, должна была продолжаться четыре часа, а за четыре часа автомобиль может преодолеть немалое расстояние. Я изложила свои desiderata встретившей нас довольно элегантно одетой женщине-экскурсоводу. Но та лишь отрицательно покачала головой и навязала нам, как и другим пассажирам поезда, традиционный маршрут — мне так и не удалось настоять на своем.
Гид прекрасно говорила по-английски. Где же она выучила язык? В Лондоне, последовал ответ, когда работала в советском посольстве. Я спросила, не возникало ли у нее желания вновь отправиться за границу, поездить по свету. Дама отвечала уклончиво: да, возможно, она не отказалась бы посетить некоторые страны за пределами России, если бы смогла получить визу, дающую на это право…
Стало быть, визу предоставляли не всегда? Значит, русские фактически узники в собственной стране? Я вспомнила часового, стоявшего на посту в темноте на советско-польской границе. Сколько же таких часовых рассеяно на границах СССР с чужеземными территориями?..
«Господь, сущий на небесах, отдал пределы земли во владение чадам своим»[7], — гласит Библия.
Похоже, цивилизация, призванная создать нам благоприятные условия, чтобы мы пользовались ее достижениями, напротив, воздвигает все больше и больше препятствий на нашем пути. Разве какой-нибудь дикарь был бы способен вообразить, что ему могут запретить идти туда, куда ему вздумается?
По дороге дама-экскурсовод указывала нам на новые или строящиеся дома. Одно большое нечто было административным зданием или учебным заведением, в другом большом нечто размещался еще какой-то винтик советской системы.
Что касается дивного Кремля, в эту пасмурную унылую погоду он не производил такого впечатления, как на фотографиях. Для усиления эффекта его варварского величия, без сомнения, требовались слепящее солнце и большие сугробы либо яркий лунный свет в суровую холодную ночь. Но, хотя в тот день стоял трескучий мороз и хмурые серые облака зловеще нависли над Москвой, огромная площадь, с которой был убран снег, превратилась в предательски-скользкий каток. Переход через нее к могиле Ленина оказался рискованной затеей.
Темно-красный мавзолей, где покоится человек, возглавивший самую удивительную из всех революций, слишком часто описывали, и я не стану об этом распространяться. Он теряется в окружающем его огромном пространстве, и надменные кремлевские стены словно подавляют его своим презрительным величием. Этот контраст весьма поучителен: колосс на глиняных ногах, каковым являлась царская империя, был повержен кипучей энергией одного человека, который по сравнению с этим гигантом казался крошечным насекомым.
Мы снова сели в машину. Перед тем как она тронулась с места, я указала пальцем на здания Кремля и сказала экскурсоводу:
— Я полагаю, ваши министры живут здесь, и там же находятся их рабочие кабинеты.
Последовавший ответ сопровождался в высшей степени пренебрежительной улыбкой.
— У нас нет министров, — заявила дама с чувством превосходства и жалости к несчастным обитателям стран, где министры еще сохранились.
— Хорошо, хорошо, — продолжала я, — мне известно, что вы называете их комиссарами, но у них такие же служебные функции.
— Ничего подобного, — возразила элегантная дама-товаршц, — они — народные комиссары.
Она утверждала это непререкаемым тоном. У меня не было ни малейшего желания затевать спор.
Куда мы направимся? У нас в запасе оставалось более двух часов, но я не пыталась больше регулировать наше движение.
Автомобиль остановился у большой гостиницы. Нас пригласили выйти из машины… Прогулка окончена.
По правде сказать, нас не держали в гостинице взаперти. После регистрации ничто не мешает туристам выйти за порог и прогуляться по окрестностям. Однако человека, не знающего город и язык его жителей, подстерегает опасность заблудиться и опоздать на поезд — мысль об этом удерживала нас от желания уйти далеко. Другая помеха — гололед. Несмотря ни на что, мы с Ионгденом немного прошлись.
В квартале, где мы находились, не слишком оживленное движение. Возможно, это связано с плохой погодой, и, по-видимому, из-за той же плохой погоды у прохожих такие мрачные лица. В основном люди одеты опрятно, но бедно. Очевидно, наша элегантная дама-экскурсовод является исключением — скорее всего, это объясняется родом ее занятий.
Торговые карточки были ликвидированы, сказала мне она. Любой человек может купить в магазинах всё, что он там найдет, если он располагает денежными средствами. Правда ли это? На протяжении всей своей прогулки в автомобиле и пешком я не заметила ни одного привлекательного магазина с красиво выставленными в витрине товарами, как в европейских городах. Множество людей толпились в помещении, напоминавшем крытый рынок с узкими окнами, где предлагались различные виды изделий.
И все же я увидела один небольшой приличный магазин, в котором продавали парфюмерию, косметику и т. п. В своей книге «Европа изнутри» («Inside Europe») Джон Гюнтер{29} рассказывает, что жена тогдашнего председателя Совета народных комиссаров Молотова{30} Полина Семеновна Жемчужина{31} возглавляет советский концерн, выпускающий пудру, румяна и карандаши для губ. Меня так и подмывает прокомментировать это сообщение, но я сдерживаю свой порыв.
После возвращения в гостиницу снова последовало долгое ожидание. Нельзя ли немного подкрепиться после утренней прогулки? Я нахожу столовую, огромное помещение наподобие ресторанов наших «Палас-отелей». Официанты расхаживают по залу, раскладывая по столам приборы. Семенящие бесшумные шаги, согнутые спины, привыкшие к бесконечным поклонам — они ничем не отличаются от своих собратьев из разных уголков света. Один из официантов говорит мне, что в это время в столовой не обслуживают. Надо идти в ресторан.
Я возвращаюсь в вестибюль, также копирующий стиль роскошных гостиниц капиталистических стран. Зачем?.. Социалистической республике скорее подобала бы строгая простота. А может быть, социализм существует здесь, как и в других странах, лишь в речах ораторов? Или же эта гостиница предназначена исключительно для иностранных туристов, обладателей купонов первой категории, буржуазным вкусам которых здесь стараются угодить? Я спросила:
— Позволено ли русским питаться и проживать в этом отеле?
— Разумеется, — ответили мне с удивлением, словно я задала дурацкий вопрос. — Разумеется, если у них есть деньги, чтобы оплатить ее стоимость.
Ого! Я все поняла. Водителю автомобиля, возившему меня по городу, и прочим представителям пролетариата никогда не удастся здесь отужинать, и официанты, накрывающие сейчас на стол, не могут надеяться на то, что они когда-нибудь сядут за эти столы, которые украшают цветами «для тех, кто достаточно богат, чтобы заплатить за ужин».
Так же обстоит дело в Париже, Лондоне, Нью-Йорке и прочих местах. Несмотря на утверждения некоторых пропагандистов, старинные обычаи и тысячелетние традиции, несомненно, все еще сохраняются в СССР: люди по-прежнему разделяются здесь на господ и прислуживающих им лакеев.
Ресторан, расположенный внизу, у входа, был заполнен посетителями. Казалось, это скорее буфет, чем настоящий ресторан. Меня спросили, не желаю ли я выпить кофе и съесть бутерброд с маслом. Я завтракала утром, часов в семь. Время приближалось к полудню, и мне хотелось подкрепиться более существенно. Я посмотрела на соседние столы. Сидевшие за ними люди ели яйца либо пироги. Мне пришлось довольствоваться яичницей с ветчиной — универсальным блюдом туристов.
Нас обслуживали миловидные женщины, некоторые были просто красавицами. С первого взгляда на них можно было убедиться, что они отнюдь не склонны к аскетизму либо к той серьезности, которая невольно — наверное, нелепым образом — ассоциируется у меня с представлением о социалистической республике. Аккуратные искусные прически, завитые волосы, нарумяненные щеки, крашеные губы и ногти свидетельствовали о том, что официантки не чужды обычного кокетства и стремятся привлечь к себе внимание посетителей.
За стойкой восседала тучная матрона — смотрительница или метрдотель. Несмотря на свой возраст, явно приближавшийся к пятидесяти, она была так же сильно накрашена, как и ее подчиненные. Впрочем, раз в СССР существует концерн по производству румян, карандашей для губ и других «косметических изделий», макияж может считаться здесь официально узаконенным делом.
В гостиницу примчался переводчик, прикрепленный к нашему поезду; он собрал нас, словно овец, за которыми должен был присматривать, поспешно вывел на улицу и стал считать, стоя на тротуаре… О ужас! Не хватало двух человек.
— Один, два, три, четыре, — снова начал добрый малый.
Это не помогло: нужное количество не набиралось. Переводчик покраснел, затем побледнел, достал носовой платок и обтер лицо. Туристы, поглядывавшие на него с насмешкой, развеселились.
— Как вы полагаете, что ему сделают, если двое пропавших бедолаг не найдутся? — громко спросил один остряк, притворяясь, что ведет разговор с соседом.
Молодой англичанин тут же принял у него эстафету.
— Вы думаете, его повесят? — осведомился он с необычайно серьезным видом, и в его голосе прозвучало живейшее участие.
Ионгден, не склонный к лукавству, подобно большинству восточных людей, не оценил юмора и решил внести ясность в данный вопрос.
— Я думаю, — заметил он, — что после революции в России больше никого не вешают. Теперь осужденных расстреливают.
Это уточнение вызвало всеобщий хохот.
Переводчик понял, что мы смеемся над его опасениями — он боялся если не смертной казни, то, по крайней мере, сурового наказания, — и посмотрел на нас с обидой.
Некий турист, вероятно немец, положил конец нашему веселью.