— О ней уже писали?
— Как не писать? И в районной, и в стенной… И теперь в красном уголке висит газета с картинкой: лежит наш зоотехник на диване, прохлаждается, а коровы морды в окно сунули и кричат ей: «Иди к нам, мы ждем…» Обидно ей, ничего не скажешь.
Скотница возвратилась с девушкой, с которой я сегодня прошел три километра до правления колхоза и столько же обратно.
— Дядя Петри, что нового? — спросила она негромко.
Мне почему-то думалось, что зоотехник, которая не хочет, как я понял, работать в колхозе, должна быть модницей с накрашенными губами, с маникюром. А передо мной стояла простая девушка с широким лицом, немного вздернутым носом, каштановыми волосами и большими печальными глазами. И какая она маленькая и хрупкая! Как ей трудно, должно быть, ходить по плохой дороге!
Старик усердно подмигивал мне: дескать, это и есть зоотехник, буду ли я с ней разговаривать? Я отошел — пусть они занимаются своим делом.
Дядя Петри озабоченно сообщил Севриковой, что ночью отелилась корова. Теленок нормальный, а корова не может подняться и жалобно мычит.
— Что-то надо делать, Нина Николаевна…
— Пойдем, посмотрим. — Она подошла к корове, осмотрела, погладила и сказала: — Надо вызвать ветфельдшера.
Скотницы переглянулись: ученая, а без фельдшера не может.
— Я сама позвоню ей, — сказала Севрикова и вышла.
— А где телефон? — спросил я у старика.
— В правлении.
Значит, ей опять предстоял путь в шесть километров. Я вспомнил о загадочном отчете, за которым она ходила утром, и спросил у дяди Петри, что это означает.
— Отчет о работе молочнотоварной фермы, — пояснил старик. — Я, видишь ты, малограмотный, а зоотехнику председатель не доверяет. Сами там составляют.
Вскоре на дороге показалась двуколка. Резвой лошадью правил мужчина средних лет в полувоенной форме. Черная шинель была накинута на сиденье.
— Наш председатель, — сказал дядя Петри.
Председатель остановил лошадь. Я подошел к нему, поздоровался и назвал себя. Он предложил проехать с ним в правление.
— Хочу познакомиться, как у вас тут… — сказал я неопределенно, когда мы выехали за деревню.
Председатель испытующе посмотрел на меня и заговорил:
— Это хорошо, ознакомитесь и напишете. А то был у меня тут корреспондент из районной газеты, осматривал все, допрашивал меня целый день, а потом пристал: пиши. Я ему говорю: «Что ты, братец, — целый день меня мучил, а теперь я же и писать за тебя должен! Дудки».
— А почему же не написать?
— Некогда мне. Все на мне одном лежит.
— Людей мало?
— И то верно. А из тех, кто есть, опереться не на кого. Все сам. Никому доверить нельзя.
Воодушевившись, он заговорил о делах колхоза:
— Новый скотный двор строю да еще электростанцию, вместе с соседом. Строительство у меня большое, а плотников мало. Сейчас все придется приостановить, пока с севом не закончу. Нынче расширяю посевную площадь…
Я с любопытством посмотрел на председателя. Богатырского телосложения, кажется энергичным, но не слишком ли много он берет на себя — всюду один.
В правлении, ни с кем не поздоровавшись, он широким шагом подошел к столу, сел, подписал какие-то бумаги, протянул их счетоводу, откинулся на спинку кресла и пристально посмотрел на сидевшую здесь Севрикову. Та смутилась и поджала под стул ноги.
— Вы сегодня чем занимаетесь, товарищ Севрикова? — сухо спросил председатель.
— Ждала отчет, надо подписать и отправить.
— Да, хорошо ждать, когда люди делают. — Председатель многозначительно взглянул на меня. — Ну, а что дальше?
— Была на скотном дворе. Корова неудачно отелилась. Из района приедет ветфельдшер.
— Так. Скажите, а отруби не отсырели в передней скотного двора?
— Кажется, нет. Дядя Петри проверял.
— А вы — нет?.. Хорошо ли чистят турнепс? — в голосе председателя все явственнее чувствовалось раздражение.
— Дядя Петри не жаловался…
— Дядя Петри?! — вдруг хрипло выкрикнул председатель. — Вы все готовы свалить на дядю Петри! Ему седьмой десяток, а вам и двадцати пяти нет. У него образование три класса, а вы институт окончили. Как вам не стыдно!
— А вы на меня не кричите! — Девушка вспыхнула, встала и вызывающе посмотрела на председателя. В этой позе, с откинутой назад головой, с дрожащими губами, она казалась смешной забиякой. — Вы не имеете права кричать на людей. И я прошу…
— Вы мне нужны здесь, как телеге пятое колесо, — буркнул председатель и добавил: — Дали бы только замену.
Девушка выскочила из помещения, сильно хлопнув дверью.
— Вот послали наказание! — вздохнул председатель. — Толванен говорит: воспитывай. А каково ее воспитывать! Слова нельзя сказать.
На следующий день я решил поговорить с зоотехником. Застал ее дома. Она жила в маленькой комнате, выгороженной в большой карельской избе. Пол из широких досок был когда-то покрашен, но краска стерлась, и он пестрел пятнами неопределенного цвета. Маленькое окно покосилось. Обои на стенах давно потеряли первоначальный цвет и местами сморщились. Некрашеный стол из грубых досок, простая кровать, покрытая одеялом, два стула составляли мебель. На столе — груда книг и большой групповой снимок выпускников института.
Севрикова не очень охотно пригласила меня сесть. Потом спросила:
— Это вы из газеты?
Я утвердительно кивнул головой.
— Если вас интересует молочнотоварная ферма, то дядя Петри вам все сказал. Он в курсе дела.
— Я все-таки хотел бы поговорить с вами.
— Я вас слушаю.
— Когда вы окончили институт? — спросил я, чтобы завязать разговор.
Она порывисто поднялась, подошла к окну и остановилась спиной ко мне. Видно было, как тяжело она дышит. Долго длилось молчание. Потом девушка прошлась по комнате, снова остановилась и заложила руки за спину.
— Значит, вы интересуетесь лично мною? Хорошо. Обо мне уже писали в газетах, но вы тоже можете, пожалуйста. — Она скрестила руки на груди и, глядя в потолок, с явно притворным спокойствием продолжала:
— Вы собираете материал, да? Вы уже много знаете, как я здесь живу, как работаю, да? Простой статьей вы не ограничитесь. Материал сам напрашивается в фельетон, правда?
— Что с вами? Какой фельетон?
— Нет, я бы на вашем месте обязательно написала фельетон. Да вы и не можете иначе. Это нам обоим ясно! Нам обоим неинтересно затягивать этот неприятный разговор. Ведь так? И давайте договоримся: я буду вам помогать, идет? Нет, нет, не перебивайте, слушайте и записывайте. Я же вам помогаю. Итак: я работаю плохо, скверно, очень скверно. Нужны ли факты или вы набрали их достаточно? Допустим. Вы видели меня на скотном дворе и в правлении, вам уже много обо мне рассказали. И что бы вам ни говорили, все это правда: я работаю плохо. Теперь вам нужно узнать, почему? Запишите. Может быть, я ненавижу эту работу, может быть, я здесь случайный человек. Поняли? Я зоотехник, а может, ненавижу животных. Поняли? Даже кошек ненавидела в детстве. Это, по-моему, хороший факт для фельетона. Что вам еще сказать?
— Но почему вы, в таком случае, пошли в этот институт? — машинально спросил я, ничего не записывая.
— Ах да, верно. Слушайте. Может, я ни в какой другой институт не попала, может, у меня не было другого выхода, надо было пойти в этот… и тут мне помогли некоторые обстоятельства…
— Скажите, кто ваш отец?
До сих пор она разговаривала сравнительно сдержанно, хотя руки, скрещенные на груди, нервно подергивались, а теперь она вдруг побледнела, снова заложила руки за спину, выпрямилась и заговорила неожиданно твердым голосом:
— Отец? Отца оставьте! Пишите обо мне что хотите, но отца не троньте. Понятно? Итак, на чем мы остановились?
Моя записная книжка лежала на столе, но в ней не прибавилось ни строки. Теперь я спрятал ее в карман и сказал:
— С вами что-то неладное. Вы чувствуете себя плохо. Я советую вам лечь и отдохнуть, а я уйду. Правда, я очень хотел бы узнать, почему вы умышленно клевещете на себя?
Она засмеялась:
— Так часто бывает: когда говоришь правду, тебе не верят, а ложь принимают за правду.
Она сказала это так естественно, что я подумал: может быть, в порыве она высказала правду о себе, как бы исповедалась перед собой?
— Я хотел бы поговорить с вами более спокойно. Давайте завтра?
— Нет! Я прошу: закончим сегодня, сейчас. А завтра… Оставьте меня в покое!
— До свидания.
— Прощайте.
Я снова отправился на скотный двор. Здесь стояла двуколка председателя. Из кормокухни раздавался громкий смех. Председатель кивком головы указал на миловидную девушку:
— Собираюсь выдать ее замуж за хорошего парня, а она ломается. Дисциплины нет у меня в хозяйстве.
— Председателя надо слушаться, — поддержал я шутку.
Но председатель уже деловито говорил дяде Петри:
— Нет, брат, клевер нужен лошадям. Сам понимаешь, какая пора. Ладно, пойдем посмотрим, подумаем. — И они вышли.
Я брел по деревне и думал о зоотехнике. Как будто все ясно: единодушное мнение о ней, ее поведение… председатель не может доверить ей даже составление отчета…
Обо всем этом можно и нужно писать остро, резко. А сегодняшняя беседа? Ведь она прямо диктовала мне, как фельетонисту… Но я видел, как она гладила больную корову, как, маленькая, беспомощная, шагала по грязи. А во время беседы… Нет, тут что-то неладное.
Решил ничего не писать, пока не встречусь с агрономом Дроновой. Ведь они вместе учились…
Через несколько дней я поехал в колхоз «Заря». Машина нырнула в сосновый бор, потом проселочная дорога пересекла широкое болото, и за холмиком — снова лес.
Мне повезло. В одном кузове со мной ехал председатель колхоза «Заря». Это был, как мне показалось, слишком молодой для такой должности парень. Ему бы на гармошке наигрывать, а не колхозом руководить. Но, прислушавшись к его беседе с попутчиком, я пришел к выводу, что ошибаюсь. Нельзя судить о человеке по внешнему виду: оказывается, он и на фронте был, давно в партии, председателем колхоза работает уже четвертый год.