В который раз он огляделся, надеясь отыскать взглядом Катю, но не обнаружил зацепки, кроме старого фонтана, еще не застывшего в предчувствии зимы. В пасмурной сонливости сентябрьского вечера фонтан будто чувствовал себя смущенным, и вялые струи его пытались начертать в воздухе: зачем я здесь?
«Зачем я здесь?» – повторил Марк и, наклонившись, как в детстве, зажал пальцем одно из отверстий. Струя упруго замерла, холодя подушечку. Марк выждал немного и убрал руку. Была струя или нет – ничего, по большому счету, не изменилось.
Он поежился и потер озябшую руку. Не нравились Марку моменты, когда в голову лезли мысли, которые с натяжкой можно было назвать философскими. И саму-то философию он искренне считал шизофреническим бредом. Мысли, которые он вычитывал в классических трудах, казались столь очевидными, что становилось даже неудобно за тщеславие мудрецов, преподносящих людям прописные истины под видом прозрений. Если же Марк, напротив, чего-то не понимал, то с легкостью списывал одну мысль за другой в разряд «мудрствований лукавых», даже не пытаясь вникнуть в их суть.
Как и отец, Марк любил вещи ясные и увлекательные, как романы писателя, в честь которого был назван. А Набокова старший Бахтин так и не осилил, признавался, что засыпает уже на второй странице.
– Эй, красавчик, поразвлечься не желаешь?
Марк резко обернулся и едва не сбил Катю с ног. В длинном светлом плаще (она вообще носила только светлые вещи), с распущенными волосами, она действительно казалась веселой феей, в желтом зонтике которой прячутся добрые сказки. Его мама не ошиблась…
– Привет! – выдавил Марк, застигнутый врасплох ее всегда неожиданной красотой.
– Привет, малыш, – сказала Катя уже своим обычным тоном и быстро коснулась губами его щеки. – Мы с тобой вместе идем в театр, совсем как взрослые.
– Ты и есть взрослая.
– Правда? А я все забываю об этом. Конечно, меня это ничуть не красит, но я не могу отделаться от ощущения, что так и застряла где-то в десятом классе, – доверительно сообщила она, беря племянника под руку. – Слушай, ты уже чуть не на голову выше меня! Когда ты успел?
– Рос, рос и вырос…
Катя хитро огляделась и заговорщицки прошептала:
– Представляешь, что про нас думают? Совратила старушка младенца…
– Брось, ты выглядишь моложе моих одноклассниц!
Теплый искрящийся взгляд благодарно погладил его лицо:
– Ты прелесть, Марк, ты будешь чудным мужчиной. Мы не опаздываем?
Они вбежали по знакомым гранитным ступеням с потухшими от непогоды искорками слюды, прошли мимо грязноватых колонн и окунулись в царственную прохладу театра. Расправив плечи, Марк улыбнулся и, наклонившись к окошечку кассы, наполовину прикрытому альбомным листом с написанным от руки репертуаром на сентябрь, небрежно произнес:
– Две контрамарки на имя Бахтина, пожалуйста.
Одутловатое, испещренное росчерками лет лицо кассирши не оживилось. Марк с ненавистью вырвал контрамарки из ее коротких пальцев и, сделав над собой усилие, снова улыбнулся Кате. Но она обиженно хмурилась, разглядывая развешенные по стенам снимки сцен из спектаклей:
– Смотри, Льва уже нет. Полтора года прошло… А что мы будем смотреть?
– Черт, я забыл! – смущенно признался Марк. – Помню, что в фойе… По стихам какого-то поэта, но хоть убей!
– Не убью…
Они спустились в слабоосвещенный гардероб, и Катя наполнила его уверенным перестуком, беспечно разлетевшись множеством стремительных отражений: «Скорее, мы же опоздаем!» Марк едва успел отобрать у нее плащ – она все норовила сделать сама.
– Привычка. – Катя смущенно улыбнулась и быстро пошла к лестнице, даже не взглянув на себя в зеркало.
Было одно удовольствие глядеть, чуть снизу и сзади, как она поднимается, как играют движением поблескивающие капроном икры и ровные, не слишком худые лодыжки. Казалось, ей приходится сдерживаться, чтобы не побежать, в узкой спине застыло напряжение. Взлетающая при каждом шаге пелена ее светлых волос будто дышала взволнованно и часто. Не отдавая себе отчета, Марк протянул руку, чтобы ладонью поймать ее дыхание, но в этот момент Катя бросила через плечо:
– Ну, где же ты?
Перескочив через пару ступенек, Марк поравнялся с ней и назидательно произнес:
– Мужчина должен подниматься позади. Ты что, не знала?
Катя тихонько фыркнула, но тут же взяла его под руку, и обида лишь скользнула по сердцу, не ранив всерьез. Конечно, он сам поставил себя в идиотское положение: не может такая женщина, как Катя, считать мужчиной любого, кто пытается брить пушок на щеках. Ему стало неловко, будто его уличили в попытке выдать себя за обладателя «Оскара», сходство с которым оказалось весьма призрачно, однако быстрые пальцы уже выстукивали на его запястье ритм песенки, которую Катя начала напевать, давая понять, что не собирается развивать эту тему. Марк украдкой взглянул на ее вздернутые кверху кончик носа и губу под ним, неуловимо трепетавшую в пульсации мелодии, и ему томительно захотелось превратиться в добродушно-нахрапистого весельчака, широкоплечего и улыбчивого, такого, каким был ее муж.
Спектакль давали на третьем этаже в фойе, где место представления было отгорожено тяжелым черным занавесом, всегда наводящим на Марка мрачные размышления. Для зрителей ставили обычные стулья, и к концу спектакля даже молодое тело Марка начинало ныть от нетерпеливого желания поразмяться. В такие минуты его охватывали редкая тяга погонять мяч и унылое осознание ущербности своей любви к искусству.
– Похоже, мы последние, – пробормотала Катя и, ухватившись за широкую ладонь племянника, стала пробираться к свободным стульям.
«Опять она делает неправильно, – с неудовольствием отметил Марк, осторожно переступая через чужие ноги. – Первым должен проходить мужчина…»
Его мысли будто пробежали по тоненьким антеннам Катиных волос, уцепившихся за плечо Марка: она оглянулась с виноватой улыбкой, и когда они наконец сели, прошептала:
– Я слишком привыкла ходить куда-нибудь только с дочкой. Ты же знаешь, Володя постоянно в разъездах. Сейчас он в Москве. Дней на десять.
Катя умалчивала, что накануне отъезда мужа они поссорились из-за Марка. Размолвка началась с пустяка: Володя поинтересовался, за кого она собирается голосовать, и застал Катю врасплох. Выборы предстояли только в декабре, она о них и думать не думала. Ее беспечность возмутительна, заявил муж и напомнил, что является членом партии, которая должна занять в этих выборах одно из ведущих мест. И он сам не последний человек в местном комитете. Всякий раз, когда речь заходила о партийных делах, Володя мгновенно терял и природное чувство юмора, и ту безвредную хитринку, что приносила ему успех в делах, и ленивую снисходительность к несовершенству мира. У него каменело лицо, и слова, точно процеженные сквозь сито, лились сплошь правильные и отборные.
«Ну хорошо, – вздохнула Катя. – Проголосую за вас. Какая, в сущности, разница? Все равно результаты будут сфабрикованы».
«Я не этого добиваюсь».
Катя искренне удивилась:
«А чего же?»
Тогда он вдруг взорвался:
«Ты можешь не болтаться с Марком по городу? Я же не запрещаю тебе ходить к сестре в гости, но зачем же гусей дразнить. У него же по физиономии видна национальность!»
«Да? А говорят, он похож на меня, – ледяным тоном произнесла Катя. – Марк – мой племянник. И я его люблю. Какая разница, какой он национальности?»
«Для тебя, может, и никакой. Но мне уже задают вопросы, намекают…»
«Гуси?»
«Какие гуси?»
«Те, которых ты боишься дразнить. У вас что там: новый ку-клукс-клан? Чем тебе не угодили Бахтины? Лёва всегда прекрасно к тебе относился».
Володя был вынужден признать:
«Он был не самым худшим из них. Но, поверь, все они с гнильцой внутри. Это у них природное».
«Эй, безупречный русский! А если покопаться в листве твоего Древа? Раз уж на то пошло, Марк такой же еврей, как и русский. Половина крови в нем – Светланина. Да и Лев был полукровкой. Кстати, за всю жизнь он не сделал гадости ни одному человеку».
«Откуда ты знаешь? Для артиста он был чересчур состоятельным человеком, это наводит на размышления».
«Ты просто упертый антисемит, вот и все. Лёва столько лет провел в постоянной беготне между театром, радио, институтом! Обеспеченный человек… Если кто из Бахтиных и обеспечен, так это Марк. Он понятия не имеет, чего стоило отцу создать ему достойную жизнь».
«Обеспеченная жизнь еще не есть достойная жизнь».
«Странно слышать это от бизнесмена, ты не находишь? – Катя повернулась к мужу спиной и натянула одеяло. – И не надейся, что ради каких бы то ни было идей я откажусь от Светы с Марком».
До окончания спектакля Марк не смотрел на тетку и все же заметил, как беспомощно она щурится, пытаясь разглядеть лица артистов. При этом у нее был сердитый и обиженный вид. Очков она не носила, утверждая, что от них кружится голова, но Марк был уверен, что тетка просто стесняется, как школьница.
Когда зрители стали подниматься (Марк, изнемогая от желания потянуться всем телом!), Катина рука впилась ему в локоть:
– Постой! Не так быстро, я хочу разглядеть…
Делая вид, что заботливо поправляет племяннику галстук, она скосила глаза к проходу, и Марк догадался, что не в лица актеров она так старательно всматривалась все эти два часа.
– Кто там? – не удержался он. – Может, я тоже знаю?
– Нет. Подожди, вдруг я ошиблась… Ох, нет. Это и вправду он.
– Да кто – он?
– Никита! Ермолаев! – отрывисто крикнула Катя и понизила голос. – Сейчас я тебя кое с кем познакомлю.
Марк едва успел скривиться:
– Может, не надо?
Но Катя уже порывисто, на его взгляд слишком порывисто, шагнула навстречу худому высокому человеку, действительно незнакомому, лицо которого словно было опутано невидимой колючей проволокой.
«Он не позволит нам проникнуть внутрь», – с уважением подумал Марк, но Катин голос отвлек его.
– Здравствуй. А я все гадала: ты это или не ты?