– А теперь будут!! – рявкнула Клавдия, и на этом дружба со свекровью угасла.
На следующий день мама Акакия уезжала. Напоследок она тоскливо всплакнула и почему-то долго извинялась перед сыном:
– Прости меня, Акаша, мой эксперимент с твоей самостоятельностью тебя погубил. Бедный мальчик.
Потом она приезжала еще раза три – когда уже родились дети. Сам Акакий раз в году обязательно ездит к матери, а потом целый год пишет ей добрые письма про свою счастливую жизнь.
Сейчас Клавдии вдруг пришло в голову – а ведь в те времена он любил ее. Он даже поставил ее ближе собственной матери. Интересно, как бы она себя чувствовала, если бы Лиличка – жена Данилы, относилась к ней так же, как она к своей свекрови? Нет, когда закончатся эти передряги с расследованием, надо будет обязательно взять старушку к себе. Но только когда вот они кончатся?
Акакий появился у общежития Любаши точно в срок. Девушка выскочила из вестибюля и, цокая высоченными каблуками, подбежала к машине.
«Зачем она только напялила эти каблуки? Я рядом с ней смотрюсь той-терьером», – раздосадованно подумал Акакий и тут же об этом забыл. Пусть он даже карманный пудель, но какова девица! Коротенькое платьице еле держалось сверху на тоненьких ниточках и при этом заканчивалось как-то уж совсем неожиданно – чуть пониже пояса. Было впечатление, что Любочка и внучка Яна носят один размер. От девушки пахло чем-то дурманящим, и ее руки как бы случайно то и дело прикасались к его плечу. А то и вовсе к ногам. Он уже давненько и сам себе такого не позволял: радикулит, дери его за ногу, но сейчас было жуть как приятно.
В неброском ресторанчике Люба шустро заказала горячее и парочку салатиков. Ждать закуски пришлось долго, зато водку в потном графинчике принесли сразу же. Акакий вместе с Любочкой не стали дожидаться всего остального, а первую рюмку выпили так, с хлебушком. Глаза у обоих заблестели, и сразу же сложился разговор.
– Люба, признайся, что ты во мне нашла? – томным голосом вопрошал Акакий, поглаживая ручку девчонки своей ладонью с узловатыми пальцами.
– Вот меня все об этом спрашивают, – шутливо надулась прелестница. – Мне и девчонки в общаге говорят – ну, мол, и отхватила задохлика. Дурак дураком, даже одеться толком не может. А мне нравится. Вы такой необычный. Вот этот галстук – он же от Валентино, верно?
Акакий покраснел и поправил галстук.
– Да это Клава на китайском рынке взяла. А уж кто ей продал, не знаю, может, и Валентина. Давайте лучше выпьем.
Тарелки с салатом принесли только к концу вечера, и парочка уже успела набраться. Про горячее никто и не вспомнил. Они оба вообще плохо соображали. Сначала Любочка все время пыталась стянуть галстук с шеи Акакия и бормотала «На вечную память», а Распузон сопротивлялся, он не мог в заведении находиться с расстегнутым воротником. Потом девушка сидела на коленях у Акакия Игоревича, это он еще тоже помнил, помнил еще… ох ты, батюшки! Он же там все стекла переколотил! Точно, а какому-то важному господину заявил, что покупает весь его ресторан и самого важного господина тоже, и он будет у него горшки охранять. Он имел в виду цветочные, конечно же.
И что ж его так понесло, вот стыд-то… А Любочка? Любочка… Вот зараза, она шептала огромному верзиле, чтобы он шума не поднимал, а потихоньку сплавил Акакия Игоревича обратно в тюрьму… Почему обратно?… Ничего не ясно… И уж совсем непонятно, почему его, Акакия, Любочка открыто целовалась с парнем с соседнего столика. Она, наверное, пьяненькая была и просто мужчин перепутала. Хотела с Акакием, а тут этот франт подвернулся… а потом… Потом сознание Распузона отключилось. Совсем.
Очнулся Акакий от пронизывающего холода. Вокруг была непроглядная тьма и несло сыростью. Костюм отчего-то был совершенно мокрым, отвратительно лип к телу и не согревал, как все порядочные костюмы, а только притягивал холод. У Акакия Игоревича мерно тряслись руки и ноги, а зубы выстукивали бодрый строевой марш. Где это он? И почему мокрый-то? Акакий сел, огляделся и тихонько заскулил. Глаза вскоре привыкли к темноте, и ему удалось разглядеть какие-то знакомые очертания. Еще некоторое время вчерашний ухарь тупо пялился на местность, пока до него не дошло – он находится на пляже «У Агафьи»! Под чахлым кустом китайской сирени. Ведь сколько раз он говорил хозяйке, не будет эта сирень расти на песчаной почве, а упрямая Агафья – пусть здесь растет, на черноземе и дурак вырастет. Вот так!
И как это он сюда забрался? В таком виде швейцар Коля его точно бы не пропустил, а Агафья тут же позвонила бы Клаве. А кроме как через парадный вход на пляж не доберешься. Мысли лениво ворочались в голове, и объяснения не находилось. Вдруг непонятный шум прервал самоанализ Акакия. Послышался всплеск воды, и из заводи вышел Ихтиандр. Акакий так явно его видел, что даже заметил, где у него замок на гидрокостюме. «Здравствуй, белая горячка», – тоскливо подумал несчастный гуляка и еще сильнее прижался к кусту сирени. Ихтиандр, не торопясь, крался к коттеджу. «Наверное, есть захотел, на одной-то рыбе долго разве продержишься?» – мелькнуло в Акакиевой голове. Человек подошел к дому, но в двери заходить не стал, а пошарил в траве, вытащил старую деревянную лестницу и приставил к окну на втором этаже. Едва слышно он поднялся до окна и попытался открыть створки. Окно не поддавалось. Ихтиандру было неудобно – надо было держаться за лестницу и прорываться внутрь.
– Мужик, слышь, ты постучи, там только Агафья, она откроет, чего так пыжиться… – от чистого сердца посоветовал Акакий.
Он и сказал-то негромко, а речной гость вздрогнул, замахал руками и со страшным грохотом рухнул на землю. Не оглядываясь, незнакомец поскакал к воде и ушел в черную реку. Шум падающей лестницы переполошил Агафью, в комнату которой выходило это окно. Проснулся также кто-то из посетителей, и уже позже всех выскочила заспанная охрана.
– Кто здесь? – шарил фонариком по пляжу воинственный охранник Рома. Сегодня его смене надлежало сторожить такое сокровище, как старушка Агафья, и он, проспав все на свете, теперь носился по песку с ошалелыми глазами.
– Что здесь творится?! – недовольным голосом вопрошала хозяйка заведения. – Акакий Игоревич, а вы здесь каким ветром, несчастье вы наше?
Акакий на «несчастье» обиделся и даже перестал стучать зубами.
– А вы что же думаете, я просто так здесь валяюсь? – гневно сверкнул он золотой коронкой. – Я со вчерашнего вечера в засаду залег!
Если бы от него еще не несло так перегаром… И все же Агафья уже с уважением оглядела его хлипкую трясущуюся фигуру.
– Зачем? И что это вы мокрый с головы до ног? Ф-фу, а уж аромат от вас… – сморщила старушка нос.
– Прекратите немедленно фукать! – обозлился Акакий. – Я еще вчера заподозрил неладное, вот и решил проверить свои подозрения и, как видите, не ошибся. А «ф-фу», как вы выражаетесь, это чтобы согреться. Так что нечего тут кукситься, лучше бы мне горячего чаю с малиной, рюмочку коньячку и теплый халат. Неужели вы не понимаете, я вам жизнь спас!
Как ни крути, а кто-то действительно тайно хотел проникнуть в опочивальню стареющей леди и, судя по его поспешному бегству, с недобрыми намерениями. Поэтому Агафья Эдуардовна быстренько распорядилась приготовить для Акакия что-нибудь согревающее, а сама вместе с ним и с огромным Ромой пошла рассматривать следы под окном. На песке хорошо были видны здоровенные отпечатки босой мужской ноги, размера сорок шестого. Тут же валялась лестница, Акакий видел, как Ихтиандр доставал ее из того места, где начиналась трава. Трава была на самом деле примята, отпечатки тоже еще не засыпало песком, но что с этими «уликами» можно было сделать, никто не знал. Ну увидели, потрогали, а дальше что?
– Пойдемте уже в дом, я на этом вашем задании так продрог, что неделю теперь буду на больничном. Агафья Эдуардовна, у вас оплачивают больничные?
– Нет, у нас только на венки скидываются, – буркнула Агафья Эдуардовна и побрела в дом.
Чуть позже Акакий, вымытый и укутанный, сидел в женском махровом халате возле трещавшего дровами камина и потягивал горячий чай из большущей красивой кружки. Агафья уже успела созвониться с Клавдией, и теперь Акакий Игоревич мог спокойно наслаждаться теплом, чаем и коньячком, которым щедро угощала его хозяйка. Агафья Эдуардовна сейчас была не в кокетливых белых шортах, а в темном балахоне и казалась самой обыкновенно старушкой. Она уже успела выставить из каминного зала всех посторонних, включая громилу Рому, который в припадке работоспособности облачился в купальные плавки и совсем недавно плюхался в ночную воду, неизвестно что пытаясь там выловить. Парню очень не хотелось терять удобную должность.
– Вы бы мне зарплату-то надбавили. Я у вас тут и днем и ночью тружусь, как муравей, – намекнул обнаглевший Акакий.
Старушка думала о чем-то о своем.
– Два несчастных случая за такой короткий период…
– Да, считайте, три, – любезно подсказал Акакий Игоревич.
– Да, считай, три… Если они так стремительно будут с нами расправляться, то, боюсь, с вами некому вообще будет расплачиваться… А вы знаете, я ведь вчера у себя на туалетном столике тоже видела синий башмак. Да. Вызвала потом Ренату, она у нас Таню замещает, и велела выкинуть эту мерзость.
– И что же вы мне ничего не сказали?! – Акакий вскочил, запутался в полах халата и снова плюхнулся в кресло. – Неужели непонятно, башмак кто-то использует как предупреждение, сигнализирует, что должно что-то произойти. Этот кто-то сознательно так пугает, неужели не ясно. Ладно у меня интуиция на грани фантастики, а если бы меня не оказалось?
Старушка налила себе коньяку, залпом выпила, и по ее щеке поползла маленькая мокрая горошина.
– Господи, да не терзайте еще и вы меня! У меня и так сердце слабое. Вы что же думаете – все эти тренажеры, плавание по утрам и прочая ересь от больной головы у меня, что ли? Это мне врачи посоветовали так сердце укреплять. А этот ботинок… Я ведь даже не рассмотрела его толком! Обычная кроссовка, в меру грязная… Я даже не посмотрела, что это – «Адидас» или там «Пума»…