Они также добавляли к этому самые страшные угрозы и (больно об этом писать) мерзкую наглость стаи предателей из нашей собственной армии, которые постоянно кричали, что мы обманули отряд, что мы приведем его к гибели, а дело наше проиграно и так далее с тем же эффектом, призывая наших солдат дезертировать, а не то по своей глупости они погибнут в церкви, что (оставляя офицеров защищать себя, если те этого захотят), они должны спасти свои собственные жизни, что им гарантируют хорошее обращение и что они получат все преимущества, дезертировав в лагерь противника. Против этого слов прочные стены и амбразуры были совершенно бесполезны; здесь могла помочь только постоянная бдительность.
18-го числа рядовой, Хулиан Гальвете Итурменди, был тяжело ранен, а 31-го скончался вследствие ранения. Христианские обязанности, которые мы были обязаны ему посвятить, потребовали создания еще однго печального атрибута – кладбища.
18-го также мы получили письмо, адрессованное военно-политическому губернатору и брату Гомесу Карреньо. Его подписал коллега последнего, монах Леонсио Гомес Платеро. Он посоветовал нам сдаться, убеждая нас сложить оружие перед предводителем Каликсто Вильякорта, который с радостью примет нас в Катипунане, добавив, что к нам будут относиться с особым почетом и немедленно отправят в Испанию, как это уже имело место с остальными отрядами, почти все из которых сдались без боя. Письмо было любезно написано с определенным красноречием, подобным тому, которое использовали исповедники на смертном одре. Мы не ответили на него.
Но срочное сообщение, которое мы получили на следующий день, 19 июля, от Вильякорты, не могло рассматриваться таким же образом. Он писал:
«Я только что прибыл с тремя колоннами под моим командованием и, зная о бесполезном сопротивлении, которое вы оказываете, я сообщаю вам, что, если вы сложите оружие в течение двадцати четырех часов, я буду уважать вашу жизнь и имущество, обращаясь с вами со всем уважением. В противном случае я заставлю вас сделать это без всякого сострадания и возложу на офицеров всю ответственность за каждый возможный смертельный исход.
Отправлено из моей штаб-квартиры 19 июля 1898 года.
Каликсто Вильякорта».
На следующее утро мы направили ему следующее: «Сегодня в полдень истекает срок, установленный в вашей угрозе. Офицеры не могут нести ответственность за гибель людей. Мы едины в решимости выполнить свой долг и вы должны понять, что если и овладеете церковью, то это произойдет только тогда, когда в ней не останется никого, кроме мертвых тел – смерть предпочтительнее бесчестия».
И действительно, мы предпочитали смерть.
IVС 20-го июля по 30-е сентября
Перестрелка нарастает. – Артиллерия обороняющихся. – Письма врага. – Попытка нападения. – Религиозные послания. – Дисциплинарное наказание. – Потери растут. – Бери-бери. – Смерть монаха Карреньо. – Героизм Ровиро. – Письмо от Депюи де Ломе. – Больше доказательств катастрофы. – Этого не может быть!
Постоянный огонь врага, порой яростный и непрерывный, как будто они пытались любым путем уничтожить нас или заставить покинуть убежище а иногда – редкий и обдуманный, как будто они хотели только напомнить нам о приближающемся и неминуемом конце, растущее число жертв, появление болезни, симптомы которой были очень тревожными, раздражающие письма, предупреждения и советы, измена, которая никогда не спит и печальная ситуация Матери-родины, которая становилась все более и более ясной для нас, составляют картину семидесяти двух дней осады, о которых я и расскажу в этой главе.
В двенадцать часов пополудни 20-го числа истекло время, назначенное Вильякортой и немедленно по всей линии противника разразился яростный огонь, который продолжался до следующего утра. Чтобы сэкономить патроны и подстрекнуть противника к атаке, мы решили не отвечать на его огонь, но, видя, наше молчание, Вильякорта, вместо того чтобы послать эти «колонны под его командованием», послал нам другое послание, в котором говорилось, что он больше не будет бесцельно расходовать порох и что он не снимет осаду, даже если она продлится три года. «Я не покину Балер», – сказал он, – «пока я не заставлю вас сдаться». Уместно заметить, что, пока мы читали о его намерении не тратить больше порох напрасно, стрельба продолжалась непрерывно.
Со своей стороны, в то время, как мы были твердо настроены экономить боеприпасы, мы приложили ряд усилий, чтобы обеспечить аккомпанимент для этого шума. Мы нашли в церкви несколько старых пушек. Я не знаю, сколько им было лет, ни по какой причине они там оказались. Также не нашли никаких следов лафетов и других орудийных принадлежностей, а поскольку для пушки не было и пороха, можно утверждать, что мы изобрели своего рода артиллерию.
Мы разобрали несколько ракет и опустошили часть патронов к винтовкам «Ремингтон», смешали полученные таким образом взрывчатые вещества и, выбрав одно из самых маленьких орудий, зарядили его более чем достаточным количеством этой смеси и ядрами.
Установив вручную это орудие в одну из амбрузур, которые мы сделали в фундаментной стене монастыря, закрепили дульную часть, используя прочную веревку, а казенную часть привязали к одной из сохранившихся балок пола.Это позволило нам изменять углы вертикальной наводки и в такой-то степени наводить орудие на цель.
Установив на место наше орудие и хорошенько заткнув уши, мы выбрали самый длинный ствол бамбука из имевшихся в наличии, привязали к нему фитиль, осторожно подожгли его, отошли как можно дальше, а затем, к нашему удивлению, прогремел оглушительный выстрел! Результат был похож на удар мощного тарана – отдача была такой силы, что пушка, как снаряд, вылетела из амбразуры и врезалась в противоположную стену, находившуюся примерно в восьми футах, все здание задрожало.
«Огонь, огонь!», закричали повстанцы; «подождите и у нас будет пушка!»
Среди многочисленных сообщений, которые мы получали почти каждый день, уместно упомянуть одно, которое нам принесли два испанца. Одного из них узнал кто-то из солдат, принадлежавших к отряду Моты. «Он, – сказали они нам, – был капралом в Guardia Civil и командовал постом в Карранглане. Мы видели его там, когда проходили там в сентябре по пути в Балер».
Слуга моего товарища Алонсо, Хайме Калдентей, добавил, что этот человек был его земляком и другом с Майорки. С ним пришел другой человек, очень высокий, которого называли «знаменосцем». Майоркиец, вероятно, не имел полного доверия противника и поэтому его не послали в одиночку, чтобы избежать возможных неожиданностей. Алонсо приказал Хайме, чтобы тот, говорящий на майорском диалекте, предложил «знаменосцу» присоединится к нам, уверив его, что у нас в изобилии различные запасы и средства обороны.
Слуга повиновался; но тот, делая вид, что не понимает диалекта Майорки, громким голосом ответил, что у него есть родители, братья и большая любовь к своей стране; что он не оставил надежды увидеть их и что абсолютно уверен, что если мы будем продолжать обороняться, то все погибнем, потому что все войска полуострова (имеется в виду Иберийский полуостров – прим. переводчика) уже сдались, о нас забыли и мы не сможем получить помощь.
Услышав эти слова, я не смог сдержаться и сказал ему сердито: «Ты как раз тот, о ком забыли и теперь вон отсюда.» Возможно, мне следовало бы промолчать, но я оставляю за собой право судить, достаточно ли он сказал, чтобы вызвать мое негодование, хотя эти слова могли быть только пустым звуком или же они предназначались для ушей солдат.
31-го Вильякорта снова написал нам, заявив, что, если на следующий день (1 августа) мы не сдадимся, он прибегнет к пушечному обстрелу и сравняет наше убежище с землей, не пожалев никого. Вероятно они получили несколько пушек, но вскоре мы обнаружили, что они, скорее всего, были того же типа, что и у нас.
Излишне говорить, что им удалось нанести значительный ущерб стенам церкви. Этот факт вполне может послужить комментарием для тех, кто утверждал, не имея нужной информации, что церковь Балера не подвергалась серьезным атакам, которым мы должны были противостоять.
Угрозы Вильякорты оказались правдой. В ту же ночь, точно в двенадцать часов, с трех сторон одновременно, с юга, востока и запада, зазвучала канонада; хотя, к счастью, на этот повреждения ограничились дверьми и крышей. Двери не были разбиты, но связки одеял, которые мы использовали для их защиты, разлетелись в разные стороны, открывая свободный проход для ядер и картечи, которые со всех сторон обрушивались на двери. Ущерб, нанесенный крыше, оставил нас почти полностью беззащитными от капризов погоды.
3 августа дезертировал еще один человек – слуга Хайме сбежал, прихватив свое оружие, боеприпасы и снаряжение. Он совершил это, будучи часовым у окна справа от алтаря, через которое он выпрыгнул наружу. По нашему предположению он дезертировал из-за выговора, который недавно получил от Алонсо, заметившего его за игрой в карты. Возможно, в этом и была причина, но вполне вероятно, что он задумал эту идею еще во время разговора с земляком с Майорки.
Этот случай вполне мог стать причиной катастрофы. У Алонсо были подозрения, что враг сможет легко поджечь церковь с северной стороны, где на стене был только один часовой, и он был настолько неосторожен, что поделился этим мнением с другими. Поэтому это стало частой темой разговора между нами. Его бесчестный слуга, как вскоре выяснилось, не забыл сообщить об этом тому, кто мог бы использовать эту информацию.
Результат этого не заставил себя долго ждать – уже через четыре дня было совершено нападение на северную стену. Враг расчитывал застать нас врасплох и прихватил с собой все необходимое для поджога здания. Стрельба по северной стороне церкви резко услилась, в то время как группа противника поднимала лестницу, чтобы перебраться через стену. Их успех стал бы началом нашего конца. К счастью, они поставили лестницу рядом с местом, где стоял часовой. Раздался сигнал тревоги. Примчавшись к месту тревоги, мы вступили в быстротечный рукопашный бой, в котором, к нашему немалому удивлению, враг продемонстрировал яростное упорство. Видя непрекращающееся упорст