– Ты опаздываешь, – робко заметила Яна. – Давай мне Пуську, мы пойдем погуляем.
– Нет!
Выкрик прозвучал так истерично, что Янка даже струхнула: «Может, все не здорово, а совсем наоборот?»
Боясь подать голос, она застыла возле «вольтеровского» кресла, в котором Ульяна обычно зубрила роли, то поджимая длинные ноги, то свешивая их через валик подлокотника. Присесть в это кресло Янке никогда и в голову не приходило, хотя днем никто не следил за ней.
Еще несколько раз измерив комнату шагами, Ульяна остановилась перед ней и мрачно проинструктировала:
– Значит, так. Никаких прогулок без меня. Никому не открывай дверь. У меня свой ключ. По городскому телефону не отвечай. Я буду звонить по сотовому.
– Да что стряслось? – совсем растерялась Яна. – Тебе кто-то угрожает?
– Можно сказать и так.
Рухнув в кресло, она усадила дочку на широкий мягкий подлокотник и прижала к губам ее ручку. Пуська тут же вырвалась и принялась, бормоча, водить по ладошке указательным пальчиком.
– Сорока-ворона кашу варила, – машинально завела Ульяна, потом резко повторила: – Никому не открывай, поняла? Какое бы имя тебе ни назвали.
– Я поняла, да. Но что…
– Не важно! Просто выполни это, пожалуйста. Не трудно ведь, правда? Это ненадолго. Потом я что-нибудь придумаю. Как-то надо разрешить эту ситуацию… Не знаю – как. На съемки вы со мной больше ездить не будете.
Яна с ужасом посмотрела на девочку:
– Ты боишься, что ее могут украсть?
– Не знаю! Не знаю, чего я боюсь!
Вскочив, Ульяна переместила дочку в кресло и начала собираться, так же лихорадочно бегая по комнатам, только на этот раз что-нибудь прихватывая. Стараясь не производить никаких звуков, Яна опустилась на ковер, держа в поле зрения обеих. Тревога, причины которой она не понимала, сбивала ее сердце с ритма. Яна сжимала увлажнившиеся ладони и бросала на Ульяну умоляющие взгляды.
– Ну ладно, – наконец сжалилась та. – Он позвонил мне утром. Ее отец. Да ты ведь уже поняла, о ком речь! Откуда он узнал, что это его дочь?! Я же ни одной живой душе не говорила! Он спросил о ней так, будто знает наверняка.
– А ты? Что ты сказала ему? – Яна еще крепче сжала кулаки.
Отвернувшись к зеркалу футуристической формы, Ульяна слегка взбила волосы.
– Сказала, что он ошибся. И не имеет к моей дочери никакого отношения. Но он уже, оказывается, подсчитал, можешь себе представить? И заявил, что вполне может иметь. И хочет видеть ее.
– Да что же в этом плохого?
Она так и застыла с расческой в руке:
– Плохого?! Да это катастрофа! Неужели ты не понимаешь, Янка? Это же моя дочь! Только моя. И я ни с кем не собираюсь ею делиться!
– Но ведь ты… Ты ведь его любила…
– Ла! – выкрикнула Ульяна последний слог. – В прошедшем времени. А теперь вот моя единственная любовь! – Она рассмеялась, взглянув на Полинку. – Кресло ковыряет. Надеется выудить умные мысли, которые ее мама выбирала из разных книг.
– Но разве ты не стала бы счастливее, если б он…
Ульяна не дала ей договорить.
– Нет. Кроме Пуськи мне никто не нужен для счастья. Ну не смотри на меня так, я вовсе не феминистка. Но так сложилось, понимаешь? В этом мире я люблю только одного человечка. А нелюбимые не могут дать счастья. Зачем же тогда впускать их в свою жизнь?
– Я думала, ты…
В очередной раз перебив ее, Ульяна напомнила:
– Значит, так. Никого на порог не пускай. Слышала такую пошлость: постель еще не повод для знакомства? Для отцовства тоже. У него уже есть дочь, насколько я знаю, неужели одной мало? – Она с обожанием улыбнулась Пуське, потом встрепенулась: – Что-то я уже лишнее болтаю. Все, полетела!
По-девчоночьи прыгая через ступени (никто же не видит, что вытворяет «звезда»!), Ульяна сбежала вниз, быстро забралась в машину и, почти не прогрев двигатель, дала по газам. И только выехав со двора, внезапно осознала, мимо кого только что проскочила. Ее сердце холодно замерло: она?! Или померещилось?
Только раз Ульяна видела после репетиции эту девочку, забежавшую к отцу, на которого не походила ничем. Надо же! Если б кто-то не сказал тогда, что это дочь Егора Быстрова… Ксюша, кажется, Ксения. Болтали, что у девочки в голове полный бардак… Может, врали, как всегда.
Дав задний ход, Ульяна влетела назад во двор и, выскочив из машины, бросилась к подъезду. И еще на нижних ступенях поняла, что происходит: сверху доносились крики и глухие удары по двери.
– Сука! – вырвалось у нее. – Напугает…
Казалось, она поднимается чудовищно медленно, еле ноги перетаскивает, хотя последние два месяца тренировалась как никогда – роль лейтенанта уголовного розыска обязывала. Но сейчас Ульяна задыхалась так, словно утром встала с больничной койки. Цепляясь за перила, она бросала вперед переставшее слушаться тело и глухо рычала от злости на себя.
На самом деле Ульяна взбежала по лестнице даже быстрее, чем спустилась пару минут назад, но это время для нее наполнилось бесконечным ужасом.
– Отойди от моей двери! – прохрипела она, наконец добравшись до площадки четвертого этажа.
Дернувшись от неожиданности, Ксения повернулась к ней рывком. Лицо у нее было багровым и почти неузнаваемым, Ульяна даже испугалась.
– Так вас даже нет дома…
– Что тебе здесь нужно? – выдохнула она, машинально отметив комизм ситуации.
– А вы меня узнали. – Губы девочки растянулись улыбкой, показавшейся Ульяне зловещей.
– Узнала. Что дальше?
– Вот вы и скажите! Вы зачем моей маме эти фотки прислали? Думали, она сразу его за порог выставит после этого письма? Я бы так и сделала! И пусть бы катился!
Ульяна потрясла головой, в которой все еще было мутно от страха:
– Какие фотографии? Какое письмо? Что ты несешь?
– Думаете, если вас целые дни по ящику показывают, так вам все можно?!
– Подожди ты! Что за фотографии?
– Вашей доченьки! – выкрикнула Ксения. – Скажете, нет у вас никакой дочки?
«Господи, что она говорит?!» – Мысли ворочались слишком медленно, Ульяна никак не могла понять происходящее. До нее доходило отрывками: кто-то раздобыл Пуськины снимки… Папарацци? Жена Егора получила письмо… Там были фотографии… Почему они не в газете опубликовали, а… Эта девица как-то все узнала… Неужели родители сами посвятили ее?
– Покажи, – потребовала она, продолжая надеяться, что произошла какая-то чудовищная ошибка.
Но следом сообразила, что девочка говорит правду, недаром же Егор позвонил с утра. Значит, и он видел эти снимки, узнал свои золотистые волосы…
– Они у матери. Я хотела их порвать…
– Что?!
– А она не дала. Дура несчастная! Еще вас же и жалеет! Надо было разорвать вас с вашим выродком на мелкие кусочки!
Едва удержав руку, готовую всерьез, не пощечиной, ударить по перекошенному от ненависти лицу, Ульяна процедила сквозь зубы:
– Пошла вон! – Она толкнула девочку к лестнице. – Я не посылала твоей матери никакого письма. И твоего отца я забирать не собираюсь. Иди, иди! Я сделала все, чтобы он даже не узнал о… ребенке… Но, видно, кто-то пронюхал. Тайное всегда становится явным.
Она тут же пожалела, что произнесла эту банальность, не соответствующую действительности, ведь множество тайн мира так и остались неразгаданными. Но Ксюша не обратила внимания на неточность, ее беспорядочно скачущие мысли занимало другое.
– Врешь ты все! – выкрикнула она, уже спустившись на один пролет. – Уничтожила нашу семью и чистенькой хочешь остаться? А фиг тебе! Кровью умоешься, шлюха! Я тебе такое устрою теперь, мало не покажется!
– Ах ты…
Она бросилась за Ксенией следом, уже осознавая, что может натворить, если догонит, но не ужасаясь этому. Однако девочка оказалась шустрее. Когда Ульяна выскочила из подъезда, старый двор миролюбиво улыбнулся ей личиками детей, возившихся в промокшем песке. Привалившись спиной к двери, она застонала, закрыв глаза, потом нашла в себе силы снова укрыться в темноте подъезда, чтобы не маячить у всех на глазах со своим до отвращения узнаваемым лицом.
Не замечая того, Лида сидела перед телевизором, выпрямив спину и вытянув шею. И чем больше хотелось съежиться, совсем ускользнуть от чьих бы то ни было взглядов, тем ровнее и горделивее она держалась.
Весь вчерашний свободный от спектакля вечер Егор не мог найти себе места в их давно обжитой квартире и ходил из угла в угол, будто искал что-то, чего здесь быть и не могло.
«Ему нужно время, чтобы выйти из шокового состояния и освоиться с новым положением вещей. Но это не значит, что он собирается менять все больше, чем уже изменилось», – уверяла себя Лида и еще ровнее держала спину. Даже мышцы вдоль позвоночника ломить начало.
Егор заглянул в комнату, она посмотрела на него, но словно сквозь дымку, налипшую на глаза. Независимо от нее губы привычно улыбнулись ему, и он откликнулся радостью, раскрылся навстречу так, что у Лиды больно защемило сердце: совсем как раньше.
Но как раньше уже не могло быть. Особенно после того, как сегодня Ксюшка, куда-то убегавшая с утра, накинулась на отца, вернувшегося после дневной репетиции. Она кричала так, что, наверное, слышали соседи всех девяти этажей, и каждому, очевидно, становилось все понятнее, о чем «вся ваша чертова труппа знает, только мы с матерью, как лохи последние, ушами хлопали!».
Егор даже не пытался остановить ее, рот зажать, что ли, он просто сел на первый попавшийся стул и, упершись локтями в колени, стиснул ладонями голову. Светлые волосы свешивались между пальцами сухими кустиками, и Лиде почему-то стало жаль эти соломенные прядки, сохранившие солнечность детства, судя по волосикам той его дочери.
Не рассчитывая перекричать Ксению, она спросила совсем тихо, надеясь, что муж услышит:
– Если тебе невмоготу, ты иди к ним, мы выживем.
Но первой расслышала дочь и подхватила, мигом соорудив перевертыш, резанувший слух:
– Вот-вот, катись отсюда! Никто не заплачет!
Лида рванулась к ней: