Несколько дней спустя перед входом в пещеру красовалась кабанья туша, сброшенная с вершины скалы, — с помощью такого подарка мигед еще не раз выражал пастушке свою благодарность. Похоже, эта история, если только она достоверна, доказывает, что ее герой был настоящим первобытным человеком, знавшим о существовании более умелых, чем он, людей, раз дикарь рассчитывал, что пастушка может извлечь острием своего ножа из его плоти глубоко засевшую там занозу, которую он сам не в силах достать. Знаки благодарности туземца также свидетельствуют о человеческом мышлении.
Кроме того, лоло Сикана рассказывают всякие байки о «диких людях», с которыми они порой сталкиваются в лесу.
Мне говорили, что эти «дикие люди» мастерят для своих нужд каменные орудия труда, в частности топоры, которыми они рубят ветви деревьев. Однако, возможно, это просто небылицы, хотя во всех указанных мной местах уцелели небольшие племена туземцев, находящиеся на крайне низкой ступени развития.
Через некоторое время после того, как в Дацзяньлу привозили «диких людей», здесь случилось еще одно «необычайное» происшествие.
Некий высокопоставленный чиновник, будучи проездом в этих краях, остановился в местной гостинице. Его сопровождали лакеи и очень красивая женщина. Мой слуга видел, как она со свитой из нескольких солдат делала покупки в магазинах.
И тут мы становимся свидетелями чуда. Оказывается, еще совсем недавно эта женщина была лисицей.
Зверек, по слухам, был преподнесен чиновнику далай-ламой, который сказал: «Я дарю вам Лисицу-Будду».
Через некоторое время животное сбросило шкуру либо, согласно другой версии, лишилось ее посредством некоего магического обряда, и — о чудо! — лиса внезапно превратилась в молодую красотку. Чиновник тщательно прятал от женщины бывшую шкуру, ибо стоило той ее заполучить, как она тотчас же снова обернулась бы лисой.
Эти странные слухи ходили по городу, а люди толпились на пути женщины-лисицы, чтобы поглазеть на нее.
И вот вышеупомянутый чиновник, узнав о моем пребывании в Помо-Сан, поднялся на гору и явился ко мне вместе с городским судьей.
Мы некоторое время беседовали, а затем я рискнула спросить:
— Говорят, далай-лама подарил вам лису?
— Мне подарил ее не лама, а один полковник, — возразил мой гость. — Это прелестный зверек и такой хитрый… я везу его домой.
Я колебалась, следует ли рассказывать чиновнику историю о чудесном превращении, наделавшую столько шума, и наконец решила, что это может его позабавить.
— Знаете ли вы, — продолжала я, — что люди рассказывают, будто бы ваша лиса превратилась в красивую женщину?
Мой собеседник довольно натянуто улыбнулся.
— Лиса осталась лисой, — ответил он. — Она не стала женщиной.
Когда гости откланялись, судья пропустил владельца зверька вперед и шепнул мне на ухо:
— Он везет с собой лису и красивую хитрую любовницу, она — сущая лисица.
Вслед за историей о мнимом превращении по нашей округе поползли другие слухи. Это случилось недавно, утверждали простаки, но, очевидно, анекдот был «с бородой» или же молва исказила какую-то старинную сказку, чтобы приплести туда заморских охотников.
Вот что рассказывали люди. Два белых иностранца охотились в окрестностях Лудина (небольшой городок к югу от Дацзяньлу). Они преследовали лисицу и, добежав до ее норы, увидели не зверя, а очень старую женщину, лежавшую в кустах. Старуха сказала: «У меня чрезвычайно ценный мех, но вам не под силу меня убить. Ваши жизни — в моей власти».
Услышав это, охотники пали перед женщиной ниц, а затем ушли.
В Китае и в Японии можно услышать несметное множество историй о лисах, слывущих там искусными и могущественными чародеями.
Слухи о превращениях в человека встречаются сплошь и рядом. Что касается рассказов о способности лисицы сбрасывать с себя шкуру, а затем надевать ее, чтобы вновь обернуться зверем, они вторят бесчисленным индийским сказкам, в которых богини выходят замуж за царей или простых ремесленников, а тем приходится тщательно прятать венец, шарф или какую-нибудь другую деталь туалета своей божественной супруги, ибо коль скоро она опять ею завладеет, то снова превратится в богиню и унесется в заоблачные сферы.
Настала зима с обильными снегопадами. Я была не прочь и дальше оставаться в этой пустыни, затерянной среди белоснежных просторов, но слуга отнюдь не разделял мои желания. Беднягу тяготила необходимость спускаться в долину за провизией по бесконечным крутым тропинкам, и вдобавок он мерз в своей каморке. С другой стороны, хотя никто уже, казалось, не подозревал меня в злом умысле, люди, не знавшие о моей чересчур сильной любви к одиночеству, наверное, недоумевали, что удерживает меня в таком неуютном месте.
Короче говоря, я скрепя сердце решила покинуть Помо-Сан.
Между тем к югу от Дацзяньлу за пределами города пустовала какая-то старая деревянная лачуга; она стояла у обочины дороги, поднимающейся из долины Сикана к перевалу Жеда, то есть на той дороге, что ведет в Лхасу. Таким образом, нежданно-негаданно я вновь вернулась туда, где начинала путь: однажды туманным вечером двадцатью годами раньше я, выйдя из девственного леса, впервые увидела эту дорогу с вершины перевала Дунрунг (4613 метра); это произошло западнее, в окрестностях Дао.
Тогда я пребывала в унынии, зная, что во мне признали иностранку, что за каждым моим шагом следят и что, после того как я оставила далеко позади Гоби, Ганьсу и большую часть Китая, мне не удастся добраться до Лхасы — моей заветной цели.
Я оставалась непреклонной в своем желании попасть в святой Запретный город; я знала, что рано или поздно туда доберусь, но когда и каким образом?.. Тогда я даже не предполагала, что сверх ожидания моим самым честолюбивым чаяниям суждено сбыться, после того как я окажусь в Лхасе, пройдя через места, где до сих пор не ступала нога ни одного иностранца.
Теперь и дни поражений, и дни побед канули в прошлое, и я могла спокойно смотреть на простиравшуюся передо мной дорогу. В чарующем городе, куда она вела, для меня уже не было ничего таинственного.
Хижина, в которой я жила, находилась рядом с большим кладбищем, простиравшимся на несколько километров по склону горы; из-за такого соседства и других обстоятельств, о которых еще будет сказано, я иронически окрестила это место «отрадным».
У нас еще не раз будет возможность оживить в памяти сведения о китайских нравах, которые мы почерпнули из старинных книг. Это не значит, что они распространяются на современный Китай, и скорее всего не на все части огромного Китая. Так, культ предков, столь выразительно и ревностно отстаиваемый древними моралистами, не играет в Сикане никакой роли. Здесь не увидишь среди полей семейных кладбищ, состоящих из округлых, высоких и низких холмиков, окруженных деревьями, тех самых кладбищ, что являются одной из характерных особенностей китайского пейзажа.
Обитатели Дацзяньлу не хоронят мертвых или делают это исключительно редко.
Как правило, они опускают гроб в яму глубиной от 20 до 40 сантиметров, выкопанную в земле, либо оставляют его под скалой или в какой-нибудь естественной ложбине. Гроб обкладывают грудой камней и несколько камней помещают на его крышку; иногда все это присыпают очень тонким слоем земли.
Со временем дождь размывает землю, ветер разбрасывает камни, и гроб остается неприкрытым; его доски быстро рассыхаются, превращаются в труху, и разлагающееся тело или скелет оказываются на виду.
К счастью, огромные грифы, сидящие в горных извилинах, всегда наготове, а собаки помогают им очищать местность. Благодаря этим полезным животным не случается эпидемий. Однако грифы не глотают кости и собаки не могут их полностью уничтожить, поэтому в двух шагах от моей хижины студенты-медики или антропологи могли бы собрать среди камней и кустов богатую коллекцию анатомических образцов.
Но это еще цветочки. На крутых склонах, вдоль которых громоздились друг над другом примитивные погребения, случались оползни. В такие моменты оттуда низвергалась грозная лавина всевозможных останков: черепов, больших берцовых костей, лопаток, частей трупов на всех стадиях разложения и высушивания, а то вниз летели и целые скелеты. Тропинки у подножия гор неделями были завалены этим жутким мусором. Казалось, прохожие относились к этому безучастно; тем не менее местные власти в конце концов решили, что необходимо очистить территорию.
Для уборки наняли работниц. Они собрали самые заметные из останков и сложили их в корзины. Затем женщины, разбившись на группки по трое-четверо, прошли через весь город по главной улице со своими зловещими ношами, но это зрелище нисколько не поколебало невозмутимого спокойствия лавочников и уличной толпы.
Примерно в трех километрах к востоку от окраины Дацзяньлу на возвышенности находится очень глубокий естественный колодец, куда сбрасывают трупы здешних бродяг и бедняков, чьи семьи не имеют средств на покупку гроба и достойные похороны. В этот колодец работницы и опорожняли свои корзины.
Мне доводилось встречать в горных районах Сычуани гробы, оставленные в поле или на обочине дороги, но такое случалось чрезвычайно редко. В Сикане, напротив, это распространенное явление. Однако столь примитивный способ погребения использовался не всегда, ибо достаточно часто встречаются отдельные, очень древние могилы или кладбища, состоящие из небольших, основательно построенных башен либо курганов, опоясанных мощными невысокими стенами, заросшими с годами дерном и дикими цветами.
Вероятно также, что до проникновения китайцев в Кам местные жители, как и тибетцы, сжигали покойных и крайне редко воздвигали склепы для сохранения их праха.
Некоторые современные надгробия, напоминающие по форме купола, торчат из земли, словно гигантские грибы. Но подобных могил немного — обитатели Дацзяньлу и его окрестностей предпочитают просто оставлять гробы на земле.
Это тем более удивительно, что семьи покойных тратят огромные средства на траурные процессии, религиозные обряды, подаяния и поминки, призванные обеспечить усопшему благополучие в загробном мире. Очевидно, это служит скорее удовлетворению тщеславия родни.