Вода оказалась холоднее, чем ожидал разгоряченный бегом Миша. Тело словно прокалывали иголки, а в голове шумело так, будто все звуки мира вдруг разом решили открыться Мишиному слуху. Наконец он нащупал дно, скользкое и твердое, ступил судорожными ногами и оттолкнулся.
Откашлявшись, он надавил пальцами на глаза, чтобы вернуть резкость, и беззвучно ахнул. Перед ним оказалась она, его Анастейша. Купальник на ней был старенький, но угадывалась некогда ярко-красная краска. Она улыбалась и подмигивала ему. Она звала.
Миша, спотыкаясь все еще онемевшими ногами, вышел на берег. И только сейчас заметил двоих водителей. Один подал ему руку, а второй какое-то одеяло. Но Миша шел к ней. К двери «КамАЗа», на котором бледнела старая наклейка с Анастейшей.
– Ты чего, парень?
Водитель тронул Мишу за плечо, тот вздрогнул.
– Ба-ба-ба, – Миша указывал пальцем на кабину.
– Мы в Воронеж порожняком.
– Ба-ба-ба.
– Да че не подвезти, – усмехнулся водитель. – Будешь вместо радио.
Водители угостили Мишу крепким чаем из термоса и велели переодеться в сухое, прежде чем садиться на поролоновое сиденье. Миша снял футболку. Водители отвели взгляд. Пока Миша в одних трусах выжимал вещи, из кармана выпали перевязанные резинкой деньги. Водитель их поднял.
– Три косаря, – сказал он второму одними губами.
Второй пожал плечами. Миша обернулся. Водитель отдал сверток.
– Больше не теряй.
– По коням, – скомандовал второй.
Миша потянулся к ручке, чуть скользнув по щеке Анастейши, улыбнулся и открыл дверь.
Дорога стелилась гладкая.
Не глядя назад
Арсалан сжимал ладонями голову. Чернота вокруг озарялась бело-желтыми вспышками, в воздухе висел невыносимый треск. Этот треск больше всего мешал Арсалану. Какую-то мысль он никак не мог зацепить. Мысль казалась такой важной, что ее непременно нужно подумать. Не здесь. В тишине.
Прижимаясь к земле, Арсалан пополз. В учебной части это получалось у него лучше всего. Не поднимая головы, он нащупывал путь, перебирая пальцами ямки в асфальте, камни и травинки. Он медленно продвигался вперед, туда, где, как он помнил, кончалась улица и начинались поля. Боялся, что его заметят. Никто не обращал внимания, да и не обратил бы. Арсалан осмелел и, впиваясь ногтями в асфальт, все быстрее и быстрее полз, дальше от шума, дальше от вспышек, в темноту, в тишину. Только б не смотреть назад. Стоит обернуться, и тебя тут же раскроют. Как бывает в детстве, когда играешь в прятки.
Арсалан перебирал локтями, цепляясь за камни, потом за траву. Мимо домов, мимо людей, он полз, никем не замеченный.
Пальцы впились в рыхлую землю, Арсалан услышал тишину. В тишине остановился. Запах свежевспаханного поля напомнил ему о доме. Когда небо едва подергивалось красным заревом, он уже готовился к пахоте. Где-то вдалеке белели горные пики, и, если соединить их линией, получится тонкая серебряная цепочка. Такая же на любимой шее Иринки, досматривающей последние сны.
Арсалан лежал, уткнувшись лицом в мягкое черное покрывало. Глаза щипало от знакомого с детства запаха. Здесь его не найдут.
Он поднял голову. Черное небо повисло над полем. Где-то впереди виднелась лесополоса. Перейти ее, двигаться на северо-восток, и можно добраться до Ягодного месяца за полтора. В школе Арсалан любил уроки ОБЖ, на которых Василий Геннадьевич, если не читал свои афганские стихи, учил ориентироваться на местности.
Арсалан встал. Босые ступни ощутили влажность вскопанной земли. Впереди шесть тысяч километров. Только б не смотреть назад.
Дома начиналась посевная. Как там без него? Иринка матери не поможет. Мать будет все сама. Он любил Иринку со школы. А мать шутила, что надо было купить сыну куклу в детстве, может, не стал бы засматриваться на таких, как Ирка. После школы Иринка уехала в Иркутск, вышла замуж, родила Сережу, развелась и вернулась в Ягодное. Арсалан ее ждал.
Арсалан шагал по мягкому полю. Босые ноги утопали в жирной земле, готовой проглотить все, что в нее бросят. Где-то в амбарах сеялки ждут зари, чтобы засадить жадную почву, которая осенью даст хороший урожай. Такой бы земли в его родное Ягодное, сколько бы работы было. Не пришлось бы ехать за шесть тысяч километров.
Арсалан шел и видел дом. Мать, нагнувшись, бросает в заготовленные лунки проросшие картофелины. Иринка в тени читает книгу, Сережа рядом пытается ухватить за хвост кота. Мать распрямляется и бросает Иринке, чтобы та делом занялась. Иринка ухмыляется в ответ. Не для того она родилась. Арсалан улыбнулся своему воображению. Только однажды мать с Иринкой согласились. Когда провожали его сюда.
Арсалан втянул прохладный земляной воздух. Вот бы Иринка увидела этот простор. Нет, она любит город. Чтобы каменные глыбы росли прямо из асфальта. В Ягодном такого нет. Он вспомнил, как проснулся среди ночи, а Иринка плачет о новых серьгах подруги. Жалко ее стало, такой она хрупкой была.
Арсалан все шел. Вместо усталости ноги ощущали легкость. Все быстрее он отдалялся от вспышек, все ближе становился к дому. Скорее бы увидеть мать, обнять Иринку. Сколько он уже шел? День? Два? Поля сменяли друг друга. Рыжая земля приходила на смену черной.
А вдруг мать с Иринкой не простят? Вдруг им станет стыдно за то, что он бежал, что не купит новые серьги? А если бы он умер?
Арсалан хлопнул себя по лбу. Мысль эта назойливо кружила все то время, что он прижимал голову к земле. Если бы он умер, стал бы героем. Мать бы крышу перекрыла. Иринка переехала бы в город. Значит, не зря?
Арсалан замедлил шаг. Земля под ногами остыла и больше не обнимала уставшие ступни. Черное поле вдруг стало чернее. Арсалан поежился, тысячи мелких лапок пробежали по телу. Только б не смотреть назад!
Простит ли Ирка за то, что он любил работу в поле? Любил родное село. Солдатский хребет и Черное озеро. Любил, когда мать заставляла собирать колорадского жука, чтобы не использовать отраву. Любил с дядькой Буяном вечерами пить пиво и говорить ни о чем. Не хотел он жить в квартире среди каменных глыб и незнакомых взглядов.
Арсалан остановился. Холодная земля под босыми ногами покрылась острыми трещинами. Воздух стал липким и тяжелым. Он попытался сделать шаг, но ступни вросли в жадную до всего почву. Над полем висело черное небо. Впереди шесть тысяч километров.
Арсалан обернулся.
– СУ-КА!
Звук застрял в душной тишине.
Арсалан без ботинок все так же прикрывал голову руками. Вокруг происходили все тот же треск и вспышки. Иринка в Ягодном уложила Сережу и улыбалась в телефон. Мать спала.
Солнечный удар
Августовский полуденный зной волнами поднимался над пыльным городом. Пот струился и впитывался желтыми пятнами в белую подшиву Сергея.
Сергей мечтал об отпуске. Представлял, как уже послезавтра он устроится с холодным пивом в тени зонтика, сын будет строить замки из песка, а жена Таня загорать до красноты и озноба. Как же пыльно тут. Хотя бы машину на стоянке зачехлил.
Сергей закончил работу раньше. В магазине, стоя с банкой «Спрайта», он достал телефон и позвонил жене. Не ответила. Он расплатился и вышел, набирая ей сообщение. Пусть будет готова к вечеру. Запотевшая банка холодила ладонь.
Тихо стало вдруг. Деревья замерли, чтобы не нагнетать горячий воздух. Сергей сделал глоток. Прохладная сладость растеклась по горлу. Он втянул горячий воздух, в ноздрях защипал запах рыжей пыли.
Мужчина в толстой куртке шел к магазину. Сергей усмехнулся.
Сергей открыл глаза. Люди смотрели и тихо говорили, как на поминках. Машина скорой помощи мигала, но врач не двигалась. Сергей попытался встать. Досадно. Он, крепкий сорокалетний мужчина, размяк от жары посреди улицы.
Надо позвонить жене. Он посмотрел на правую руку, кисти нет. Жаль новый телефон, да и кольцо. Таня будет ругаться. Он снова попытался встать, но получилось лишь слабое подергивание коленом.
Пыльный воздух обжигал лицо. Губы потрескались и не смыкались. Язык прилип к небу.
«Спать охота, – думал Сергей. – Но днем лучше не спать, голова разболится. А ночью не усну. И утром мы не сможем выехать. А как я поеду без руки? Рассул в санчасти что-нибудь придумает. Главное – доехать до дома. Жарко тут. И липко все».
Сергей снова попытался встать, ни один мускул его не послушал. Он закрыл глаза. Когда снова открыл, людей уже не было. Группа саперов обследовала место.
«Ну хоть кто-то с мозгами, – подумал Сергей. – Не торопятся. Понимаю, протокол. Кажется, нашли что-то… Теперь принялись за куртку… Небось награждают его Там, что майора уложил… Можно уже меня отсюда увезти? Не хочу смотреть на этого в куртке. Я не хочу здесь быть! Эй! Эй! Я хочу домой! К Тане! Она же будет волноваться! Братцы! Миленькие! Посмотрите на меня! Я еще здесь! Я еще живой!»
…
Стрелка часов приближалась к четырем. Здания плавились. Фельдшер склонилась над Сергеем и поискала пульс. Что-то записала в блокнот и кивнула парням.
Двумя часами позже судмедэксперт установит причину смерти – множественные ранения. И хоронить будут в цинковом гробу с небольшим окошком, чтобы Сергея могли видеть близкие. Машина так и останется в чехле.
Рыба
Антон в четырнадцатый раз пересматривал черно-белое видео. Был тот час ночи, когда одинокие люди уже напитались бессмысленным кино, чтобы забыть свою жизнь во сне.
Антон посмотрел на неподвижные зеленые жалюзи в надежде, что они колыхнутся, впустят свежесть. Движения не было. Рыба в мутном аквариуме устало наблюдала.
На видео майор и два лейтенанта вышли из магазина. В правой руке майора – запотевшая банка «Спрайта». Антон в четырнадцатый раз сглотнул. Человек в пуховике, беззвучный хлопок, дым и зависшая картинка всех четверых на земле.
Равнодушная продавщица, равнодушные зеваки, скорая и неподвижный фельдшер. Майор будет лежать без кисти и «Спрайта», лейтенант – без обеих ног, а голова третьего окажется неправильно прикрученной к телу.