Когда молодые пришли с рыбалки, приемник уже стоял на столе.
— Вот, посмотри, Нина, на наших умельцев, — сказал Алексей, показывая на столовой.
Нина села на продольную перекладину, служившую скамейкой, погладила доски, потом застелила стол клеенкой.
Пока Нина чистила рыбу, Алексей с любопытством рассматривал приемник:
— Одумались! А сначала отказали наотрез: не предусмотрено, говорят, сметой! Все же, наверное, совестно стало. Такая стройка начинается, а у нас даже приемника нет.
— Накладную дали или по счету получил? — спросил Алексей у Николая Петровича.
Проводник повел плечом:
— Да ведь на что они, бумаги?
— Как, то есть, «на что»?! Государственное имущество. Кому передали, под чью ответственность?
— Да всем, на общее пользование.
Алексей хотел было еще что-то спросить. Но решил: ладно, потом разберемся.
— Вот видишь, — повернулся он к Нине, — такая дорогая вещь, и пожалуйста — на общее пользование, на ответственность всех!
— Да ведь что тут, — смешался Николай Петрович, — дают — берите, слушайте.
И, желая показать, что с этим разговором покончено, стал помогать подвешивать котелок над костром.
Уху проводник ел медленно, чинно, поддерживая ложку снизу куском хлеба. Поел и стал собираться в путь.
— Ты что, сегодня хочешь уйти? — удивился Алексей.
— Да ведь… Ждут. Дочь у меня… месяц только как вдовеет…
— Переночуй уж. Дорога дальняя. Обратно на плоту не поедешь.
— Да ведь как же на плоту? Против течения-то. Вот сидит она дома и все думает, думает… Я уж потихоньку. Солнце еще высоко.
Уговоры не помогли. Николай Петрович надел рюкзак.
— А за приемник, Николай Петрович, передай там спасибо. И скажи, чтобы накладную послали или акт, что ли?..
— Бумаги, зачем они? Слушайте — и все. Только не сломайте. Что ж, всего вам доброго!
И пошел. Никаких тропинок на пути его не было, но старому охотнику места были знакомые, хоженые.
За деревьями уже не проглядывал холм, не видно было и дыма от костра. Пролетел ветер, шевельнул верхушками сосен, а послышалось, будто издалека вновь плывет-трепещет песня о тропинке милой. Николай Петрович остановился и уж было собрался в обратный путь: надо же сказать молодым, что приемник его, собственный. Премия к юбилею. А то будут волноваться, требовать там какую-то накладную… Привез сюда просто потому, что дома еще один приемник стоит. Зачем же человеку сразу два? А здесь приемник ух как нужен! Нельзя же в лесу, особенно молодым, жить и не знать, что творится на белом свете.
Николай Петрович поправил лямки рюкзака. А впрочем, это к лучшему, что ничего не сказал. Еще стали бы, чего доброго, отказываться. А зачем? Приемник все равно от государства…
Николай Петрович посмотрел на солнце. Подумал: да ведь надо, пожалуй, спешить. До темноты только и пройти по болоту. А потом можно и поспать часок где-нибудь на сухом месте…
Он еще раз проверил, ладно ли прилегают ремни рюкзака, и зашагал на опушку.
Перевод Т. Резвовой.
ОЗЕРО ШУМИТ И ШУМИТ
Старый рыбак и старый пес возвращались с тони. Груда сетей на дне лодки блестела от ряпушки и сигов. Старик греб, упираясь в дно лодки широко расставленными ногами. Он тревожно поглядывал на озеро, откуда тяжелыми валами накатывали волны. Грузная рыбачья лодка качалась на волнах, как щепка, то поднимаясь на высокие гребни, то погружаясь в черную пучину между ними. Казалось, старику не справиться, и ветер угонит лодку в пролив между полуостровами, за которыми широко раскинулся водный простор.
Но старик не боялся осенней бури. Не впервые на этом озере он боролся с волнами. Его тревожило другое: надо же было именно сегодня расходиться этой буре!..
Пес смирно сидел на корме, широко раскинув лапы. Он привык к этой зыбко качающейся на волнах лодке. Преданно следил за каждым движением хозяина и, словно понимая его тревогу, тяжело вздыхал.
До полуострова было еще далеко. Во мгле раннего осеннего утра, сквозь мелкую сетку дождя и водяных брызг старик не мог разглядеть свою покосившуюся низенькую избенку на фоне серых скал и пожелтевшего леса.
Он, старый рыбак Игнатта, срубил эту избу еще молодым, после возвращения с русско-японской войны. Его отпустили на побывку, а он решил больше не возвращаться в армию. Воевать он воевал, раз было нужно, воевал неплохо — даже георгиевский крест получил от генерала. Но когда война кончилась, ему не хотелось больше маршировать на пыльных плацах.
Он выбрал своим убежищем Хийсиниэми[6] потому, что, как говорило само название, на полуострове ютились только черти, и там он мог не опасаться урядников. До ближайшей деревни было километров семьдесят.
Первые два года Игнатта скрывался в шалаше подальше от берега, а затем, убедившись, что его уже никто не ищет, привел сюда свою подружку Муариэ. Они построили тут избушку, баню и хлев. Здесь, в Хийсиниэми, родился их единственный сын, впоследствии ставший лесорубом. Сын с женой скитались по лесным разработкам, а их маленький сын Хуоти, внук старого Игнатты, жил у деда. В сорок первом году сын надел серую шинель и в последний раз попрощался со стариком. Извещение о гибели сына под Ленинградом старик хранил в маленьком окованном железом сундуке.
Все это, казалось, было давно — и Муариэ, и сын, и жена сына. В живых остались только внук Хуоти и он, старый Игнатта. Внук приезжал к старику только в летние месяцы — сперва из Петрозаводска, где он учился в лесном техникуме, потом из далекого механизированного лесопункта, где работал начальником. В это лето он еще не приезжал. Вот сегодня и ждал его старый Игнатта. Еще месяц назад Хуоти сообщил старику о приезде. Но будет ли катер в такую бурю?
Лодка подошла к берегу. Старый пес Мусти завизжал и засуетился.
— Эх ты, лентяй! — пожурил его старик и, шагнув по колено в воду, чтобы провести лодку меж камней, взял собаку на руки и понес на берег.
Только в последние годы Мусти стал пользоваться помощью хозяина. Раньше он сам прыгал в воду, часто даже вдали от берега.
— Стареешь и ты, Мусти! — сочувственно бормотал старик.
Сегодня улов был очень хорош, и старик беспокоился, успеет ли он опорожнить сети и справиться со всеми домашними делами до прихода катера. Когда сети наконец были очищены, он прополоскал их тщательно и растянул под навесом. Сегодня, по случаю приезда внука, он не будет закидывать их в воду. Черт с ней, с рыбой! Наловил он ее на своем веку немало, и не грех, если он отдохнет в этот вечер.
Игнатта состоял в рыболовецкой бригаде ОРСа, но рыбачил всегда в одиночку. Правда, его уговаривали перейти на базу — постоянное место жительства рыбаков, но он упрямился и не хотел оставить своего Хийсиниэми, вокруг которого знал каждую мель и яму. Да и внуку интересно проводить здесь свой отпуск. Старика оставили в покое. Что с ним спорить, ведь упрямому деду пошел уже восьмой десяток! К тому же он исправно сдавал рыбу и больше, чем другие члены бригады.
Старик отнес тяжелую корзину с рыбой в кладовку, нагнувшись, вошел в избу. На стук двери замычала в загоне корова.
— Погоди, успеешь! — Старик привык разговаривать вслух с коровой и собакой. Больше ему не с кем было вести разговоры.
Он вытащил из-за печи ушат с подогретым кормом и понес в загон. Потом взял чистое ведро, свернул цигарку и сел на низкую скамейку доить корову. Он всегда доил корову с цигаркой в зубах и вот опять обжег ей бок. Корова сердито лягнула задней ногой, и старик еле успел подхватить ведро. В ответ он поддал корове кулаком под живот, корова тяжело вздохнула, и на этом оба успокоились.
Пока старик доил корову, Мусти чинно сидел рядом и деловито наблюдал за этой процедурой, склоняя голову то на один, то на другой бок. А когда старик поднялся, Мусти, как всегда, побежал первым к дому и, толкнув лапами, открыл дверь в чулан. Все это повторялось изо дня в день, из года в год.
Старик процедил молоко. Сегодня он ничего не варил на завтрак — некогда было. Он отрезал половину рыбника и поставил тарелку на пол, для Мусти. Мусти знал свою тарелку. Сегодня он ел неохотно, то и дело поглядывая на хозяина. Вторую половину рыбника старик съел сам, запивая парным молоком.
Вдруг дрогнули и зазвенели от далекого взрыва стекла. Последовал второй, третий, четвертый взрыв. Старик взглянул на ходики, тикавшие на стене. Мусти на мгновение навострил уши, затем спокойно продолжал свой завтрак. Старик и пес уже привыкли к этим взрывам. Взрывали скалы Хийсикаллио, где теперь шло строительство новой Западно-Карельской железной дороги. Там, в скалах, где раньше могли пройти лишь старый Игнатта да несколько охотников, скоро пойдут тяжелые поезда.
После завтрака старик стал прибирать комнату. Пол он вымыл еще вчера. Теперь же особенно тщательно стер пыль с радиоприемника. Приемник был куплен в прошлом году, к приезду внука, а то внук скучал без последних известий и без музыки. Правда, после его отъезда, когда старик сам захотел послушать музыку и стал крутить рычажки приемника, что-то в нем треснуло, и приемник умолк. Нежное устройство приемника, видно, не было приспособлено для больших, огрубевших рук старого рыбака. Старик не стал никого приглашать исправлять приемник, хотя в новом поселке среди строителей железной дороги были сведущие люди. Пускай внук сам отремонтирует, по крайней мере ему будет чем заняться от скуки. А если не сможет поправить — что ж, можно будет купить и новый.
На приемнике в рамке стоял портрет светловолосого юноши со вздернутым носом. Старик вытер рукавом пыль с портрета, и грубые морщины на его бородатом лице разошлись от теплой улыбки. Вот он, его внук! Снимок был сделан, когда внук только начал учиться в лесном техникуме, тогда он был старику как-то ближе, милее. А когда он был совсем маленьким, дед и внук еще крепче любили друг друга. Бывало, в осенние вечера они заберутся на печь, лягут рядом, и начнет старик рассказывать сказки. А сказок он знал много! Маленький Хуоти слушает, затаив дыхание, потом крепко обнимет волосатую шею старика и восторженно зашепчет: