Это было в начале 1923 года на севере Карелии, год спустя после окончания гражданской войны.
Бушевала вьюга. Железная печка была накалена докрасна, а у дверей нельзя было сидеть без шинели и валенок. С потолка свисала семилинейная керосиновая лампа, тускло освещая нары и узкий проход между ними. Группа красноармейцев, патрулировавшая по южной контрольной лыжне, вернулась в назначенное время — двадцать ноль-ноль. Потные и усталые пограничники доложили начальнику, что ничего подозрительного не обнаружили, поужинали и легли спать. Северная группа обычно задерживалась. Она патрулировала на таком же расстоянии, как и южная, по ее путь лежал через несколько озерков и болот, где лыжню заметало снегом сильнее, чем в лесу.
В одиннадцатом часу начальник заставы Оссиппа Липкин уже начал беспокоиться. Он то и дело выходил из домика, стоял, прислушиваясь, у дверей, потом звонил на наблюдательный пункт. Оттуда неизменно следовал один и тот же ответ: «Ничего не слышно!» Вой метели усиливался, поглощая все другие звуки. Даже выстрелы, если бы они раздались, можно было услышать только на небольшом расстоянии. Зимний лес похоронил бы среди своих вечных тайн свидетельства борьбы не на жизнь, а на смерть.
Заставы располагались на таком большом расстоянии друг от друга и людей в них насчитывалось так мало, что в случае необходимости трудно было принять срочные меры. Дозоры, вернувшись из похода, иногда докладывали, что обнаружили чужие следы, пересекавшие контрольную лыжню. Кто-то проходил через границу — то туда, то обратно. Следы быстро заносило снегом. Неделю тому назад один пограничник пошел по чужому следу, ведущему с запада на восток, и до сих пор не вернулся. Группа солдат, правда, отправилась на поиски, но заблудилась.
Ребята долго блуждали по лесам и, усталые, еле добрались обратно на заставу. И это был не единственный случай. С других застав тоже таинственным образом пропадали люди.
Шел уже первый час ночи, когда с наблюдательного пункта сообщили, что с северной стороны слышны голоса людей. Липкин выскочил из помещения. Вскоре из метели вынырнули четверо людей — все в снегу. Четвертой была долговязая пожилая женщина с кошелем за спиной.
— Товарищ начальник, задержана перебежчица, — доложил старший группы. — Пришла со стороны Финляндии.
— Целый час за ней гнались, — проворчал Евсей Павлов, угрюмый солдат с густыми бровями, с широким усталым лицом.
— Да нет, она и не собиралась удирать от нас, — поправил старший. — Просто шла и шла. Видать, хорошая лыжница.
Женщина присела на край нар и начала ворчать по-карельски:
— Всю жизнь ходила к сестре, а она ко мне. Не спрашивали, где у вас тут граница и кому она нужна. Ох-ой, настали же времена…
Она с усмешкой наблюдала, как Липкин обыскал ее кошель. Там были баранки, кулек соли, пол-осьмушки чая.
— Берите ешьте. Я-то могу и сдохнуть с голоду.
— А кто ты такая? — Липкин тоже перешел на карельский.
— Я-то? Татьяна я, вдова из той деревни. Народ меня знает.
— А не знаешь ли ты, что граница уже год как закрыта? Об этом же объявляли на собрании.
— Только мне и дел, что на ваших собраниях юбки просиживать.
Липкин записал фамилию женщины, протянул ей кошель с продуктами и предупредил:
— Если еще раз поймаем, пеняй на себя. А теперь отправляйся домой.
— Дома у меня только тараканы, они мало кормят.
Женщина сердито засопела и ушла, не попрощавшись.
— Не это ли твоя «лесная фея»? — громко смеялись ребята, подтрунивая над Евсеем Павловым.
— За «лесную фею» вам еще достанется. А теперь прекратить разговоры и спать, — приказал Липкин.
Павлов был не в духе:
— Стоило целый час гоняться за этой бабой, чтобы ее сразу отпустить. В следующий раз я тоже махну рукой: иди куда хочешь…
— В Москву ее, что ли, отправлять? Вот «лесную фею» вашу надо задержать и привести сюда, запомните, это!
— Не стану я детей задерживать да воевать с ними. — Павлов все еще пререкался. — И вот что: если вы не порекомендуете меня в список демобилизуемых, уйду сам.
— Хотите под военный трибунал?
— Хочу. Хочу пойти и сказать: пусть каждый повоюет пять лет, из них три года в Карелии. Пусть повоюет под Келлосалми, Коккосалми и какие тут еще есть «салми». Пусть каждый получит столько ранений, сколько я. Что ж, тогда и я готов еще послужить…
Липкин решил не продолжать разговора в таком духе. Он велел Павлову лечь отдыхать, а сам подумал: «Надо его демобилизовать, как только прибудет пополнение. Правда, это нелегко: рядом с молодежью обязательно должны быть опытные солдаты. Но Павлов действительно утомился, стал раздражителен, ослабляет дисциплину».
Опять Липкина мучила бессонница. Опять ныло плечо, раненное в Петрограде в октябрьские дни 1917 года. Мысли блуждали: как там жена с детьми? А Павлов пять лет не видел родителей… На наблюдательной вышке, наверное, очень холодно… Надо бы сократить смены… Тогда меньше останется времени для отдыха. «Лесная фея»… Что она за птица?.. Ребята говорят о ней с такой теплотой… Надо прекратить эти свидания. Но как?
«Лесная фея» — так пограничники называли совсем молоденькую девушку. Она сказала им свое настоящее имя — Кертту или что-то в этом духе, но все ее называли только «лесной феей».
Первый раз ее увидели сидящей в оленьей лопарской упряжке. Олень чего-то испугался, ринулся в чащу леса, девушка закричала. Сани ударились об дерево, девушка упала на снег, а олень помчался обратно за границу. Дозор пограничников заметил все это еще издали и поспешил на помощь.
Девушка сидела на снегу и со слезами держалась за ушибленное колено. Она вытирала глаза тыльной стороной белых рукавиц, как делают маленькие дети. Тонкую талию обтягивал ярко-синий свитер, серые лыжные брюки были заправлены в маленькие пьексы с острыми носами. На голове белая вязаная шапочка с длинными ушами, которые служили и шарфом. Девушка говорила и по-русски, правда, с сильным финским акцентом. Она сейчас бранила оленя, как умела, по-русски. Только подумать: ведь своей рукой его кормила хлебом, сама воспитывала, когда он еще был крохотный. Теперь пусть подохнет с голоду, неблагодарный! Ребята решили сразу же отправить девушку на ее сторону, арестовывать не стоит: не по своей же вине она очутилась здесь. Трудно было только решить, как отправить. Снегу так много, что местами можно провалиться по горло. Посоветовавшись, решили дать ей лыжи, а она уж как-нибудь доберется. Павлов отдал ей свои лыжи. Девушка обещала вернуть их на то же место, но это ей категорически запретили: границу переходить нельзя.
Выслушав донесение, Липкин строго сказал, что дозорные нарушили устав: девушку следовало задержать и привести на заставу. Но про себя подумал: так даже лучше. Отправлять за границу официально — хлопот не оберешься.
А проказница сдержала свое слово. Когда дозор опять шел по контрольной лыжне, он увидел лыжи Павлова, стоящие в снегу. Пограничники взяли их под мышку, и тогда из-за деревьев появилась девушка на своих узких лыжах.
«Вот, опять канителься с ней!» — нахмурились ребята. А она, как ни в чем не бывало, вынула из рюкзака скатерть и разложила на ней копченую оленину, свинину, белый и черный хлеб:
— Теперь — обедать! Я ужас как проголодалась.
— Вы должны немедленно вернуться на свою сторону, иначе мы арестуем вас!
Радостное лицо опечалилось, большие голубые глаза так погрустнели, что ребятам стало не по себе. Они сели на лыжи и стали есть, чтобы не огорчить ее. На свежем воздухе у всех был замечательный аппетит. «Лесная фея» смеялась и радостно болтала: как это интересно, настоящее приключение! Подумать только: на самой границе вместе обедают перебежчица и те, кто обязан ее задержать.
— Ну-ка, попробуем, сумеете ли вы меня поймать! Кто поймает, тот получит себе невесту, как в сказке.
Она встала на лыжи и вихрем понеслась по кругу. Пограничники еле успевали следить за ней. Потом девушка снова села с ними и рассказала: ее дом тут совсем рядом, даже с полкилометра не будет. С тех пор, как она помнит себя, облазила все эти леса и пригорки. Граница была только на бумаге, на картах, а тут ее никто не охранял, гуляй где хочешь. Потом война — ох, как это противно! — люди с ружьями, друг в друга стреляют. С тех пор она не может смотреть на ружья, даже на охотничьи… Чуть на восток отсюда летом столько крупной черники… А там, тоже с восточной стороны, очень много ягеля. Там паслись олени. Они ее совсем не боялись, ни чуточки, и она не боялась оленей. Когда придет лето, она согласна показать место, где очень много морошки.
Ребята, конечно, понимали, как тяжело человеку лишиться мест, которые всегда были для него родными. Но что поделаешь, теперь здесь граница, разделяющая два мира. Пусть это будет последний раз, но она должна сию же минуту уйти. Иначе они ее арестуют.
— Не гоните вы меня сразу, — девушка опять погрустнела, глаза стали печальными. — Дайте подождать, пока стемнеет. Неужели вы не пожалеете меня? Зачем посылать в лапы финских пограничников, они ведь такие жестокие, эти лахтари!..[4]
— А как же вы от них ушли?
— От них? Вы не знаете финнов. — Она звонко рассмеялась. — Им надо сперва дососать свое мялли — это такое отвратительное месиво из табака. Потом почесать затылок, потом, пока они поворачиваются…
Ребята до слез смеялись, когда девушка, выпучив глаза, с искусством настоящей артистки продемонстрировала, как поступает неуклюжий финн, обнаружив что-то подозрительное.
— Надо идти, сейчас же, ничего они вам не сделают, — решил старший дозорный и встал на лыжи, указывая палкой на запад.
Озорная девчонка запихала скатерть в рюкзак, быстро вскочила, чмокнула в щеку старшего и тут же мигом скрылась среди деревьев, потом на секунду появилась, весело помахала белыми рукавицами и снова исчезла.
Шли дни. О «лесной фее» ничего не было слышно, и вдруг она опять появилась на границе. Стояла на лыжах в ярко-синем свитере и приветливо махала красноармейцам. Потом помчалась на свою сторону. С тех пор, если ее долго не видели, дозорные чувствовали, будто чего-то не хватает в их однообразной суровой жизни. Они понимали, что девушке тоже скучно в диком лесу. От нечего делать, ради забавы она дразнила пограничников с обеих сторон.