Липкина все это возмущало: пора покончить с проказами девчонки. Но как? Если погнаться за ней, черта с два поймаешь, только на смех поднимут, особенно по ту сторону границы. Стать посмешищем? Этого еще недоставало.
Потом нахлынули новые заботы, и про «лесную фею» забыли. Пропал Евсей Павлов. Никто не знал, куда. Улучив минуту, он пошел на лыжах подышать свежим воздухом. В этом ничего особенного не было: в свободное время ребята катались на лыжах, иногда охотились на тетеревов. Сразу же отправились на поиски. Но уж темнело. Поднялась метель, и снегом засыпало даже контрольные лыжни. Наступило время Павлову идти в дозор, а его все не было, Липкин объявил тревогу по всей линии.
Накануне прибыло пополнение — два бойца, и двоих следовало демобилизовать, но Павлов не попал в это число, хотя Липкин и рекомендовал. Неужели дезертировал? Это же безумие! Отсюда до железной дороги почти триста километров. Трудно пройти такой путь, минуя все деревни.
Липкин решил, что переоденется и пойдет искать Павлова.
Наступило солнечное утро. В воздухе запахло весной. Липкин сменил свою шинель на старенькую, надел большие залатанные валенки, нахлобучил старую прожженную с краю шапку.
— Как я выгляжу? — спросил он у своего помощника Рийко Антипова, тоже карела.
— Растяпой, — засмеялся Рийко.
— Да? — Липкин оторвал верхнюю пуговицу на шинели. — А теперь как?
— Еще чище. Намажься сажей, тогда совсем будешь хорош.
Липкин сунул в карман маленький браунинг, выбрал старую винтовку, снял ремень и заменил его веревкой.
— Пойду прогуляюсь, — сказал он Антипову. — Можешь следить за мной с наблюдательной вышки.
Мороз опушил деревья легким инеем. Липкин видел на фоне ярко-желтого солнца свою неуклюжую тень. Он расстегнул все пуговицы шинели, чтобы тень еще меньше напоминала солдата. В больших валенках было нетрудно подражать неуклюжей походке неопытного лыжника. Постепенно он приближался к деревне, окна домов отражали солнечные блики, будто внутри бушевал пожар. Липкин повернул по реке мимо деревни, следуя по противоположному берегу, чтобы его хорошо видели. Широкие лыжи утопали в снегу. Ему было некуда спешить.
Постепенно деревушка осталась позади. Приятно дышалось морозным воздухом, но было бы еще лучше, если бы он мог идти с привычной скоростью. Его знобило. На морозе даже курить не хотелось, но удобнее повода, чтобы остановиться, посмотреть по сторонам, не найдешь. От первой же затяжки он сильно закашлялся. Потом равнодушно огляделся. Ему показалось, что с правой стороны мелькнуло что-то ярко-синее и скрылось. Снова ничего не было видно, и он так же неторопливо поплелся дальше. Вправо вытянулся полуостров с крутым берегом. Липкин мимоходом взглянул на высотку за мысом и опять заметил синее пятно, которое тут же исчезло. Он сделал вид, что ничего не увидел, продолжал спокойно идти, направляясь к самому берегу.
Там, у мыса, он услышал шорох лыж, съезжающих с горки, но не оглянулся. И вдруг за его спиной раздался звонкий крик. Липкин повернулся. На снегу лежала девушка в ярко-синем свитере и вязаной белой шапочке с длинными ушами. Она провалилась в глубокий снег и тщетно старалась подняться. Одна лыжа была на ноге, другая умчалась далеко по реке. Липкин рассмеялся, помог девушке подняться. Она продолжала держаться за его плечо, даже когда встала на ноги.
— Спасибо, — сказала она по-русски с акцентом.
Щеки девушки пылали здоровым румянцем, большие глаза сверкали радостью. Быстрым взглядом Липкин определил, что ребята преувеличивают — она уже не ребенок. Ей лет восемнадцать или девятнадцать, хотя, на первый взгляд, и выглядит моложе, маленькая, хрупкая…
— Подожди, — Липкин старался говорить по-русски так, чтобы девушка не заметила акцент. — Я принесу твою лыжу.
— Нет, я сама. — Девушка проворно помчалась на одной лыже и, поймав вторую, сразу вернулась обратно. — Как красиво, правда? — Она показала палкой на залитую ярким солнцем равнину.
Липкин кивнул, широко улыбаясь. Девушка сняла рукавицы и стала застегивать пуговицы на его шинели. Липкин, как настоящий кавалер, поправил у девушки длинные уши шапочки, задержал руку на плече и притянул ее к себе. Она прижалась к нему только на мгновение, потом оторвалась и лукаво погрозила пальцем. Липкин вынул из кармана кусок сахару:
— На память.
Девушка сморщила маленький носик, очищая рукавицей махорочные крошки с сахара.
— Тебе надо идти… туда, — проговорил он нерешительно и показал в сторону границы.
— Не гони меня, — проговорила девушка умоляюще и окинула его ласковым взглядом. — Может быть, хочешь спирта?
— Спирт? Откуда у тебя спирт?
— Обещаешь, что не выдашь меня?
— Я принесу тебе еще сахара, — обещал солдат. — Может быть, и консервов. Как тебя зовут? — он взял девушку за руку:
— Кертту или, если хочешь, Лесная фея. А тебя как?
— Иван, — ответил Оссиппа Липкин. — Когда и где дашь мне спирт?
— Приходи вечером в деревню, — она говорила шепотом, — не в те дома, что рядом, а к вдове Татьяне, это отдельно, в километре от других домов. Ни у кого не спрашивай дорогу, даже не показывайся. Иди по моим следам.
— А Татьяна как на это посмотрит?
— Ее не будет дома, не бойся. Только смотри, чтобы твой начальник не узнал. Говорят — он хитрый карел. Понял?
Липкин опять кивнул. Девушка повернула к горке и оттуда помахала на прощание рукой. А он продолжал свой путь прямо. Очутившись на другом берегу, поднялся, не торопясь, в лес и, лишь когда дошел до контрольной лыжни, дал настоящую волю лыжам.
…Домик вдовы Татьяны стоял вдали от деревни, тоже на берегу реки, но под защитой густых елей. Липкин уже знал, что домик не принадлежит Татьяне, она из другой деревни, лишь теперь почему-то устроилась здесь.
Был вечер, когда Липкин осторожно подошел к домику. Окна не светились, но он заметил, что через одеяло, которым было занавешено окно, еле пробивается слабый свет. «Интересно, будет ли видно снаружи, если держать горящую спичку перед окном изнутри?» — гадал Липкин. Это должно было послужить сигналом для товарищей.
Одна лыжня вела в деревню, след саней — к проруби, третий след — в лес. Оттуда и пришел Липкин.
Дверь была заперта. Липкин постучал. Кто-то вышел в сени.
— Кто там? — Это был голос девушки.
— Это я. Не ждешь меня?
Дверь открылась, и они вошли через холодные сени в тускло освещенную коптилкой комнату. Изба была очень маленькая, в углу — кровать, рядом с кроватью — стол.
Вот он, дворец «лесной феи». И сама она сияла радостью — с распущенными пышными волосами соломенного цвета, в длинном пальто, на босых ногах — тапочки из оленьей шкуры.
— Вот я и пришел, — Липкин снял шинель.
— Ставь ружье вон туда в угол, не могу на него смотреть.
— А почему ты одета? Здесь же тепло.
— Я могу снять пальто, — охотно согласилась она. Девушка скинула пальто на скамейку и осталась в одной ночной рубашке.
Липкин решил, что, наверное, в его роль входит протянуть к ней руки. Девушка убежала за стол, смеясь и грозя пальцем. Потом предложила:
— Садись за стол.
На столе были две чашки для кофе, бутылка спирта, ветчина, печенье, сахар. Липкин, довольно потирая руки, сел за стол.
Девушка снова подошла к нему и налила спирта в чашку.
— А себе? — спросил Липкин, не притрагиваясь к чашке.
— Боишься, что хочу тебя отравить? И всех-то вы подозреваете. — Она взяла чашку и залпом хватила спирт, запив водой. — Все еще боишься?
— Куда нам спешить? Значит, Татьяны нет дома?
— Ночует в деревне. Не бойся, тетя не подведет. Она сестра моей покойной матери.
— Так ты карелка?
— По матери — да. По отцу — финка. Выпей чашку, остальное можешь взять с собой. — Она снова наполнила чашку.
Липкин взялся не за спирт, а за талию девушки. Она села на его колени, но сразу поднялась, поморщилась:
— Какой ты грязный… Разденься. Стесняешься? А я ни чуточки, видишь? Даже рубашку могу снять. Ладно, я выйду на минутку, а ты тем временем разденься и ложись. — Она накинула пальто на плечи и вышла.
Оставшись один, Липкин подошел к постели. Под подушкой он нашел браунинг, под пуховой периной — острый нож пуукко.
Липкин взял папиросу, прикурил и долго держал горящую спичку перед окном, чтобы было видно его друзьям.
— Можно ли войти? — спросила девушка из сеней. — Мне холодно.
— Входи, входи…
— Почему ты не в постели?! — Она схватила подушку, подняла матрац, потом откуда-то достала другой нож и в бешенстве кинулась на Липкина. Тот выхватил у нее нож, оттолкнул от себя.
— Стойте на месте! — Он перешел на финский язык и обращался на «вы». — А теперь выпьем! — крикнул он громко.
Это тоже был условленный сигнал. В избу ворвались Рийко и еще двое красноармейцев.
— Обыскать все! — дал команду Липкин.
Вскоре из подпола донеслось:
— Товарищ начальник, беда! Здесь Павлов… убитый.
— Продолжать обыск! — Липкин обратился к «лесной фее», еле сдерживая ярость: — Скольких вы зарезали на этой кровати?
— Жалею, что вы спаслись. — Ее голос дрожал. — Дайте закурить. — Прикурив, она выбросила папироску в печь: — Какие они противные у вас!
— А теперь поговорим. Мы же условились побеседовать…
— Но я тороплюсь, — ответила она.
— Куда?
— К своему господу богу.
— Оденьтесь, противно смотреть. — Липкин бросил ей пальто.
— Бог свидетель, в этом наряде я служила Иисусу Христу, выполняя его волю. Такой я пойду к нему в объятия…
— Она что, сумасшедшая? — Рийко пробирала дрожь.
— Фанатизм — это сумасшествие. — Затем Липкин скомандовал: — Оденьтесь, иначе выведем вас без одежды. Там холодно.
— Убейте сразу, — всхлипывала она, но все же стала одеваться.
— Кертту вы или…
— Для вас я Кертту, к господу богу пойду как Импи Мухтонен.
— Вы что, дочь короля оленеводов Мухтонена?
— Да! Да! Того, кто героически погиб вместе с моей матерью. За Карелию. Я поклялась отомстить за них…