Руки у Гаврилина почти не дрожали, приходилось только следить за тем, чтобы голос не сорвался на крик. Не нужно истерики. Он должен действовать спокойно.
Чуть натянуть шнурок, так, чтобы человек на переднем сидении захрипел и выгнулся, пытаясь сделать вдох.
– Что-то не так? Душно? – Гаврилин немного ослабил нажим.
– Прекра… – шнурок снова перехватил горло, и слова скомкались в хрип.
– Прекратить? Что прекратить? – Гаврилин краем глаза заметил, как поморщился Хорунжий. – Миша, застегни ему руки за спиной, мы выйдем на свежий воздух. Нам здесь трудно дышать.
Хорунжий переклонился через дергающегося Григория Николаевича. Наручники щелкнули раз, потом снова, застегиваясь.
Гаврилин снял с горла Григория Николаевича удавку:
– Прошу на выход.
Григорий Николаевич сидел неподвижно, дышал глубоко и часто.
– Что сидим? – спросил Гаврилин.
– Он не может дверь открыть, – мрачно сказал Хорунжий, – руки за спиной.
– Понял. Кстати, где мой пистолет? – Гаврилин пошарил по одежде.
– Ты его менту отдал. Забыл?
– Забыл, – немного подумав, ответил Гаврилин.
– Возьми мой, – сказал Хорунжий, – с глушителем.
– Это хорошо. С глушителем – это хорошо, – Гаврилин принял из рук Хорунжего оружие, – нам шуметь ни к чему. Правда, Григорий Николаевич?
– Ты сошел с ума, – сказал Григорий Николаевич.
– Вы так думаете? Действительно так думаете, или просто хотите меня пристыдить? – Гаврилин коротко хохотнул, – Сошел я с ума или нет? Или сошел?
Гаврилин наклонился к самому уху Григория Николаевича и прошептал:
– А если я и сам не знаю? Что будем делать?
Григорий Николаевич вздрогнул.
– Вот вы человек опытный, скажите, желание убить человека – это нормально? Это свидетельствует о съехавшей крыше, или о ясности и трезвости ума? Я ужасно не хотел убивать. Всего несколько часов назад. До безумия не хотел. А теперь… – Гаврилин снова наклонился к Григорию Николаевичу, – я просто схожу с ума от желания убить вас.
– Кто вам отдал приказ? – выдавил Григорий Николаевич из себя.
– Что? Приказал? Вы о чем?.. О нашей смешной истории… Все это ерунда. Экспромт. Нам нужно было вас вывезти из города. И вы захотели, чтобы мы вас вывезли. Красиво?
– Значит?
– Значит, значит… Купились, уважаемый начальник.
– Вы понимаете?..
– А вы? Вы действительно не понимаете, что убивать можно не только по приказу? Можно просто очень захотеть убить.
Гаврилин вышел из машины, открыл дверцу возле Григория Николаевича:
– Прошу.
Григорий Николаевич неловко повернулся, замешкался и Гаврилин потянул его левой рукой за воротник.
– Подожди нас здесь, Миша.
– Хорошо. Далеко не отходите.
– Мы рядышком. И не долго, – Гаврилин поднял воротник куртки, – холодно. Холодно?
– Холодно, – согласился Григорий Николаевич.
– Вперед, – скомандовал Гаврилин и легонько подтолкнул пистолетом в спину, – вперед.
Заледеневшие листья под ногами трещали, как сгоревшая бумага – сухо и безнадежно. Григорий Николаевич оступился и с трудом удержался на ногах:
– Я ничего не вижу.
– Не страшно, мы отойдем в сторонку всего на пару метров.
– Что вы задумали?
– Я? Какая разница? Вы просто идите.
– Я…
– От вас все равно ничего не зависит. Просто идите.
– А потом?
– Потом? Вы думаете, что будет что-то потом? Не нужно думать. Я все за вас решу.
Григорий Николаевич неуверенно сделал еще несколько шагов.
Гаврилин не видел ничего, кроме неопределенного темного пятна впереди, ориентировался только на шорок шагов и тяжелое дыхание.
– Вы понимаете, что если со мной что-то произойдет…
– У меня будут проблемы? Мне будет хуже чем сейчас? Вы уверенны, что мне может быть хуже? Меня убьют? А меня уже убили. Вы и такие как вы. Я уже мертвый. Это уже не Саша Гаврилин. Это… Похоже на то, что это ваша смерть.
Очень приятно познакомиться. Вы разве не знали, что роль смерти теперь исполняют недавно почившие? Как эстафетная палочка, смерть из рук в руки. Не ожидали? Ничего, когда вы умрете, то сможете явиться к своему начальству и передать эстафету. Так вся Контора и вымрет.
Григорий Николаевич тихо застонал.
– У вас что-то случилось? – участливо спросил Гаврилин.
– Сердце.
– Что, у вас есть сердце? Бросьте. Не наговаривайте на себя.
– Вы не понимаете, что делаете, вы больны…
– Почему же это я не понимаю? Очень даже понимаю.
– Я не сделал вам ничего…
– Ничего плохого? Действительно, вы меня только подставили. Взяли и сдали Крабу. А так – ничего. Вы ведь не могли себе представить, что Краб может сделать с беззащитным человеческим телом? Не представляли?
– Я…
– Как вы могли подумать, что он может приказать вырезать у человека глаз? Или сломать ноги и руки. Не могли…
– Вы…
– Мы. Мы все. Те, кто хотел меня убить, и те, кого убил я. Мы. Все. Тут, возле вас. Оглянитесь. В этой жуткой загадочной темноте слышны их голоса. А их тени окружают нас…
– Прекратите паясничать!
– Я? Паясничать? Никогда. Я стал очень серьезным. Знаете, как взрослит, когда от твоего удара умирает человек? Или когда тебе удается разнести в упор человеку череп?
– Возьмите себя в руки…
– В руки… Уже взял. Когда решил организовать весь этот разговор.
Гаврилин протянул руку, нащупал лацкан пальто и притянул к себе Григория Николаевича:
– Ты умрешь. Сейчас. И даже не потому, что хотел моей смерти. Просто для коллекции. Я уже убивал из самозащиты, из сострадания, в перестрелке. Теперь я хочу убить для себя. Такое очень личное убийство. Как там в американских фильмах – ничего личного? Так вот, здесь, ничего служебного. Только личное.
Гаврилин толкнул Григория Николаевича. Тот упал на спину.
– Не надо!
Гаврилин не отвечая передернул затвор пистолета.
– Пожалуйста. Не надо, – попросил Григорий Николаевич тихо, потом сорвался на крик, – Не надо!
– Не нужно кричать.
– Саша!
– Вам не нравится результат ваших стараний? Понимаю, по вашим расчетам я уже должен был умереть.
– Нет. Ты… Ты не должен был… Это не входило… Это не так…
– Да? И как я по-вашему должен был выжить? Чудом? Так чудес не бывает. Меня просто должны были…
– Не так. Не так… Вас не должны были забрать из клиники… С вами должны были разговаривать там…
– Не должны? Вы не переоцениваете свое влияние на Краба?
– Все было под контролем. Все варианты были предусмотрены…
– Кроме этого? – Гаврилин тяжело сел на землю возле лежащего на боку Григория Николаевича.
– Ты мне нужен был живым. Ты мне полезнее живой…
– Смешно, а мне показалось, что вы бы сейчас отдали все, чтобы меня здесь не было, – ствол пистолета ткнулся в лицо Григория Николаевича.
– Я все объясню…
– А мне разве это нужно?
– Да, ты поймешь…
– Если захочу. После того, что вы со мной сделали…
– Что с тобой сделали? Идиот. Ты всегда был таким. Всегда. С самого рождения. Мы специально выбрали тебя из сотни возможных кандидатов. Потому, что ты был ничтожеством. Ты и остался ничтожеством! – Григорий Николаевич выкрикнул последнюю фразу фальцетом и закашлялся, – Ты…
– Ничтожество. Это я уже понял. Зачем же вам понадобилось ничтожество? Или я все-таки был уникальным ничтожеством?
– Мы отобрали вас две сотни. Весь твой курс, вся школа была оранжереей для выращивания ничтожеств, доведения вашего ничтожества почти до идеала. Неужели ты не задумался, по какому критерию отчисляли твоих соучеников? Проявил самостоятельность – отчислен. Продемонстрировал тонкий анализ – отчислен. В вас воспитывали только два таланта – послушание и жажду жизни.
– Послушание и жажду жизни, – повторил эхом Гаврилин.
– Да. Каждый из вас был отвратительным аналитиком и никудышним оперативником. Но как вы держались за жизнь. Как вы любили жизнь. Каждый из вас был готов, получив свое место под солнцем, зубами рвать каждого, кто посягнул бы на него.
– Селекцией занимались? Выращивали уродов?
– Знаешь, как выбраковывают помет бульдогов? – Григорий Николаевич со стоном попытался сесть, но Гаврилин удержал его на земле, – не знаешь?
– Это не входило в курс воспитания ничтожеств.
– Не входило. Когда появлялись щенки у особо породистых бульдогов, им давали немного подрасти, пока немного не укреплялись зубки. Потом выбирали самого крупного в помете, давали вцепиться в палку, а потом отрубали голову.
– И это положительно влияло на всех остальных щенков?
– Если и после смерти зубы не разжимались, и голова продолжала висеть на палке, остальным щенкам помета разрешали жить и продолжать род. Нет – всех уничтожали, чтобы не портили породу.
– И?
– Не понял?
– Вы выбрали меня, чтобы проверить весь помет?
– Дурак. Мы выводили новую породу. И отсев был очень серьезным. Вас было сто пятьдесят человек на первом году обучения. Через пять лет закончили школу только семьдесят три…
– Не так чтобы очень большой отсев, один к двум.
– На первом задании погибло семнадцать человек и еще десять было выбраковано. Нами выбраковано.
– Убили?
– Да.
Гаврилин вспомнил свое первое задание, душный июльский курорт:
– А я, значит…
– Тебе повезло. И во втором задании тоже. Тут отсев был пожестче.
– Сколько нас перевели в третий класс?
– Восемнадцать человек.
Гаврилин закрыл глаза. Восемнадцать человек. Из семидесяти трех. Кто уцелел из тех, с кем он учился вместе?
– Зачем?
– Что зачем?
– Зачем все это было сделано? Ради чего? Или кто-то получил от этого удовольствие?
– Удовольствие? – Григорий Николаевич закашлялся. – Дурак. Удовольствие. Мы создавали инструменты. Точные, безошибочные инструменты. Предназначенные для выполнения очень тонких операций.
– Запугать уголовников?
– Взять власть.
– Что?
– Взять власть. Ты не поймешь…
– Вы отбирали особо тупых…