Происходило что-то более серьезное, чем я предполагал. Это был настоящй заговор и если он не получил развития, то это произошло не из-за нехватки воли у преступников, но из-за нехватки у них возможностей и из-за отсутствия соответствующей атмосферы, за что я должен высказать похвалу в адрес их храбрых товарищей.
Упомянутый Меначе давным-давно сговорился с другим солдатом, Хосе Алькаиде Байоной, чье имя я буду еще иметь возможность упомянуть позже, и эта пара договорилась с одним из капралов, Висенте Гонсалесом Тока, о подготовке побега.
Несомненно, что если они не реализовали свою цель, то это случилось только потому, что они хотели расширить заговор и осуществить его в том случае, когда смогли бы заручиться благосклонностью врага. Все, казалось, указывало на это, потому что в противном случае было непонятно, почему эти люди остались и переносили лишения осады. По отдельности они могли сбежать почти в любой момент; но теперь попытка Меначе оставить своих товарищей в церкви, дала повод подозревать многое. Что они замышляли? Неужели остальные должны были следовать за ним один за другим? Планировали ли еще какое-то отвратительное предательство, о котором он должен был сообщить врагу? Могло быть и так.
Я приступил к надлежащему расследованию, потому что правонарушение было серьезным во многих отношениях и мне пришлось принять меры предосторожности. Я узнал, что решив перейти к тагалогам, каждый из намеревался прихватить с собой свою винтовку, два ранца и патронный ящик из своего снаряжения, заполненный боеприпасами, что у них нет других сообщников и что все это было испорчено нерешительностью Меначе. Последнее было очевидно, вероятность отсутствия сообщников была под сомнением.
В результате своего расследования я мог признать их виновными и в других проступках, которые были достаточно серьезными, но все же чуждыми их военным обязанностям. Другого пути не было, кроме как убедившись в этом, сразу же поместить их в тесную камеру.
В сложившейся ситуации я мог бы по закону приказать их расстрелять без промедления, поскольку сложившиеся обстоятельства требовали этого, чтобы предотвратить еще большее зло, но я не стал этого делать. Я приказал запереть их в баптистерии (придел церкви или отдельное здание, предназначенное для обряда крещения – прим. переводчика), кроме того, заковать их в цепи, так как дверь и решетка в этом помещении не были достаточно надежными, а также из-за пугающей извращенности, проявленной этими людьми.
Подумайте, какое впечатление произвело на меня это происшествие: я стал подозревать свою собственную тень. С самого начала осады я не наслаждался роскошью спокойного сна и поскольку все теперь попало в мои руки, то у меня почти не было возможности спать. Я спал, когда шел, когда смотрел и когда ел, стоя и сидя, когда я говорил и когда молчал, мое состояние было постоянным бдением, моя голова была полна раздражением, а мое тело стало автоматом.
В этом моем состоянии и произошел вышеописанный заговор, доказавший бессмысленность моих усилий, перед лицом случившегося я не мог не чувствовать отчаяние. Мои нервы дошли до такого состояния, что легкий шепот, малейший шум не давали мне уснуть в мучительном возбуждении. Мне казалось, что во всем я находил тревожные проявления и все вызывало подозрения и страх. Трудно представить себе отчаяние и страдания, вызванные недостатком физических способностей, когда пылкая воля требует их применения. Напрасно я искал света для своего одурманенного мозга, силы для рук, сопротивления непреодолимой тяжести усталости.
Бог все это отнесет на мой счет. Вспоминая это сейчас, я начинаю думать, что все было всего лишь ужасным кошмаром. К счастью, после самой темной ночи может наступить самое радостное утро. В ужасно плохом состоянии, до которого теперь сократился наш рацион, ничего более желанного не могло быть предложено нам, чем свежее мясо и в то же время не было ничего более невозможного. Как часто мы сожалели об этих трех или четырех лошадях, которых я оставил на всякий случай в то время, когда мы запирались в церкви и которых из-за нашего отвращения к подобной пище я был вынужден отпустить! Сколько бы мы отдали и за те куски оленины, о которых поначалу не заботились!
Но никто из нас и не подумал о том, чтобы у нас было настоящее мясо, потому что это было так же невозможно, так же маловероятно, как увидеть манну небесную и перепелов, которых израильтяне собирали во время Исхода. Но само небо явилось причиной чуда и мы получили хороший запас мяса благодаря неожиданной охоте.
Однажды ночью в конце февраля наши часовые предупредили, что к церкви приближается какой-то карабао (местная разновидность буйволов – прим. переводчика). Поскольку последний находился между окопами противника, которые, судя по непрерывной стрельбе из них, не были оставлены, присутствие карабао было довольно странным. Обычно нужно было бы отправиться в лес, чтобы найти этот вид животных, диких, робких, боязливых, а теперь они даже заходили на бивуаки врага, не испугавшись его присутствия или пожаров, обходили траншеи и свободно перемещались на нашей стороне.
Однако это было легко объяснимо. Тагалоги, несмотря на их бережливость, не хотели отказываться от мяса и чтобы всегда иметь его под рукой, они собрали небольшое стадо этих жвачных животных и выпустили их пастись между своими и нашими позициями. Возможно, они думали, что даже если мы убьем одного из них, то он достанется тагалогам.
В ту ночь из-за необычности визита, заставшего нас врасплох, нам удалось только прогнать карабао. Один из часовых поспешно выстрелил, но не попал. Но следующей ночью я расположился в окопе с пятью лучшими стрелками, предупредив их не стрелять без моего приказа и целиться под лопатку животного.
Спустя короткое время удача нам улыбнулась. Мы убили одного из этих больших животных и к рассвету уже сняли с него шкуру и разделали. У нас было затяжное застолье. Пытаться сдерживать солдат было бесполезно. Их голод был настолько велик, что они почти сошли с ума, отрезая куски мяса, которое жарили и ели. По этой причине мяса хватило всего на три дня и вряд ли стоит говорить, что люди ели так много в первый день, что их желудки страдали. Когда же этот запас закончился, мы повторили охоту, убив еще одного карабао, но на этот раз сами попали под обстрел врага.
Так как соли не было, то ничего нельзя было сохранить и уже через два дня мясо стало совершенно непригодным для употребления. Нам снова пришлось поджидать в засаде третьего карабао, который послужил для пополнения запасов, хотя и ненадолго. В этом случае мы застрелили двух животных; но когда на следующий день мы попытались забрать второго, он уже раздулся и начал разлагаться.
На этом наша неожиданная охота подошла к концу, потому что осаждающие, видя, что они не могут удержать нас от охоты, прогнали скот.
Мы давно чувствовали потребность в соли, но теперь мы обнаружили, что из-за ее отсутствия мы не можем сохранить мясо. Но польза, которую мы получили от появления карабао, не ограничивалась девятью или десятью днями, когда у нас был запас мяса. Шкуры трех животных, после того как были хорошо высушены и растянуты, очень пригодились нам, так как мы ходили босиком, для изготовлении кожаных подметок для защиты ступней ног. Чтобы исключить расточительство или воровство, я сам хранил шкуры, из которых вырезал куски по мере необходимости. Нечто подобное сделал когда-то давний правитель Арагона, который таким образом защитил ноги своих воинов на каменистых тропах Пиренеев.
Начинался март, а солдаты были почти без одежды. Сначала они упорствовали в починке брюк, наконец превратив их в подобие набедренной повязки, используя рукава своих рубах, латали те же рубахи, или, вернее, безрукавки, в которые они превратились.
Но когда уже не оставалось ничего пригодногодля заплаток и рваная одежда снова давала новые прорехи, когда закончились нитки и одна за другой исчезли иголки – каждый мужчина ходил в той одежде, которую только мог придумать. Чтобы исправить это состояние наготы, я выдал 1 марта простыни, белье и рубашки из имущества госпиталя. Это дало им возможность одеться, а затем, подражая Робинзону Крузо на его пустынном острове, они вытащили нити из куска ткани и с помощью игл, импровизированных из куска проволоки, вскоре сшили для себя одежду, наиболее востребованную скромностью.
На фронтисписе этой книги размещена репродукция фотографии, сделанной после нашего прибытия в столицу архипелага. На ней можно увидеть тех, кто все еще носил эти одежды. Остальные выбросили их, как только смогли заменить на новую, потому что им было стыдно за свой внешний вид.
25 числа, во время праздника Воплощения, закончилось шелушение последнего мешка риса. Теперь выдавались последние запасы пищи и на следующий день, чтобы отвлечь солдат, я приказал отрыть траншею, пересекающую улицу Испании, в конце которой находился одноименный мост. Я уже говорил, что последний был хорошо укреплен.
Рядом с мостом, справа от улицы, возвышался дом губернатора, а слева, рядом с улицей Кардинала Сиснероса, находился еще один дом, также укрепленный, в котором были установлены пушки. В результате, из траншеи мы могли вести огонь по входу на мост и помешать сообщению с этими двумя домами.
Работа была завершена не привлекая внимания врага и все было устроено так, чтобы мы могли занять позиции или покинуть их, не показывая себя. 28-го я укрыл там нескольких человек, которые вскоре удивили врага своим огнем, заставив его оставить на улице трех человек – двух убитых и одного тяжело раненого. Таким образом, помимо занятия и воодушевления моих людей, я показал, что мы не впали в уныние и не уснули, одновременно разозлив врага, чтобы он потерял терпение и открыто напал на нас.
И они напали, но на расстоянии и под укрытием, атака представляла собой продолжительный огонь, который начался в пять часов утра 30-го и продолжался до темноты, не имея ничего примечательного, кроме появления современного орудия, одного из тех, что были у нас в Кавите. Его снаряды сотрясали церковь, но не причинили значительных повреждений.