получившимся всего лишь надтреснутым.
— Почему? — невинно осведомился он.
Ответом своим она едва не подавилась — скорее всего, причиной тому было застрявшее где-то в горле волоконце съеденного только что мяса. Потому что я до смерти боюсь подземелий, подумала она. Потому что не хочу снова оказаться похороненной заживо. Но сказала лишь:
— Потому что меня ждет работа.
Он пристально смотрел ей в глаза — не агрессивно, но словно оценивая разделявшее их расстояние, а также усилия и затраты, которых потребует попытка влезть к ней в душу.
— Прошу вас, — сказал он. — Я там увидел кое-что и мне нужно, чтобы вы это объяснили. Честное слово. Я спрашивал у мужчин, никто ничего не знает. Пожалуйста.
Последовала пауза, на протяжении коей она и Амлис просто стояли, не шевелясь, а Хилис щедро наполнял воздух лязгом и грохотом. А затем Иссерли с изумлением услышала свой запоздалый ответ, донесшийся до нее из дальней дали. Услышала так смутно, что даже не разобрала некоторых слов. Но, какими бы ни были эти слова, выражали они согласие. Как во сне, под сюрреалистический аккомпанемент металлического лязга и шипения мяса, она сказала Амлису «да».
Он повернулся, гибкое тело его потекло к лифту. Иссерли, следуя за ним, покинула кухню.
В столовой уже собралось несколько мужчин, прогуливавшихся по ней, негромко разговаривавших, жевавших, наблюдавших за проходившими мимо них Амлисом Вессом и Иссерли.
Никто не попытался вмешаться. Никто не пригрозил убить Амлиса, если тот посмеет сделать еще хоть шаг.
Сигнал тревоги не взвыл, когда перед ними открылся лифт, и дверь лифта, когда они вступили в него, закрываться не отказалась.
В общем и целом, вселенная, похоже, ничего несообразного в их действиях не обнаружила.
Совершенно сбитая с толку, Иссерли стояла рядом с Амлисом в безликой коробке лифта, глядя прямо перед собой, но ощущая присутствие его головы и темной длинной шеи близ своего плеча, гладкого, колеблемого дыханием бока близ бедра. Бесшумно спускавшийся лифт зашипел, останавливаясь.
Створки двери разошлись, и Иссерли тихо застонала: клаустрофобия уже обрушилась на нее. Впереди все было погружено в почти кромешную тьму; казалось, ее и Амлиса сбросили в тесную щель между двумя сплошными каменными пластами, выдав им для ориентации в пространстве лишь детский фонарик с почти уже севшими батарейками. Воздух наполняла вонь скисшей мочи и кала, почти инфракрасные голые лампочки намечали во мраке паутинные очертания металлической сетки, из-за которой на пришлецов отовсюду смотрели, покачиваясь, слабо, как светляки, поблескивавшие, сбившиеся в рой глаза.
— Вы не знаете, как тут свет включается? — вежливо осведомился Амлис Весс.
8
Пошарив по стене, Иссерли нащупала выключатель. Поток резкого света хлынул в подземный барак, точно вода прилива в береговую расщелину, и мгновенно затопил его от пола до потолка.
— Бр-р, — брезгливо простонала Иссерли. Оказаться так глубоко под землей — это было для нее воплощением ночного кошмара.
— Кошмар, верно? — произнес Амлис Весс.
Иссерли взглянула на него, испуганная, нуждающаяся в утешении, однако Амлис явно имел в виду содержавшееся здесь поголовье скота, не клаустрофобию, о чем ясно говорила появившаяся на его лице гримаса жалости. Как это типично для мужчины: он был до того одержим собственным идеализмом, что утратил способность сочувствовать человеческому существу, страдающему у него под носом.
Она вышла из лифта, решив, что унижаться перед Амлисом не станет. Несколько секунд назад ей хотелось зарыться лицом в мягкий мех шеи Амлиса, припасть к этому идеально уравновешенному телу; теперь же она была готова убить его.
— Всего лишь вонь животных, — Иссерли потянула носом воздух, не глядя на шагнувшего следом за ней Амлиса. Лифт с шипением затворился за их спинами и исчез.
Пробивая штольню для этого, самого глубокого уровня, мужчины вырубили и подняли на поверхность лишь абсолютно необходимый объем твердой триасовой скальной породы. Расстояние от пола до потолка не превышало здесь семи футов, испарения, выделяемые телами животных, легкой дымкой клубились вокруг полосчатых ламп дневного света. Почти весь пол занимали загоны водселей, венец тянувшихся вдоль стен, соединенных вольеров, оставлявший лишь узкий проход в середине штольни. В клетках слева содержались водсели месячные, справа — особи промежуточной зрелости, в самом конце, у дальней, противоположной лифту стены — новички.
— Вы ведь впервые здесь, верно? — спросил Амлис.
— Нет, — раздраженно ответила она, выведенная из себя тем, как внимательно следит он, по всему судя, за бессознательными движениями ее тела.
Строго говоря, побывала она здесь всего один раз, в самом начале, еще до появления первых животных. Мужчинам хотелось показать ей, что они соорудили в честь ее прибытия на ферму, — все было готово и ждало лишь жизненно важных для всех результатов работы Иссерли.
— Весьма впечатляюще, — сказала она тогда — или еще какие-то слова в этом роде — и поспешила удрать наверх.
И вот теперь, годы спустя, она вернулась сюда в обществе самого богатого в мире молодого мужчины, которому не терпелось задать ей какой-то вопрос. Слово «сюр» даже в малой мере не описывало происходящее.
Клетки оказались грязнее и теснее, чем ей запомнилось; деревянные балки их выщербились и обесцветились, металлическая сетка пошла пятнами, а местами ее и вовсе скрыли темные нашлепки навоза и еще чего-то, неопределимого. Ну и, разумеется, скот добавлял к общей атмосфере свою вонь, смутные очертания раскормленных тел, влажный парок, висевший в не один раз прошедшем через его легкие воздухе. Всего здесь содержалось тридцать голов, что слегка поразило Иссерли: она и не думала, что трудилась так много и неустанно, что работа ее приносила такие обильные плоды.
Несколько еще не забитых месячников теснились друг к другу, образуя единую груду отрывисто дышавшей плоти, — переход одного непомерно мускулистого тела в другое различался с трудом, разобрать, где чьи конечности, было сложно. Руки и ноги подергивались без какой-либо системы, создавая впечатление, что коллективный организм их упился вдрызг и тщетно силится выработать скоординированную реакцию на то, что с ним происходит. Маленькие, заплывшие жиром головки месячников были неотличимы одна от другой, и вот они-то покачивались в унисон, точно полипы актинии, тупо помаргивая от внезапно вспыхнувшего света. Глядя на этих скотов, и подумать было нельзя, что они способны разбежаться, если дать им свободу.
Вокруг месячников на толстом, колючем настиле соломы поблескивал темный понос, свидетельство того, что они достигли зрелости. В массивном нутре каждого не осталось ничего, способного навредить человеческому пищеварению; каждый чуждый микроб был вычищен из него и заменен самыми лучшими, хорошо проверенными бактериями. Месячники липли один к другому, словно стараясь сохранить постоянство своего числа. Однако их осталось всего четыре, а вчера было пять, а позавчера шесть.
По другую от них сторону выметенного дочиста прохода оцепенело сидели, каждый на своем клочке соломы, промежуточники. Поделив между собой посредством не облекаемых в слова, инстинктивных арифметических выкладок доступное им пространство, они ухитрялись сохранять свою обособленность, пусть и измеряемую лишь несколькими дюймами. Все они мрачно смотрели на Иссерли и Амлиса, но при этом одни опасливо жевали еще остававшиеся непривычными для них новые корма, другие почесывали головы с отраставшими на них редкими, похожими на мох волосками, третьи прикрывали стиснутыми кулаками следы кастрации. Они еще различались, пусть и незначительно, поведением и окрасом, но постоянно видели прямо перед собой свое будущее, медленно дозревая до окончательной их участи, до исполнения их естественного предназначения.
В конце прохода стояли, прижавшись к металлической сетке и бурно жестикулируя, трое самых свежих новичков.
— Нг! Нг! Нг! — выкрикивали они.
К ним и направился Амлис Весс — бегом, так что его роскошный хвост закачался между мощными шелковистыми ягодицами. Иссерли последовала за ним, но медленно и опасливо. Она надеялась, что о языках этих водселей уже должным образом позаботились. То, чего Амлис не знает, не сможет ему навредить.
Едва она приблизилась к их вольеру на длину человеческого тела, как ее до полусмерти напугал водсель, налетевший на металлическую сетку с силой пушечного ядра, так что она вздулась точно в направлении Иссерли и вся задрожала, лязгая. На один тошнотворный миг Иссерли поверила, что отделявшая ее от вольера преграда прорвана, однако сетка спружинила и отбросила водселя, и он полетел на пол, подвывая от боли и ярости. В разинутом рту его чернел прижженный корешок языка, на усах белела слюна. Он с трудом поднялся на ноги, явно намереваясь снова броситься на Иссерли, но двое других водселей схватили его и оттащили подальше от сетки.
Удерживаемый рослым, атлетически сложенным животным, чрезмерно возбудимый водсель бессильно осел на соломенную подстилку, ноги его подрагивали. Третье животное доковыляло до сетки и упало на колени посреди тянувшейся вдоль нее полоски земли. Оно смотрело в землю, сокрушенно похрюкивая и сопя, — словно потеряло что-то.
— Все в порядке, малыш, — самым серьезным тоном сказал, словно пытаясь подбодрить его, Амлис. — Сделай это еще раз. Ты можешь. Я знаю.
Водсель склонился к земле, ребром ладони стер с нее отпечатки ног своего буйного товарища. Опустошенная мошонка его, на которой еще сохранились оставшиеся после холощения засохшие брызги крови, покачивалась взад-вперед, пока он разравнивал землю и убирал рассыпанные по ней короткие обрезки соломы. Затем животное собрало пук соломинок подлиннее, скрутило его, согнуло пополам, получив отдаленное подобие палочки, и начало рисовать что-то в грязи.
— Смотрите! — потребовал Амлис.
Иссерли смотрела, встревоженная, как водсель старательно выводит слово из восьми букв — он даже позаботился перевернуть их вверх ногами, чтобы те, кто стоял по другую сторону сетки, смогли разобрать написанное.