жна быть очень сухой, и поэтому ее обычно натирают известью или песком.
Кремы, румяна и черная краска для ресниц продаются в магазинах Дацзяньлу и даже в некоторых деревенских лавках. Тушь используют только китаянки, но румяна покупают и тибетки. Нарумяненные щеки издавна вызывали в Тибете восхищение. Когда связь их страны с «цивилизацией» была не столь тесной, как сейчас, девушки бережно хранили листочек красной бумаги[151], который обычно вкладывается в чайные пакеты. Достаточно немного намочить эту бумагу, чтобы она обесцветилась, — вот вам и один из предметов доморощенной косметики. Кокетка смачивала кончик бумаги слюной и прикладывала ее к своим щекам. Бедные девушки по-прежнему прибегают к этому способу, а остальные покупают фабричные парфюмерные изделия и, надо признать, искусно ими пользуются.
В Сикане своеобразно понимают сыновний долг, или, точнее, уклоняются от его исполнения.
Нам издавна твердили, что Китай — это страна, где нет ничего превыше сыновней любви, приводя немало примеров удивительной преданности и небывалые свидетельства почтения по отношению к родителям. Неужто эти рассказы были просто вымыслом? Я не знаю. Сыновняя любовь, доведенная до крайности, наверное, существовала в Китае и до сих пор здесь встречается, хотя любовь и почтение к родителям, вероятно, и раньше не были таким уж распространенным явлением, как мы полагали, либо они сводились к внешним проявлениям, нежели к глубоким чувствам.
Что бы ни было в прошлом и как бы ни обстояло дело в наши дни в других уголках Китая, несомненно одно: не приходится говорить о какой-либо сыновней любви среди простолюдинов, обитающих на западной границе.
Здесь нередко можно увидеть старух, работающих служанками у своих замужних дочерей. Старушка заботится о внуках, стряпает и стирает, убирает дом, ходит за водой к общему колодцу с чаном в форме корзины за спиной. Когда дочь созывает друзей на трапезу, мать обслуживает гостей, а не сидит вместе с ними за столом. Некоторые дочери даже бьют своих старых матерей.
Сыновья обычно ведут себя лучше, хотя и среди них хватает людей, использующих материнскую любовь, чтобы бездельничать, выклянчивая деньги на попойки с приятелями, а также игру в маджонг или кости. Случается, женатые сыновья поддаются на уговоры своих супруг, требующих выгнать старуху, хотя иногда именно она является законной домовладелицей.
Я не говорю, что подобные нравы — распространенное явление. К счастью, это не так, но подобные случаи вовсе не редкость.
Китайцы, занимающие такое же общественное положение, обычно не проявляют подобной черствости, то ли из-за того, что они человечнее коренных жителей, то ли в силу своей более инертной и безучастной природы.
Кроме того, у коренных жителей Дацзяньлу и соседних округов встречаются любопытные обычаи в отношении передачи наследства. Все состояние богатых людей после смерти переходит к старшей замужней дочери, несмотря на то, что у нее имеются братья. Как правило, младших сыновей еще в очень юном возрасте отдают в монастырь. Поэтому довольно часто случается, что, повзрослев, мальчики не испытывают ни малейшего желания влачить жалкое существование бедных священников и решают заняться торговлей или найти место в какой-нибудь конторе. Но если у них нет никаких средств, на что же им жить в ожидании, когда подвернется подходящая работа, или во время обучения какому-нибудь ремеслу? Некоторые принимаются бродяжничать, и нередко можно увидеть в отрепьях бедолаг, сестры которых вольготно живут в отчем доме.
Как ни странно, если такая наследница умирает бездетной, все состояние переходит к ее мужу. Если он снова женится, то дети от второго брака, не состоящие с первоначальными собственниками в родстве, в свою очередь, унаследуют имущество, а законные дети хозяев останутся обездоленными.
Это местная традиция, в Тибете же ничего подобного нет. Здесь родители единственной дочери принимают зятя в свой дом. Дети такой супружеской пары, по тибетским законам, становятся наследниками, а именно: к дочерям переходит имущество, принадлежавшее матери, а к сыновьям — состояние отца, причем наследство не делится на равные части. В этом случае нет четких правил и многое зависит от родительской воли.
Глава VII
Не только варварские обычаи и живописные разбойники являются отличительной чертой крайнего запада Китая. Испокон веков прилегающая к нему местность Кам была средоточием магии и колдовства и в то же время родиной самых выдающихся тибетских мыслителей. Лишь часть Кама была присоединена к Китаю, но волны оккультизма, характерного для исконно тибетских территорий и собственно Тибета, докатываются до Сикана и Цинхая. Лоло и ряд народов, населяющих провинцию Юньнань, вносят сюда свою лепту.
Временами некоторые интересные личности, непохожие на обычных шарлатанов в лохмотьях, такие как нгагпа (посвященные в магическое искусство), бонпо (приверженцы добуддисгской религии Тибета[152]), а также ученые ламы, принадлежащие к одной из школ «красных шапок», забредают в Сикан во время своих странствий. Они редко остаются в Дацзяньлу надолго. Местное духовенство, исповедующее учение «желтых шапок»[153] — государственной религии Тибета, — не благоволит к иноверцам.
В течение долгих лет я искала по всему Тибету этих инакомыслящих, пребывающих вне официального буддизма, чтобы собрать с их помощью крупицы древних верований и забытых знаний. Поэтому такие странники, попадавшие в поле зрения, неизменно приковывали мое внимание. Мне удалось встретить несколько настоящих мыслителей и побеседовать с ними, но остальные в подавляющем большинстве выделялись разве что своими чудачествами.
Одного из них прозвали «дубтобом», то есть «чудотворцем» (буквально: «достигшим совершенства»), иными словами, человеком, сумевшим обрести магические способности. Этот человек деревенского вида казался вездесущим, ибо он попадался вам на каждом шагу.
Китайские лавочники считали его сумасшедшим, однако суеверные чувства, коренившиеся в глубине их душ, побуждали исполнять многие прихоти «дубтоба». Так, он выбирал среди выставленных товаров какие-нибудь не очень дорогие вещи и уносил их, разумеется, не заплатив. Однако, как правило, «чудотворец» ограничивался тем, что ел в ресторанах или частных домах, куда неожиданно врывался.
«Принесите мне суп! Принесите рис! Подайте мясо! Налейте мне чаю! Налейте водки!» — кричал он повелительным тоном, и простаки спешили ему угодить.
Ожидая, пока принесут еду, «дубтоб» тешил себя, рассматривая предметы, находящиеся в комнате, что нередко заканчивалось плачевно. Я видела, как он схватил несколько изящных фарфоровых чашек, стоявших на полке, и выбросил их в окно, выходившее во двор. Иногда «чудотворец» давил ногами блюдца из чистого или позолоченного серебра, а также тибетские чашки или их красивые крышки в форме пагод. Он вырывал страницы из редких книг и разрывал их на мелкие кусочки. Совершая эти варварские поступки, «дубтоб» постоянно расхаживал взад и вперед по комнате и размахивал руками.
Когда ему приносили заказанные кушанья, он зачастую едва к ним притрагивался, бросая почти все на пол или отдавая случайным людям. Тот, кому была оказана эта «милость», не смел отказаться от риса или лапши, которую мял в своих ни разу не мытых руках дубтоб. Многие полагали, что эта еда может принести им удачу.
Большинство тибетцев верит в благотворное воздействие объедков со стола праведников или великих лам. Рис, остающийся на блюде[154] далай-ламы или панчен-ламы после трапезы, смешивается с массой другого вареного риса, и маленькие порции этой смеси раздаются паломникам. Возможно, ни одна из крупиц кушанья, полученного странником, не лежала на блюде великого ламы, но простаки воображают, что от одного лишь соприкосновения с «подлинными» зернами другие также приобретают целебные свойства. Многие паломники съедают лишь по две-три крупицы порции, когда им ее дают, а остальное бережно уносят с собой. По возвращении домой они снова бросают эту горстку крупы в котел, где варится другой рис, и затем раздают вторичную смесь-друзьям и знакомым. Те свято хранят этот дар, считая его весьма эффективным лекарством от тяжелых недугов.
Вот почему некоторые охотно питались объедками «дубтоба», но этот субъект явно не заслуживал подобного почтения.
Если «чудотворцу» давали одежду, то он носил ее лишь несколько часов, а затем передаривал какому-нибудь первому встречному оборванцу. В основном даже зимой он ходил в одном и том же рубище из серого хлопка, с глубокими, до колена, разрезами с обеих сторон, по китайской моде. В то время как китайцы носят брюки, у «дубтоба» их не было, и когда ветер задирал подол его одежды, то голый до пояса низ оказывался на всеобщем обозрении. То, что этот человек не страдал от холода, нисколько не удивляло тибетцев. Всем известно, что здешние отшельники живут высоко в горах среди сугробов раздетыми.
Я знавала таких подвижников. Они выполняют специальные упражнения для выработки внутреннего тепла, без которого невозможно противостоять окружающему холоду. Я испробовала этот способ и вкратце описала его в своих предыдущих книгах[155].
У «дубтоба» не было постоянного местожительства. Он ночевал в домах, где его привечали, либо неделями жил в какой-нибудь пещере на склоне горы. Порой слишком малые размеры жилища не позволяли человеку уместиться целиком, и какая-нибудь часть его тела оставалась снаружи под дождем и снегом. «Чудотворец» мог так неподвижно лежать сутками без всякой пищи.
По-видимому, ему было лет сорок пять, волосы его частично поседели, но он казался здоровым и сильным. Временами он предсказывал людям судьбу, из-за чего на него ополчились другие местные пророки. Их пререкания с участием городских зевак были необычайно смешными.