– Как ты смеешь так разговаривать с отцом?
– Да какой он отец?! – Ксюша захохотала так дико, что они оба содрогнулись. – Ты посмотри на него! У него же клыки лезут! Не видишь, что ли? Он вампир, кровь из тебя сосет, а тебе даже оттолкнуть слабо. Мокрая курица!
Быстро замахав руками на мать, попытавшуюся обхватить ее за плечи, Ксюша завизжала, тряся головой:
– Не трогай меня! У тебя руки мокрые! Фу, какие скользкие… Противные! Ты уже разлагаешься вся, он тебя высосал… От тебя же воняет!
Ее внезапно вытошнило прямо на ковер у отцовских ног. Даже не успев отодвинуться, Егор ошарашенно посмотрел на бурую лужу, потом на жену, и Лида прочла в его взгляде отражение той мысли, от которой за секунду до этого вспыхнуло все ее лицо. Вся передергиваясь, срывая с себя нечто невидимое, липкое, как паутина, Ксюша корчилась, всхлипывая и что-то бормоча. Преодолев мгновенное неприятие, Лида прижала дочь и зашептала ей на ухо обычную в таких случаях бессмыслицу:
– Ну тише, тише… Все хорошо. Все прошло, моя милая, моя маленькая. Пойдем умоемся и ляжем, а потом я уберу тут все.
Но убирать не пришлось. Когда Лида вернулась в комнату, Егор уже стирал с ковра мыльную пену. Увидев жену, он сел рядом с пятном и глухо произнес:
– Что мы творим друг с другом…
Не решившись пройти мимо него, чтобы ему не увиделась в этом демонстрация пренебрежения, Лида села на мягкую банкетку у двери гостиной.
– Ее как будто отключили. Только коснулась подушки и сразу уснула.
– Как думаешь, это просто истерика или… Даже продолжить боюсь.
Она торопливо заверила:
– Конечно, всего лишь истерика! Это все очень потрясло ее… Сам ведь знаешь, ты всегда был для нее не просто отцом, кумиром! Лучшим человеком в мире… Нужно выждать, пока она успокоится.
Егор поднял глаза, незнакомо тусклые, измученные.
– И что тогда?
– Тогда и решим.
– Если ты считаешь, что мне лучше уйти…
– Для кого лучше? Если для тебя, то…
– Я не о себе сейчас!
Он вдруг с силой ударил себя кулаком по голове, и Лида вскрикнула:
– Ты что делаешь?
– Уже сделал! – в присвисте прозвучала злость. – Как я мог это сделать?! Знал же, что Ксюшка больна, должен был подумать, как это на ней скажется. И потом… Я ведь так люблю тебя… Мне жизнь интересна только рядом с тобой.
У нее все разом обмякло, и ноги ослабли до того, что пришлось сесть на ковер рядом с мужем. Егор схватил ее руку, испачкав мылом, прижался к ней щекой.
– Ты простишь меня когда-нибудь?
Наклонившись, Лида потерлась лицом о его волосы, которые были уже не такими густыми и пушистыми, как семнадцать лет назад. Но для нее это не имело значения. Поцеловав теплую макушку, она тихо сказала:
– Только если сейчас ты сказал правду.
– Это правда! – заверил он с мальчишеской горячностью. – Никакой лжи между нами не будет, я все тебе расскажу.
«Может, не стоит?» – подумала она с сомнением, но болезненное любопытство пересилило, погнало навстречу тому неизвестному, темному, что надвигалось из прошлого, которое, как оказалось, не было у них общим.
А Егор уже торопился поведать, как опьянили его Италия, о которой до этого он только читал, и обманчивое ощущение иллюзорности его настоящей жизни, и еще более обманчивая реальность миланского сна. Все перепуталось: живые и любимые начали казаться персонажами некогда прочитанной книги, а чужие люди налились манящей энергетикой, какой на родине он в них не ощущал.
– Я ведь видел ее тысячу раз. Мы раскланивались и только. И после возвращения тоже. А там я просто угодил в какой-то солнечный дурман…
«И родилась девочка с солнечными волосами», – за него закончила Лида. Но спросила не о ней:
– Значит, она актриса? Из ваших?
– Ну да, – отозвался Егор с удивлением. – Разве я не сказал?
– Нет. Я могу узнать ее имя?
– А ты не знаешь?
– Ты ведь не сказал. Мы только что это выяснили.
Он потер виски:
– Да, действительно. Но ведь Ксюшка уже все о ней знает, как я понял.
– Но мы с ней об этом не разговаривали.
– А, может, стоило?
Морщась от неловкости, Егор заглянул ей в глаза и снова отвел взгляд. Лида кивнула:
– Конечно, надо было поговорить. Но я… не смогла.
Он опять прижал ее руку:
– Прости, прости, прости… Еще, знаешь…
– Что еще? – Ей захотелось вырвать руку, потому что взгляд Егора опять начал ускользать.
– Я зачем-то позвонил ей сегодня утром. Сказал, что знаю о девочке и хочу ее увидеть.
Не выдержав этого, Лида оттолкнула его:
– Так ты все-таки…
– Нет! – Он поймал ее руку. – Ты не то подумала! Я всего лишь хотел убедиться, что это не мой ребенок, понимаешь? И самому успокоиться, и вам сказать.
– Как можно на взгляд определить, твой это ребенок или нет?
Егор уверенно кивнул:
– Можно. Я почувствовал бы.
– Что же тебя остановило? Или ты все же увидел ее?
– Нет. Она наотрез отказалась показать мне девочку.
У Лиды радостно дрогнуло сердце: значит, та женщина вовсе не охотится за ее мужем?
– Так как же ее зовут? – спохватилась она.
Несколько секунд он молчал, будто решал, что изменится, если жена узнает еще и имя, потом отрывисто произнес:
– Ульяна Соколовская.
– Ульяна! – ахнула Лида и простонала, зажав рот несомкнутыми пальцами: – Ну конечно…
– Почему же – конечно? – нервно спросил Егор.
– Я ведь знала, что она родила. Мне… нашептал кто-то… И потом она…
«…такая красавица», – договорила Лида про себя. Она могла бы поклясться, что не произносила этого вслух, но Егор почему-то сказал, перебирая ее пальцы:
– Это ты у меня красавица. Моя вечно юная белокурая царевна.
Он спросил:
– Мы можем просто поговорить?
– Говори, – приглушенно (дочка спала в соседней комнате) ответила Ульяна, но сжала трубку так, что пластмасса чуть слышно хрустнула.
Помолчав, Егор уточнил:
– А при встрече?
Голос прозвучал вкрадчиво, ей сразу вспомнилось: так Быстров говорил в роли доктора Астрова. И двигался с кошачьей мягкостью. Игривый у него получился доктор… Но кто знает, каким он виделся Чехову?
Отметая эти пришедшиеся не к месту воспоминания, Ульяна холодно произнесла:
– Знаешь, мне за глаза хватило одной встречи! С твоей дочерью.
Представила так ясно, что опять вспыхнули щеки, как в те минуты, когда гналась за Ксюшей.
– О-о! Я так и понял, что она была у тебя. Это было… Как это было?
– Жутко! Она ломилась ко мне в квартиру непонятно зачем и крыла меня матом. Ну, почти матом… А ты думал, как это было?
– Я думал… То есть я думаю, что ты вполне можешь за себя постоять.
– К счастью!
Он поспешно согласился:
– Да, конечно, я это и имел в виду. Ты способна и постоять за себя, и выстоять, и прочее, прочее… Ты – идеал современной женщины.
– Ты произнес это осуждающим тоном или у меня телефон барахлит?
Его смешок прозвучал достаточно отчетливо:
– Помехи на линии! Так мы можем встретиться?
– Для чего? Ты можешь объяснить, зачем тебе вдруг приспичило меня увидеть? Или ты все же не на меня решил посмотреть?
На этот раз он отозвался глуховато:
– Ее мне тоже хотелось бы увидеть.
Сдержав желание ответить грубостью, чего ей очень хотелось, Ульяна произнесла с той игривостью, которая никогда не получалась у нее естественно:
– Как говаривал небезызвестный Лев Евгеньевич: «Савва, тебе-то это зачем? Ты сам уже определил для себя?»
– Не совсем.
Она снова стиснула трубку:
– Так, может, ты сперва разберешься со своими желаниями, а потом уже будешь прорываться к нам?
– Признайся, ведьмочка, что просто не хочешь меня видеть.
– Это доставит тебе удовольствие? Да, я не хочу тебя видеть, – на этот раз произнесла она резко, обидевшись за «ведьмочку» и не приняв его ответного игривого тона. Но следом добавила: – Я не пытаюсь тебя обидеть, Егор. Я всего лишь объясняю тебе положение вещей: в моей жизни есть только один человек, которого я по-настоящему хочу видеть. Каждую секунду. И это не ты. Извини.
Он неожиданно сказал:
– Говорят, ты кормишь ее грудью…
– Да. А почему это…
– Из тебя получилась хорошая мать. Большая редкость в нашем мире.
– Ты имеешь в виду мир в глобальном смысле или наши артистические джунгли?
Трубка донесла его приглушенный смех:
– Их, их, родимые!
– Считай, что я здесь – волчица. Они никогда не бросают своих детенышей.
– Я не бросал ее. Я вообще о ней не знал. Почему, кстати?
Беззвучно усмехнувшись, Ульяна ответила с деланой высокопарностью:
– Потому что наши орбиты пересеклись лишь однажды. В ближайшее тысячелетие такого больше не произойдет.
– Ты уверена?
– Ты тоже уверен, – сказала она. – Только почему-то стесняешься признаться в этом. А ведь это не порок вовсе – любить свою жену. Я всегда знала это о тебе и ни на что не рассчитывала. А теперь мне уже ничего и не надо. Ни от тебя, ни от кого другого. У меня все есть для счастья, понимаешь?
Ей показалось, будто Егор кивнул через расстояние, и подумала, что разговор окончен, но он спросил:
– А не тяжело воспитывать ребенка одной?
– Это просто одной – тяжело. А сейчас мне хорошо как никогда, веришь ты в это или нет.
– Верю. Только не надорвешься, по съемочным площадкам мотаясь?
– Каждый зарабатывает как умеет.
– И то верно.
Разговор завис. Ульяна, не отрываясь, смотрела на витражи в двери, за которой спала Пуська. Разноцветные кусочки стекла сливались в веселую и праздничную картинку будущей жизни ее девочки. Длинной-длинной жизни, в которой всегда будет ярко-синее небо, желтое солнце, красные розы…
– Не ожидал от тебя, – снова заговорил Егор, и в голосе его действительно засквозило удивление. – Того, что ты можешь проявить такую преданность. Пусть не мужчине, ребенку, но все же…
Ульяна очнулась:
– Твоя дочь уже назвала меня шлюхой.