такое? Или безжалостность — это и есть связующая отца и сына черта?
— Они же… они четвероногие, Амлис, разве вы не видите? У них шерсть… хвосты… лица, не так уж и несхожие с нашими.
— Послушайте, — запальчиво начал он, — раз уж вы готовы питаться плотью живых существ…
Иссерли вздохнула, ей страшно захотелось приложить палец к его губам, чтобы он замолкнул.
— Прошу вас, — взмолилась она, когда последняя из овец скрылась в зарослях утесника. — Не надо все портить.
Однако уговорить его, типичного мужчину, не губить совершенство переживаемых ими мгновений было отнюдь не легко, Амлис просто избрал другую тактику.
— Знаете, — сказал он, — я довольно много разговаривал с людьми.
— С какими?
— Ну, с теми, с которыми вы работаете.
— Я работаю в одиночку.
Иссерли презрительно всхрапнула. Он наверняка подразумевал Енселя. Енсель — шелудивость, шрамы и разбухшие яйца — излил душу перед гостившей на ферме важной персоной. В откровенном мужском разговоре.
Поняв, что сердце ее вновь наливается ядом ненависти, Иссерли опечалилась, почти устыдилась; как легко было жить без нее, пусть и недолгое время! Может быть, жвачка, полученная ею от Амлиса, и в самом деле действует умиротворяюще? Иссерли повернулась к нему, неуверенно улыбнулась.
— У вас нет больше… э-э…
Не заставляй меня произносить это слово, подумала она.
Амлис протянул ей еще один побег икпатуа, вытянув его из комка прихваченной им с собою травы.
— Мужчины говорят, что вы сильно изменились, — сказал он. — С вами что-то случилось?
Иссерли, еще державшая его подарок в руке, изо всех сил постаралась не дать волю горечи.
— Да так, мелкие невзгоды — от случая к случаю. Сначала богатые молодые люди обещали, что позаботятся обо мне, потом, когда меня спускали в сортир, отошли в сторонку. Тело немного порезали. В таком вот роде.
— Я имел в виду время совсем недавнее.
Иссерли, откинув голову на сиденье, добавила побег икпатуа к жвачке, еще остававшейся у нее во рту.
— Все хорошо, — вздохнула она. — Просто у меня трудная работа. Со своими взлетами и падениями. Вам этого не понять.
На горизонте стремительно разрасталась снежная туча. Иссерли знала: Амлису неведомо, что там происходит, и радовалась этому знанию.
— А почему бы вам ее не бросить? — предложил он.
— Бросить?
— Ну да. Просто отказаться от нее.
Иссерли возвела взгляд к небесам — вернее, к потолку машины. И заметила, что обшивка его начала истлевать.
— На «Корпорацию Весса» это произведет сильное впечатление, не сомневаюсь, — вздохнув, сказала она. — Не сомневаюсь также, что ваш отец лично пришлет мне наилучшие пожелания.
Амлис пренебрежительно усмехнулся.
— Думаете, отец примчится сюда, чтобы перегрызть вам горло? — спросил он. — Отец просто пришлет замену. Сотни людей умоляют его дать им возможность работать здесь.
Для Иссерли это было новостью — ужасной, нестерпимой.
— Не может быть, — выдохнула она.
Амлис помолчал, словно пытаясь найти безопасный проход сквозь то, что внезапно их разделило: сквозь шипастый капкан ее обиды.
— Мне и на миг не пришло бы в голову как-то преуменьшать пережитые вами страдания, — осторожно начал он, — но поймите, у нас ходит множество слухов о том, что представляют собой эти места: о небе, в котором видны звезды, о чистом воздухе, о всей здешней роскоши. Рассказывают даже небылицы о водных пространствах, которые тянутся и тянутся (Амлис усмехнулся) — иногда на целую милю.
Продолжать он не стал, давая Иссерли время прийти в себя. Она откинулась на спинку сиденья, закрыла глаза. В лунном свете влажные веки ее серебрились, покрытые сложным узором — совсем как листок, которым он любовался в амбаре.
Она прекрасна, думал он. На ее собственный, чуждый, совершенно чуждый манер.
В конце концов, заговорила Иссерли:
— Послушайте, я не могу взять, да и бросить все. Работа дает мне кров… кормит меня… — она попыталась найти еще какие-то доводы, но не смогла.
Амлис их дожидаться не стал.
— Ваши мужчины уверяли меня, что питаетесь вы, главным образом, хлебом и муссантовым паштетом, — сказал он. — А по словам Енселя, так и вовсе воздухом. Вы хотите сказать, что в этом мире не растет ничего, способного вас прокормить? Что в нем невозможно найти жилище?
Иссерли гневно стиснула руль.
— То есть, вы предлагаете мне вести животную жизнь?
Долгое время они просидели в молчании, а собравшиеся над фьордом снежные тучи уже плыли в сторону фермы. Иссерли, украдкой поглядывая на Амлиса, заметила что в его благоговейном волнении начало проступать беспокойство, вызванное и тем, что он обидел ее, и тем, что происходило в небе над его головой. На несведущий взгляд Амлиса, эти тучи походили, разумеется, на клубы хорошо знакомого ему по дому губительного смога, бывавшего временами столь злостно ядовитым, что он загонял под землю даже Элиту.
— Мы… с нами ничего не случится? — спросил, наконец, Амлис — сразу после того, как клубящаяся серая мгла заволокла луну.
Иссерли усмехнулась.
— Приключений без риска не бывает, Амлис, — наставительно сообщила она.
В воздухе завихрились снежные хлопья, несомые одичавшим ветром, они трепетали, описывали спирали, бросались на ветровое стекло. Амлис отпрянул от него. И тут несколько снежинок, влетев в открытое пассажирское окно, упали на его мех.
Иссерли почувствовала, как он содрогнулся, ощутила, как от него пахнуло чем-то новым. Давно уже не доводилось ей вдыхать запах человеческого страха.
— Успокойтесь, Амлис, — умиротворенно промурлыкала она. — Это всего лишь вода.
Он испуганно сгреб со своей груди чужеродное вещество и тут же изумленно забормотал что-то, увидев, как оно тает в его пальцах. И уставился на Иссерли — как будто она-то и устроила все это представление, перевернула вселенную вверх дном, чтобы зачаровать его хотя бы на миг.
— Смотрите, — сказала Иссерли. — Не говорите ничего. Просто смотрите.
Они сидели в маленькой машине, глядя, как небо избывает свое бремя. Через полчаса белизна припорошила всю землю вокруг, а ветровое стекло начало зарастать поблескивавшей кристаллической шкуркой.
— Это… чудо, — наконец вымолвил Амлис. — Кажется, что там, наверху, плавает по воздуху еще одно море.
Иссерли истово закивала: как быстро он все понял! Ей и самой приходила временами в голову именно эта мысль.
— Вот подождите восхода солнца! Глазам своим не поверите!
И тут что-то произошло в разделявшем их воздухе, некое молекулярное возмущение.
— Солнца я не увижу, Иссерли, — печально сообщил Амлис. — Меня здесь уже не будет.
— Не будет?
— Я улечу этой ночью, — пояснил он.
Ей все еще не удавалось понять, о чем он говорит.
— Корабль, — напомнил Амлис, — он уходит через пару часов. И я, разумеется, буду в нем.
Иссерли сидела, не шевелясь, переваривая услышанное. Потом попробовала пошутить:
— Вы не похожи на человека, который делает то, что ему велят.
— Я должен вернуться домой, — объяснил Амлис, — и рассказать обо всем увиденном здесь. Рассказать людям, что тут происходит с их благословения.
Иссерли хрипло засмеялась.
— Так вы, стало быть, Амлис Крестоносец, — насмешливо произнесла она, — несущий свет истины человеческой расе.
Он тоже усмехнулся, однако в глазах его замерцала обида.
— А вы — циник, Иссерли. Знаете, если вам будет легче переварить это, скажите себе так: на самом деле, нет у него никаких идеалов. Он возвращается только затем, чтобы побесить отца.
Иссерли ответила ему слабой улыбкой. Снег почти уже полностью залепил ветровое стекло; нужно очистить его, пока ее не одолела клаустрофобия.
— Родители, а? — проворчал Амлис, ощущая неловкость и пытаясь сохранить соединявший их хрупкий мостик. — Ну их на хер.
В его исполнении вульгаризм этот выглядел натужным и каким-то стеснительным; терявший обычное свое самообладание, Амлис неверно выбрал тон. Смутившись, он положил ладонь на руку Иссерли.
— Как бы там ни было, — сказал Амлис, — поддаться соблазнам этого мира было бы очень легко. Он на редкость, на редкость… прекрасен.
Иссерли подняла руки к рулю. Когда она нащупала в темноте ключ зажигания, ладонь Амлиса соскользнула вниз. Двигатель загудел, оживая; зажглись фары.
— Я отвезу вас назад, к амбару, — сказала Иссерли. — Время уходит.
Огромная алюминиевая дверь амбара стояла чуть приоткрытой и, подъезжая к нему, Иссерли увидела просунутое в щель рыльце Енселя. Легко было представить, какого страху он натерпелся за несколько часов отсутствия Амлиса, за коим ему, скорее всего, полагалось как раз в это время присматривать. Что же, пусть теперь выскочит из двери, мелкий зануда, и объявит ей, что сегодняшняя ее добыча превосходит все предыдущие.
Однако Енсель остался стоять на месте, выжидая.
Иссерли потянулась поперек Амлиса к пассажирской дверце, одолеть замок которой он так ни разу и не сумел. На миг ее предплечье прижалось к его меху, ощутив тепло укрывшегося под ним тела. Дверца распахнулась, впустив в машину порыв холодного воздуха и перистые хлопья снега.
— Вы не зайдете? — спросил Амлис.
— У меня есть, куда пойти, — ответила Иссерли. — А утром меня ждет работа.
Взгляды их встретились последний раз, в последний раз Амлис увидел в глазах Иссерли проблеск враждебности. А затем:
— Берегите себя, — пробормотал он, спускаясь из машины на землю. — У вас есть внутренний голос. Прислушивайтесь к нему.
— Он говорит мне; иди в жопу, — ответила Иссерли, криво улыбаясь и уже начав плакать.
Амлис пошлепал по снегу к отъезжавшей двери.
— Когда-нибудь я вернусь, — крикнул он, на ходу обернувшись к Иссерли. — Если смогу найти транспорт, конечно.
Она доехала до коттеджа, поставила машину в гараж и потащилась к дому. За время ее отсутствия некие загадочные нарушители права владения успели подсунуть под дверь коттеджа несколько глянцевитых брошюрок. Горстка водселей, слишком ничтожная для какого-либо успеха, жаждала, чтобы Иссерли отдала ей на выборах свой голос: будущее Шотландии под угрозой, и каким оно будет, зависит от нее. Имелась еще записка от Ессвиса, которую она даже не попыталась прочесть — просто поднялась в спальню, залезла, голая, под одеяло и проплакала несколько часов.