Сержант кивнул.
– Что молчишь? – Гаврилин поднял с земли шарф, не торопясь стал обматывать пистолет.
– А что?
– Скажи что-нибудь! Жить хочешь?
– Хочу.
– Ну!
– Все.
– Все! – Гаврилин наклонился к самому лицу сержанта. – Я же тебя сейчас убью. Вот из этого пистолета.
Сержант закрыл глаза.
Стрелять нужно в голову, чтобы не попортить одежду. Одежда. Вначале нужно заставить сержанта раздеться, иначе он снова может не преодолеть брезгливость и отвращение к себе и не станет стаскивать одежду с трупа.
Придется развязать руки.
Гаврилин отложил в сторону пистолет, сбросил рукавицы.
Расстегнул на сержанте ремень, портупею. Стянул ремнем ему ноги поверх валенок. Перевернул милиционера лицом вниз. Тот обреченно застонал, решив, что сейчас получит пулю в затылок.
Руки у парня побелели. Гаврилин сломал ноготь, прежде чем смог развязать узел на шнурке, стягивавшем запястья.
– Раздевайся, – Гаврилин отошел на три шага.
Сержант не пошевелился.
– Я тебе сказал – раздевайся!
Сержант тяжело перевалился на бок, с трудом поднял руки к лицу.
– Раздевайся!
– Рук не чувствую, – пожаловался сержант и сел.
– Быстрее, мне некогда, – Гаврилин говорил резко, ему нужно было заставлять действовать двоих – сержанта и себя.
Сержант расстегнул крючки на тулупе. Снял его сначала с правого плеча. Потом с левого. На Гаврилина он старался не смотреть.
Под тулупом у него была меховая безрукавка и свитер.
– Это тоже снимать? – спросил сержант.
– Да, – Гаврилина начинало тошнить от этой покорности.
Когда-то он читал об этом, потом об этом же говорил преподаватель. О том, что перед лицом смерти людей вдруг охватывает апатия. У них даже не появляется мысли о том, что модно попытаться сопротивляться. И одному человеку удавалось убить нескольких, по очереди. А они молча спокойно ждали, когда придет их черед.
Сержант аккуратно положил тулуп, сверху него – безрукавку и свитер.
– Брюки снимать? – голос бесцветный, безжизненный.
– Снимай.
– Мне можно снять с ног ремень?
– Да.
Гаврилину захотелось отбросить пистолет и уйти в лес, не разбирая дороги. Перед глазами поплыли круги. Гаврилин сел на землю.
– У меня тут белье теплое, шерстяное – его тоже снимать?
Гаврилина стошнило. Спазм был неожиданным, тело словно свело судорогой, рана отозвалась на резкое движение тела вспышкой боли. Гаврилин ничего не мог поделать, он не смог бы сейчас даже защищаться.
Боль, отвращение, судорожные движения желудка, мерзкий привкус и чувство собственного бессилия.
Гаврилин стал на колени. Его уже ничего не интересовало, у него просто не осталось на это сил. Провались все пропадом: и Григорий Николаевич, и Контора, и Краб с Хозяином.
Будьте вы все прокляты! Все вы, которые хотите сделать из него или жертву или хищника. Он не хочет быть ни приманкой, ни волком. Вы уже научили его спокойно смотреть на то, как убивают людей. Вам удалось заставить его самого планировать эти убийства. Вы смогли вынудить его даже убивать.
Он перестал быть собой. И он не хочет становиться волком. Будьте вы прокляты!
Гаврилин сплюнул. Осталась только желчь. Выпить. Где там бутылка. На коленях. На коленях к бутылке. К черту.
Не получается у него. Если сейчас сержант приведет к нему людей Краба, Гаврилин даже отстреливаться не станет.
И бежать тоже не будет. А будет просто сидеть в этой ложбине и ждать. А потом приставит к виску пистолет и нажмет на спуск.
Так попытался поступить в новогоднюю ночь Палач. Он не позволил тогда Палачу сделать глупость. А сейчас рядом нет никого, кто мог бы остановить его.
Гаврилин припал к горлышку бутылки. Одно обидно, он так и не успел прочитать записной книжки, которую оставил ему Палач.
Вот бы сейчас увидеть его, сказать, что понимает какие чувства заставили Палача приставить пистолет к виску. Сказать, что честно пытался выжить, что даже чуть не позволил Клоуну спасти себя. Ты не знаешь Клоуна, Палач? Ты спас его еще тогда, когда не был Палачом.
Он попытался вернуть мне твой долг. Просто я не смог его принять. Правда, обидно?
Самогон стекал по подбородку, но Гаврилин не обращал на это внимания.
Ты должен выжить, Палач! Кто это сказал всего три дня назад? Я? Гаврилин засмеялся. Как быстро люди меняют свои взгляды!
Ты должен выжить, Палач! Ты должен выжить, Клоун! Ты должен выжить, Миша Хорунжий! Вы все должны выжить. Вы сильные. А я – слабак. Сла-бак.
Гаврилин аккуратно завинтил бутылку. Пить вредно. Особенно перед смертью. Где они там?
– Можно я напишу своим письмо?
– Пиши, – не оборачиваясь ответил Гаврилин и замер.
Не веря себе, он обернулся.
Сержант стоял над сложенной в кучу одеждой, обхватив плечи руками и дрожал. Тело его колотил озноб, кожа посинела, но он стоял, не сдвинувшись с места, пока Гаврилин бился в истерике.
– Я быстро напишу, – сказал сержант, – быстро.
Глава 9
Суета
– Прикинь, сегодня собрался к ней завалить вечером. А вместо этого такой облом!
– Ты, Колян, вечно не по делу ноешь. Вечером, завалить… Тоже мне прикол!
– Пошел ты на хрен, Зеленый, знаешь, сколько я вокруг нее терся?
– Ну и козел!
– Чего?
– Того! Баба сама должна тебя в койку тащить. Думаешь, ей самой не хочется перепихнуться? Еще как. А она ломается только чтобы из тебя бабки вытянуть, – Зеленый говорил лениво, с видом знатока, – твоя намекала?
– Нет, – Колян даже головой помотал, – ни каких бабок.
– В натуре? И подарков не получала?
– Получала…
– Вот именно!
– Я сам ей дарил.
– Точно, все мужики сами хотят этим шалавам шмотье разное покупать и в кабаки водить. Ты свою в кабак водил?
– Ну.
– Сколько раз?
– Раз пять…
– И хорошо небось гуляли?
– Нормально.
– А домой к ней ты заходил, или родители все время дома тусуются? Или, может, к тебе ходили?
Колян промолчал.
– Все бабы делятся на шлюх и динамщиц. И шлюхи честнее, они берут бабки и отрабатывают их. Усек?
– Пошел ты…
Зеленый засмеялся:
– Ладно, не злись! Твоя не такая!
– Не такая!
– А я что говорю, не такая!
– Не такая, понял?
– Ты мне еще в морду плюнь! Ноешь, ноешь… Скажи еще спасибо, что в машине едешь, а не пешком через лес прешься и не маячишь на обочине. Жизни нужно радоваться, получать удовольствие.
Баба не пришла – есть время с пацанами выпить. Пришла – есть куда вставить и за что подержаться. Усек?
– Усек, – примирительно ответил Колян.
В этом Зеленый прав. Если уж выпало им сегодня мотаться по этому лесу в поисках сбежавшего козла, то лучше это делать на тачке, в тепле.
Зашуршало в рации, потом чей-то голос, искаженный помехами, спросил:
– Как там дела?
– Никого, – ответил другой голос.
– Кто это треплется? – на этот раз Колян узнал голос Краба, – Без необходимости в эфир не выходить.
И снова только помехи.
– Краб злится, – сказал Колян.
– А он всегда злится, у него привычка такая.
– Нет, серьезно, просто места себе не находит.
– Само собой. При его характере потерять того мужика. Еще и Клин…
– Я, кстати, толком и не въехал, что там с Клином получилось?
– Что получилось… Облажался Клин, ему тот мужик горло перерезал его же пырой. Он даже не закричал.
– С порезанным горлом до фига не накричишься. А что за мужик?
– Ну ты даешь! Тебе что, пацаны не рассказали? – Зеленый удивился искренне, в Усадьбе об этом только и говорили.
– Ночью я спал, утром меня погнали в село, а как вернулся – привет, по машинам. Сказали только, что Краб хочет его взять, чтобы кишки выпустить.
– Это кто еще кому выпустит, – сказал Зеленый и замолчал.
– Как это?
– Никак, за дорогой смотри. Прозеваешь еще штуку баксов.
– Тоже мне бабки! Я за вечер могу больше нарубить!
– Точно, а если тебя на этом поймает Краб, то к подруге ты принесешь свои яйца в кармане, – Зеленый притормозил, ему показалось, что между деревьями что-то мелькнуло.
– Чего там? – насторожился Колян.
– Ничего, показалось.
– Всем машинам, – внезапно сказала рация голосом Краба, – перекличка.
– Первый в порядке, – послышалось из динамика.
– Второй… третий… четвертый… пятый…
– Восьмой, – сказал в микрофон Зеленый, – в порядке.
– Ящер дубаря дает! – Колян толкнул Зеленого в плечо.
Зеленый затормозил возле пританцовывающего на обочине Ящера:
– Как дела?
– Прикалываешься?
– Угадал.
– Ни черта он сюда не выйдет, – сказал Ящер, – полным придурком нужно быть, чтобы к дороге идти.
– Вот и я о том же, – поддержал Ящера Колян, – только время зря переводим.
Ящер снял перчатки, полез в карман и вытащил фляжку. Отхлебнул.
– А если Краб заметит?
– Пошел он в жопу! У меня скоро вообще яйца в ледышки превратятся, – Ящер спрятал флягу назад в карман, не предложив выпить.
– Ну, как знаешь, – Зеленый тронул машину с места, – грейся дальше!
Ящер показал вдогонку средний палец правой руки.
– Вот так, наверное, и Клин расслабился, – сказал Зеленый.
Колян проводил взглядом удаляющуюся фигуру:
– Сколько там натикало?
– Почти час.
– Время срать, а мы не ели, – со злостью сказал Колян.
– И, таки, да, – подтвердил Зеленый.
– И когда мы сможем похавать?
– Сразу после победы.
Колян обиженно замолчал.
– Думать надо заранее, – назидательно сказал Зеленый, – был бы ты умный – взял бы с собой хавки.
– Умный! А сам-то!
– А сам я, перед тем как ехать, забежал на кухню и взял пару палок колбасы и батон. Усек?
– В натуре?
– На заднем сидении лежат, в кульке. Достань.
Колян обернулся назад, насколько позволяла спинка сиденья, нашарил шелестящий кулек.
Машина резко затормозила, Коляна мотнуло.