что ли?
— Такие вещи не спрашивают. — Нифантьев, улыбаясь, погрозил пальцем.
Солдаты заглянули в другую комнату, осмотрели кладовку.
— Одинаковые вы все, — ворчала Малание. — От родной матери скрываете, где сыновья. А Васселей ведь там, в Коккосалми. Его послали против Кестеньги воевать.
Нифантьев переводил ее слова товарищу, видимо командиру.
— Откуда знаешь? — спросил он у Малание.
— Но я ведь все слышу, все вижу. Молчу, но себе на уме.
— Вот разведчица! — засмеялся командир. — Не осталось ли белых? — спросил он, открывая лаз в подвал.
— Ниету биэлойта, — Малание поняла вопрос, — убегайтих.
Солдат обошел сарай, хлев. Малание выхватила из-за иконы бумагу и протянула красному командиру.
— Что?! Это еще что такое?! — удивился командир. Малание побледнела. Ай-яй-яй, не ту бумагу дала!
Нифантьев стал что-то быстро объяснять командиру, тот вначале недоверчиво кивал головой, потом прочитал другую бумажку, лицо его прояснилось, он начал улыбаться:
— Не путай, мамаша. Такие вещи нельзя путать, — и добавил: — А Рийко ваш — хороший солдат. Я знаю его.