Положив томик Апдайка на стиральную машину, Марк снова вытянулся в воде и закрыл глаза. В детстве мать через день делала ему хвойные ванны, потому что Марк считался ребенком нервным и чересчур впечатлительным, и он был вынужден расслабляться в чуть теплой воде, изнывая от желания поиграть с пластмассовой лодочкой. Помнится, тогда даже поднимался вопрос о поступлении Марка в какую-нибудь спецшколу, где, как утверждала мать, в миллион раз меньше стрессов. Но отец сказал: «Нет». Марк уже не помнил его аргументов, но наверняка тот доказывал, что мальчик не должен быть изолирован от действительности. С младенчества он посмотрел вместе с отцом, который был то на сцене, то в зале, все современные спектакли, чтобы получше «узнать жизнь». Марк помнил эти постановки, но так до сих пор и не знал, что дети могут зарубить собаку ради пельменей.
Недавний разговор с матерью о грозящей им бедности был затеян Марком не всерьез. Ему и в голову не приходила идея действительно отправиться на заработки. То, что многие одноклассники где-то подрабатывали, вызывало в нем только гадливость: эти люди способны думать лишь о деньгах! Марк не высказывал вслух своих соображений по этому поводу, но себя чувствовал свободным от мелких страстей. Им было твердо усвоено от матери: нищие у магазинов – бессовестные люди, тунеядцы, выкачавшие все до копейки из системы социального обеспечения, и Марк знал, что мать имеет право судить их. О мигрантах, расплодившихся на улицах их города и сделавших его похожим на восточный базар, он и слышать не хотел. Среди мальчишек, моющих на стоянках машины, Марк узнавал известных в школе двоечников и с облегчением думал, что теперь их рожи не будут мельтешить перед глазами.
Он никому, даже Косте, не говорил, что в детстве его мать мела улицу. До сегодняшнего вечера Марк не задумывался: какова у нее зарплата? Она преподавала в институте культуры, а вскоре после смерти отца стала готовить и проводить чужие свадьбы. Сначала Марк был несколько обескуражен ее решением, но, поразмыслив, решил, что матери просто необходимо развлечься. Других объяснений он и не искал.
Теперь они пришли сами, и, защищая мать от неведомого судьи, Марк, словно заклятие, повторял: «Это же ее специальность… По крайней мере, она не торгует…»
Хуже этого он ничего и представить не мог.
– Так он и не спрашивал обо мне?
– Нет, – повторил Марк с плохо скрываемым злорадством. – Мы говорили совсем о другом.
Катина рука потянулась к браслету, и Марку захотелось выскочить из комнаты, лишь бы не слышать сухого пощелкивания застежки. Однако на этот раз она лишь поправила его, подняв так, что металл впился в кожу. Марк невольно потер собственное запястье. Он ожидал, что теперь Катя уйдет, но она только на миг отвернулась, и тут же ее лицо прояснилось.
– А ведь это о многом говорит, – протянула она, играя глазами и голосом. – Уж если б ему и в самом деле было наплевать, он спросил бы просто из вежливости.
Марк не удержался и скорчил недоуменную гримасу:
– Он не произвел на меня впечатления вежливого человека. Может, ты слегка подзабыла его? Или спутала с Володей? Кстати, ты еще помнишь о его существовании?
Катин взгляд мгновенно стал снисходительно-взрослым.
– Я помню, – подтвердила она и потерла кончик носа, скрывая улыбку.
– У женщин обычно катастрофически короткая память, – пробормотал Марк и принялся яростно тереть полотенцем волосы.
– А ты хорошо знаешь женщин?
– А мне и не хочется узнать их получше!
– Что ж так?
– Разве недостаточно вас с мамой? И потом… у меня уже была одна…
– Да ну! – взвизгнула Катя и вцепилась племяннику в плечи. – Расскажи, а? Ну, Марик!
– Нечего рассказывать. Вряд ли она помнит – я это был или кто-нибудь другой.
– Но ты же помнишь.
– Потому-то я и говорю, что у женщин плохая память… Ты ведь тоже довольно быстро забыла Ермолаева, – добавил он, поддавшись недоброму порыву.
Катя плавным движением тщательно пригладила волосы и едва заметно нахмурилась:
– А он произвел на тебя сильное впечатление, да, Марк?
– Вовсе нет! Он был пьян. Я просто пытаюсь быть объективным. Ведь это ты бросила его?
У нее дрогнул подбородок, хотя голос прозвучал достаточно твердо:
– Он выгнал меня, Марк.
– Но прежде ты изменила ему!
Она вдруг сломалась, сгорбилась и виновато зашептала, дергая свисавшее с головы племянника полотенце:
– Я думала, все выйдет как у Роллана… Светка всегда говорила, что я слишком по-книжному смотрю на жизнь. Обидно, когда кто-то оказывается прав. Все получилось совсем наоборот. Тебе надо это запомнить, Марк. Ты тоже все видишь несколько иначе, чем все.
– Я ничего не понял, – признался Марк, отбирая у нее полотенце. – При чем здесь Ромен Роллан? И как это я все вижу? Ты что, считаешь меня дальтоником?
Его уловка удалась. Катя расцепила руки и неуверенно улыбнулась.
– В некотором роде, – уже спокойно сказала она тоном Марка. – Знаешь что? Давай прогуляемся завтра по городу? Я зайду за тобой в шесть.
Уже в дверях, беззаботно позволив просочиться холодному воздуху из подъезда, Катя спросила:
– А ты будешь участвовать в конкурсе?
Марк испуганно указал глазами на мать: это секрет.
– Значит, до завтра? – громко сказал он и поцеловал теплую Катину щеку прежде, чем она успела бы сболтнуть что-нибудь еще.
Женщинам нужно вовремя затыкать рот.
– Куда это вы собрались? – ревниво поинтересовалась мать, заперев за Катей дверь. – И о каком конкурсе она говорила?
– Ты забыла, что у Анютки скоро день рождения? – тут же нашелся Марк. – Катя хочет устроить детский конкурс. Но я, конечно, не стану в нем участвовать. Как ты думаешь?
«Ее так легко обманывать, – разочарованно подумал Марк, возвращаясь к себе. – Наверное, отцу было ужасно скучно жить с нею…»
Он подозревал, что Катя умнее старшей сестры, хотя ему ни разу не довелось в этом убедиться. Достаточно ли она была умна, чтобы понять такого человека, как Ермолаев? И нужна ли ему умная женщина? И нужна ли…
Он успел ухватить мысль и притормозить ее, как зарвавшуюся лошадь. О Ермолаеве он знал сейчас немногим больше, чем в первый день знакомства, но Марк чувствовал, что ему не терпится узнать об этом человеке все. И никто не мог открыть ему этого, кроме Кати.
Ее звонок слился с последним, шестым, ударом часов, когда Марк то ли с досадой, то ли с облегчением уже решил, что она не придет. Театрально распахнув дверь, он застыл перед нею в поклоне. Катя скользнула мимо и преувеличенно оживленно защебетала:
– Ах, мои лошади мчались как угорелые! Ветер унес мою новую парижскую шляпку с серебристой вуалью, и одна перчатка угодила под колесо экипажа. И еще туфелька! Моя хрустальная туфелька погибла под кирзовым сапогом какого-то мерзкого денщика!
Марк, не выдержав, расхохотался, хотя позже фраза о мерзком денщике показалась ему неприлично двусмысленной.
– Ну, ты готов, мой юный паж? – произнесла Катя уже другим, деловым тоном набирающего опыт референта. – Где твой плащ? Там ветрено. Пойдем, я покажу тебе свои любимые места.
– Какие в этом городе могут быть любимые места? – с удивлением сказал Марк, но она не ответила и поманила его за собой с загадочной улыбкой непредсказуемой феи.
Они бегом спустились по лестнице, – Катя опять, вопреки всем правилам, первой – и, громко хлопнув тяжелой дверью на добротной пружине, выскочили во двор.
– Вот! – выдохнула Катя, внезапно остановившись. – Это один из уютнейших дворов в нашем городке. Когда моя сестра вышла за твоего отца и поселилась здесь, я была совсем еще девчонкой и часто тайком приходила сюда.
– И что же в нем особенного? – недоверчиво спросил Марк. – В Европе-то, я думаю, дворики почище будут. Тебе не тяжко было возвращаться оттуда в родной свинарник?
Катя не стала возмущенно таращить глаза и бить себя кулаком в грудь. Взяв племянника под руку, она медленно повела его через двор, засаженный старыми могучими тополями, выискивая взглядом крупные сухие листья и с удовольствием наступая на них.
– Не поверишь, но я ужасно соскучилась, – со смешком ответила Катя и смущенно скривила губы. – Мы прожили там несколько лет, и все это время меня не оставляло ощущение, что я сплю и рискую проспать всю жизнь. А мне хотелось жить…
– Стоять в очередях, выслушивать гадости в свой адрес от любого торгаша, вдыхать аромат переполненных помоек, – с готовностью подхватил Марк.
– Ну и что? – запальчиво воскликнула Катя. – Зато я не скрываю того, что я русская. Знаешь, мне все время казалось, что стоит пожилым немцам, обычным прохожим, узнать мое имя, и они возненавидят меня.
Марк не сразу понял:
– Ну как же! Кать-ю-ю-шя!
– Ничего смешного! Ты и представить не можешь, каково это – постоянно чувствовать себя чужим в стране, в которой живешь.
Ему хотелось сорвать с нее маску страдалицы и крикнуть прямо в лицо: «Да я чувствую это уже семнадцать лет!» но Марк решил, что вчера и без того слишком разоткровенничался.
К счастью, Катя сама решила перевести разговор.
– Летом здесь всегда было множество одуванчиков, таких огромных, с длинными стеблями, – вспомнила она, оглядываясь.
– Их и сейчас бывает целое море…
– Я делала толстые венки в два ряда…
– К твоим волосам пойдет желтый цвет.
– А к глазам – голубой. Твой отец, когда сватался к Светлане, подарил мне такой прозрачный голубенький сарафанчик. Я его очень любила.
– Отца или сарафан? – со смехом уточнил Марк, но Катя почему-то рассердилась.
– Щенок! – прикрикнула она и вырвала руку. – Не смей даже думать такого!
Ошарашенный ее внезапной вспышкой, Марк принялся оправдываться:
– Но, Катя, я же пошутил! Я ничего такого и не имел в виду. Ну, пожалуйста, Катя…
«Будто она моя женщина, и я нечаянно обидел ее. Со стороны это должно выглядеть именно так». – Марк незаметно огляделся. За ними наблюдали только дети с деревянной горки, которые вряд ли стали бы делать какие-то предположения.