То, что он говорил, не совсем соответствовало действительности. На самом деле Егор не чувствовал себя обязанным… Он хотел соприкоснуться с жизнью ребенка, которого еще даже не видел вживую, но почему-то начинал волноваться при мысли о маленькой дочери. Снимки утверждали, что она похожа на него, а это значит, у нее со временем оттопырятся ушки, и только он наверняка знает – годам к четырнадцати это пройдет, не стоит и переживать. Но если ему не дадут возможности объяснить это, то девочка будет страдать, как он в детстве, когда все дразнили его Лопухом.
И еще надо бы предупредить, что у нее могут быть очень ломкие кости, он чего только не ломал в жизни. Хорошо бы Ульяна подкармливала ее кальцием… Говорят, появился какой-то китайский, девяносто процентов которого усваивается организмом. Он достанет, если только Ульяна согласится взять. А может, уже и сама раздобыла, она для своего ребенка все лучшее зубами вырвет, это он уже понял.
– Ты и сейчас только о них и думаешь. – Ксюша отвернулась к окну, и фигурка ее на фоне желто-коричневых театрально собранных портьер показалась Егору особенно худенькой и сутулой. Явный сколиоз, и почему Лида не отведет ее к хирургу?
– Я пытаюсь думать обо всех нас.
– Нас? Каких это – нас? – Она опять обернулась готовым к нападению зверьком. – Ты уже навоображал, что я эту девчонку сестрой признаю? А с твоей любовницей дружить буду? А фиг вам! Никто мне не нужен, ни они обе, ни ты, ни мать – курица старая!
– Не смей так говорить о ней!
Его бешенство в этот момент было неподдельным. Тем более направлено оно было и на себя тоже, только и отыскивающего, в чем бы еще упрекнуть Лиду: и недостаточно заботливая мать, и чересчур заботливая жена, и несостоявшаяся личность, живет отраженным светом… Лишь бы нашлось оправдание ему самому, безупречному.
– Ударишь меня? – взвизгнула Ксюша.
– Да не ударю. Нет, – опомнился он, опустил уже занесенную руку.
– Не прощу, – процедила она сквозь зубы. – Ты мне за все ответишь.
Хлопнула дверь в ее комнате, щелкнул замок. Закрыв глаза, которые жгло все сильнее, Егор немного постоял, прислушиваясь к тишине, которой обычно жаждал после театральной суматохи и съемочной неразберихи. Потом сел на тот самый диван, куда собирался усадить дочь, и вспомнил, как в последний раз они сидели здесь втроем и обсуждали, в каком месте лучше купить дачу – накопили наконец! Выяснилось, что их тянуло в разных направлениях, и сейчас это показалось Егору знаменательным: они уже тогда готовились разойтись, только нужен был какой-то толчок со стороны.
«Да разве я собираюсь расходиться с ней? – Он поежился и лег на бок, поджав ноги. – С ними… Я ведь никогда даже не допускал такой мысли. И то, что Ульяна восхищает меня, еще не значит, что я люблю ее. Что я готов с ней жить… В Италии просто сумасшедшее солнце…»
Сквозь сон Егор почувствовал, как это солнце снова начинает согревать лицо, и бессознательно улыбнулся. Ему хотелось протянуть руку и отыскать теплые пальцы женщины, похожей на Мадонну, готовую защищать и оберегать… И во сне это получилось. Ульяна улыбнулась ему, и он почувствовал, что счастлив. Абсолютно. Без нагромождений оправданий и доказательств. От одной улыбки…
Просыпаясь, он застонал от разочарования: только приснилось. А телефон все звал его, монотонно и настойчиво.
– Да чтоб тебя, – прошептал Егор, и тут реальность навалилась на него жаром пламени, уже впившегося в легкие портьеры.
Забыв о неумолкающем телефоне, он вскочил и закричал: «Ксюша!», – еще не сообразив, откуда взялся этот огонь. На этот раз дверь в ее комнату была открыта, Егор ворвался и замер на пороге: дочь держала в руке пистолет. В следующую секунду он сообразил, что это зажигалка, которую кто-то подарил ему, а Ксения выпросила, потому что отец не курил, зачем она ему?
«А тебе-то зачем?» – засмеялся он тогда, еще не подозревая, что наступит день, когда дочь захочет очистить их дом огнем…
«Какая необъяснимая цепочка событий: ты проснулась около полуночи, хотя обычно спала до часа, и, естественно, разбудила меня, в кои века решившую лечь пораньше. И пока я кормила тебя, с обычной жадностью припавшую к моей груди, какая-то странная тревога возникла вокруг нас и сгустилась.
Я чувствовала, что беспокойство связано с Егором (теперь уже вольно называю его имя!), но не могла связать его с чем-то конкретным. Я знала, что он здоров, ведь звонил мне совсем недавно, и о премьере спектакля, где он сразу в двух ролях, на прошлой неделе взахлеб рассказывали все газеты, значит, в этом тоже сплошные успех и радость. Почему же мне не удавалось уснуть, даже когда ты, отлепившись и поворочавшись, со сладким кряхтением вытянулась на животе?
И я решилась. Потихоньку выбралась из комнаты, нашла выключенную на ночь телефонную трубку, которую приходится прятать от тебя повыше, иначе разломаешь в пять минут. Часы отговаривали: полночь – не лучшее время для звонков чужому мужу. Но я сказала себе, что если отзовется сонный голос, не важно чей, значит, все в порядке, и мне самой тогда тоже удастся уснуть.
Но в его квартире никто не отвечал. Я ждала долго, за это время можно было выйти и из-под душа, и из туалета. Дачи у них нет, это Егор говорил не раз, все мечтал о своем доме среди сосен. Да и дачная пора давно уже прошла… Что же случилось?
Отключив трубку, я принялась ходить из угла в угол, кусая губы, которые не успевают заживать из-за моей дурной привычки. Сердце сбивалось с ритма, руки сами собой сжимались в «замке», даже пальцы заболели. Неведение и бездействие уже начинали сводить меня с ума…
И тогда вспомнилась Янка.
На этот раз я не колебалась (поздно – не поздно?), схватила трубку и вырвала нашу бедную няню из сна.
– Милая, срочно! Ты очень мне нужна! Хватай такси и не отпускай его, уеду с ним.
Она даже не спросила, куда мне приспичило ехать среди ночи. Примчалась через четверть часа, такая же перепуганная и встревоженная, как я сама. Объясняться было некогда, я только сунула ей бутылочку с молоком, которое успела сцедить, пока ждала ее.
И только в такси я наконец спросила себя, почему, собственно, мчусь к человеку, которого – и тебе уже сообщила! – не люблю больше? Ведь час назад и сама была уверена, что в этой жизни мне нужна только ты. А тебе – я. Сама за тебя решила, воспользовавшись правом сильного. Вечным, подавляющим и порабощающим правом.
Но таксист (по моей же просьбе) гнал так, что я не успела найти ответа. Так и выскочила возле дома, который сама вычислила когда-то. В те неправдоподобные времена, когда следила за каждым шагом Егора Быстрова. Не выслеживала – боже упаси! – а следила измученными глазами раненого зверя.
Почему я так часто ассоциирую себя именно со зверем? Ведь не злость же имею в виду! Любви во мне больше, это я знаю наверняка. На тебя она льется потоком, Янка все время ворчит, что я тебя балую, а она одна воспитывает. Как бы, мол, лет через пятнадцать плакать не пришлось! По-моему, ей кажется, что она будет с нами вечно. Несчастная, никем не любимая дурочка. Твоя привязанность, наверное, останется самым теплым в ее жизни.
Ах да, о зверином во мне… Это интуиция, вот что. Чутье. Я всегда нутром улавливаю опасность, и тебе это, видно, передалось, раз ты вынудила меня проснуться, чтобы и все чувства мои пробудились.
И ты знаешь, мы ведь спасли его. Твоего отца. Моего возлюбленного и ныне, и присно, во веки веков. Я вызвала пожарную, едва выбравшись из такси, даже не посчитав, из его ли окон валит дым. Впрочем, разве я не стала бы тратить деньги на звонок, если бы вычислила, что пожар случился не в его квартире?
Потом я бросилась навстречу огню, уже набиравшему силу, все это не задумываясь, повинуясь некой высшей необходимости, когда иначе просто нельзя. Так что никакого геройства в том не было.
На лестнице между этажами я едва не запнулась о девчонку, скорчившуюся на ступеньках, и опять же не узнала, а угадала в ней Ксению, которую язык не поворачивается назвать твоей сестрой. Я не стала ничего у нее спрашивать. Даже взглянула-то мельком и только потом поняла, что в руке у нее был пистолет. Как выяснилось позднее – обычная зажигалка. Но в тот момент, когда до меня дошло, что именно Ксения сжимала в руке, меня прошил такой ужас – сама едва не рухнула на ступени.
Что за гигантское усилие воли позволило мне добраться до квартиры на третьем этаже? Дверь показалась закрытой, и я уже приготовилась испытать свои «сериальные» навыки на деле: выбить ее ногой, плечом, чем угодно, лишь бы ворваться в квартиру, где мог погибнуть он. О его жене я тогда и не вспомнила, каюсь… Хотя умирать я вряд ли ее оставила бы. Как бы это ни было мне на руку. Это ведь совсем не то, что слегка стукнуть конкурентку по голове, понимаешь?
Кажется, мне было страшно. Наверное, очень страшно. Но почему-то я не помню этого. В память врезалось, как я защищала свое лицо, которым работаю, закрывала его локтем и, прищурившись, выглядывала в сгибе. Обожгла бы кожу – потеряла бы кусок хлеба. Твой кусочек… Об этом я не могла забыть даже в те минуты.
Егора я нашла на полу в одной из комнат. Еще немного, и огонь добрался бы по ковру до его головы… Я подхватила его под мышками и потащила к выходу, не заметив сразу, что над левой бровью и за ухом сочится кровь. Дочь дважды ударила его рукояткой пистолета-зажигалки, выполненной с максимальным правдоподобием и утяжелением.
Пока я стаскивала его по лестнице, подоспели пожарные и медики, мне даже не поверилось, что это не галлюцинация от страха. Егора отобрали, положили на носилки и бегом унесли в машину, где, наверное, был аппарат с кислородом или что-то вроде этого. Я не пыталась увязаться с ним. У меня вообще возникло ощущение, будто я больше не сдвинусь с места…
– Там еще может быть женщина, – на то, чтобы ухватить за рукав пожарного, сил все-таки хватило.
Он кивнул, мгновенно успокоив меня, и скрылся в подъезде. О Егоре я почти не волновалась: он застонал, когда я тащила его по лестнице, значит, был жив. Его не могут не спасти. У него ведь маленькая дочь.