Ты же на них волком смотришь!» Ульяна про себя поправила: «Волчицей».
Может, и впрямь побаивались подступиться, хотя тогда это было сплошь и рядом. В последние годы тяжелее молодым мальчикам приходится, если такое им, конечно, в тягость… А девчонки работают как волы, все потом и кровью добывают.
Ей так же пришлось в свое время, да и сейчас не легче, потому что почти сороковник, целая очередь юных за спиной. Ту подругу как-то незаметно затоптали, она исчезла с экрана, уехала в провинцию. Говорят, играет тетушек в каком-то крошечном театре. Не звонит.
Она резко выбросила ногу, но зафиксировала удар у самой груди Кашина. Вроде неплохо получилось. Теперь нырнуть под рукой этого непрошибаемого, припечатать в пах. Даже некогда подмигнуть Кашке: «Не трусь, я профи!» Он каждый раз отчаянно боится, что Ульяна забудется и двинет ему по-настоящему. Нет, все в порядке. Это кино, ребята.
– С меня кофе, – пообещал он проникновенным голосом, когда сцена наконец была снята. – Я побаивался, что ты отомстишь мне за свой нос.
– Я сейчас не пью кофе. Забыл?
– Ох, миль пардон! Ты же у нас дойная коровка!
– А вот сейчас могу и не удержаться…
– Прости, моя хорошая! Правда, прости…
Налив себе из термоса зеленого чая, Ульяна присела на складной стульчик, покрутила шеей и вдруг забыла, что держит в руках чашку. Прямо перед ней за пустынной бурого цвета степью солнце, уходя, разожгло небо так, что, казалось, огонь сейчас стечет на землю. Застывшие всполохи изогнулись диковинными параболами, внутри которых таилось свинцовое, мрачноватое. Ночь проступала всей своей тяжестью, темными снами, не позволяющими выспаться.
Полинка погружалась в сон, припав к ее груди, и до утра еще несколько раз присасывалась, ища успокоения. У нее были свои коротенькие беспокойные видения, заставлявшие вздрагивать и ворочаться, искать маму. Ульяна всегда оказывалась рядом: спали вместе, Пуська иногда поперек кровати, согнав мать на самый край. Чуть ли не целиком зависнув над полом, Ульяна думала о том, что ведь эта девочка не первой делит с ней постель, но ничей сон ей до сих пор не хотелось оберегать так истово, что даже шевельнуться боишься.
Чай совсем остыл, когда удалось пробиться к действительности сквозь тоску о дочери. Надо было и сегодня взять ее с собой… Но Пуське нужен дневной сон, а в этой степи и уложить негде. Янка осталась с ней дома. Из-за этого сериала Пуська проводит больше времени с няней, чем с ней самой.
Ульяна выплеснула в траву недопитый чай. Беспокоиться не о чем, ее девчуле весело с Янкой, и та умело заботится о ней, даром, что сама только школьный фартук сняла… Все хорошо. За эту роль положен приличный гонорар. Все хорошо.
– Ну и что мы расселись? Команды не слышала?
«Зря я вылила чай, – пожалела она. – Сейчас бы плеснуть ему в морду… Да кипятком! Некоторые любят погорячее…»
Медленно повернув голову (уж этому выразительному жесту обучилась!), Ульяна посмотрела Спиридонову в глаза. Неправильные черные треугольники, настолько маленькие, что и не разглядишь – что во взгляде. Но ей и неинтересно было знать, что за душой у этого человека, способного по вполне добротному, хоть и без проблесков таланта, сценарию снять совершенно бездарный фильм.
– Команды будешь своему питбулю подавать, – сказала она негромко, но уловила, как режиссер напрягся от ее невозмутимости. – И чтоб больше я такого не слышала.
– Да ты…
Он оборвал себя и быстро отошел.
«Сообразил, что не выгодно менять главную героиню в разгар съемок, – усмехнулась Ульяна вслед. – Продюсер за такое не похвалит. А ему до жути хочется, чтоб похвалили! Впрочем, кому этого не хочется?»
Яна кружила по квартире, воздух которой был заполнен невидимыми другим отражениями: полупрофиль Ульяны, изгиб ее шеи, взмах руки… Создал же Бог такую красоту! Янка думала об этом с восхищением, без зависти. И с долей возмущения: как получилось, что такая женщина осталась одна с ребенком? Слепой он, что ли, этот ее безымянный герой?!
Томно, совсем по-взрослому застонала во сне Пуська, которую днем Янке удавалось уложить в ее кроватку. Ульяна не умела, точнее, не хотела настаивать, сразу же брала девочку с собой в постель. И хотя журналы для молодых мам теперь утверждали, что так – полезно и правильно, Яна не могла отделаться от опасения, которое ее собственная мать зародила, что можно «приспать» ребенка.
– Я? Задавлю Пуську? – Ульяну бросало в жар. – Да ты в своем уме?!
– Но ты же не контролируешь себя во сне, – оправдывалась Янка. – Всякое может случиться…
– Со мной не может. Я сплю не как сурок, можешь не беспокоиться.
Яна расстраивалась: «Как по-другому навести ее на мысль, что с ней в постели должен быть мужчина, а не ребенок? Почему она не пытается даже бороться за него? Ни разу не показала Пуську… Может, он и не знает даже?! А ведь если бы увидел хоть раз…»
Наедине с собой она проигрывала сцену возможного свидания. Накидывала белый Ульянин халат, «открывала» дверь: «Это ты? Боже мой, я думала, ты уже никогда не придешь…» – «Я не мог не прийти. Ведь для меня ты – единственная женщина, которая стоит того, чтобы посвятить ей жизнь».
Янка отдавала себе отчет, что последние слова произносит и от своего имени тоже. Уж если подарить кому-то свою серенькую и пустую жизнь, так только такому человеку, как Ульяна. Другой вопрос: зачем ей эта серая пустота? Хотя есть зачем! Чтобы нашлось куда перелить все то яркое, бурлящее, чего в ней в избытке.
В другой раз воображаемая сцена углублялась его словами о том неведомом ангеле-хранителе, что вернул их друг другу. Янка улыбалась и чуть заметно покачивалась под звучащие только для нее мелодии небесных сфер. А опускаясь на землю, снова начинала мучиться вопросом: как же осуществить эту миссию, которой жаждала ее душа? Каким образом хотя бы узнать – кто этот человек, о котором Ульяна не хочет даже говорить?
…Мать следила за ее внутренними терзаниями, отчетливо проступающими на лице, с возрастающим ужасом. Что-то там не так с этой артисткой… Нужно вытаскивать Янку из этого вертепа, пока она сама в подоле не притащила. Радости в возможности обзавестись внучкой Нина Матвеевна не находила. От дочери бы когда-нибудь отдохнуть… Вот только что-то не видно желающих взвалить вместо нее этот крест. Хотя вроде ничего девчонка, симпатичненькая. Малость тронутая, конечно, раз в артистки подалась, но там ведь ничего не вышло, значит, еще есть шанс…
– Я тебе настоящую работу нашла! – решив, что надо застать дочь врасплох, объявила она, когда Янка только проснулась.
С вечера говорить об этом не стала, чтобы за ночь Яна не набралась духа отказаться. А вот такую, тепленькую, еще можно уговорить…
Но дочь дернулась, как ужаленная:
– Какую еще работу? Я просила? У меня есть работа. И я не собираюсь ее менять.
– Так в услужении и проведешь лучшие годы? – сразу вскипела мать. – Что за радость чужие горшки чистить?
– За таким ребенком не грех и почистить.
Янка припала к толстобокой чашке с кофе, который пила только дома, чтобы не дразнить Ульяну, все еще кормившую дочку грудью. До беременности та была столь отчаянной кофеманкой, что, не глотнув, ни глаз не могла разлепить, ни разговаривать. А потом, сама говорила, будто отшибло охоту… Ее бабушка так бросила курить – в один миг, когда дед умер. Без него ничего не хотелось.
– Менеджером по продажам, – взяв себя в руки, сказала Нина Матвеевна. – Солидная фирма, я узнавала. Оклад хороший. И соцпакет, между прочим. А у своей артистки ты ведь пенсию не заработаешь!
– Может, я еще не доживу до пенсии…
Мать испугалась:
– Что болтаешь?! Не доживет она… У нас в роду все больше семидесяти протянули.
Янка оторвалась от чашки:
– Зачем?
– Что еще значит – зачем?
– Ну, зачем жить так долго? Что в этой жизни такого хорошего? У тебя, например? У меня…
– Да как это, что хорошего? – беспомощно возмутилась Нина Матвеевна. – А что плохого-то?
«Я – не мужчина, вот что плохо. Я никогда не сделаю Ульяну счастливой, хоть в лепешку разбейся! – Яна смотрела на бурый остаток в чашке и не понимала, как нужно с ним поступить. – А ведь где-то существует тот, кому это проще простого. Всего лишь прийти и остаться. Как можно не хотеть этого, если речь идет об Ульяне Соколовской?!»
Испуганно встрепенувшись под руками матери, неожиданно опустившимися ей на плечи, Яна запрокинула голову:
– Да нет, мам, все хорошо!
– Замуж тебе надо, – тихо сказала мать. – И от своей артистки подальше держаться, и от меня. Собственную жизнь пора устраивать, а не о чужой заботиться.
– А у меня нет никакой собственной жизни.
Она подалась вперед, чтобы выскользнуть, не оттолкнув, отошла к раковине, сполоснула чашку и подумала, взявшись за влажное с самого утра хлопковое полотенце: «Вот это и есть моя жизнь. Помыть, просушить, вытереть… Повеситься можно. Но если это делаешь для такого человека, как Ульяна, то все наполняется смыслом. Как же мама не понимает, что более значительного человека в моей жизни не было и быть не может? Или она таким образом сопротивляется тому, чтобы признать собственную серость? Незначительность…»
– Мы уже сто раз говорили с тобой обо всем этом. – Яна улыбнулась и почувствовала, что это вышло невесело.
– Чем она так пленила тебя? Не пойму я. Как будто дурману каждый раз на тебя напускает эта Ульяна твоя!
– Она не моя. И ничья. Такая красота может принадлежать только Богу.
Широкое и скуластое лицо Нины Матвеевны обиженно сморщилось:
– Как-то ты странно говоришь о ее красоте…
– Ничего странного. Как и положено о красоте – с восторгом и замиранием. – Янка усмехнулась, надеясь, что это позволит матери расслабиться.
Но та, звякнув крышкой сахарницы, вздохнула:
– Хоть бы эта артисточка сама замуж вышла, что ли. Может, тогда от нее отлепишься. От кого она родила-то? Он женат, поди?
– Откуда я знаю, мама!