Раковина была безутешна. Ее скорбная песнь о погибшей безымянной стране звучала сегодня особенно. В ней слышался скрип корабельных канатов и нервные щелчки парусов на ветру. Корабль шел к берегу. Нет, он бы не стал использовать алый шелк. Придумал бы что-нибудь свое. Если бы кто-нибудь ждал его… Хоть кто-нибудь…
Ему захотелось снять с полки вторую раковину и заткнуть оба уха, чтобы не слышать стука в дверь. Но это могла быть его мать, она часто наведывалась к нему, и всякий раз Никита послушно открывал.
Он швырнул ракушку на диван и пошел отпирать. В первую секунду его охватило паническое желание захлопнуть дверь. Желание не должно сбываться так скоро. Они оба недостаточно страдали…
Из-за спины Марка выступила Катя, умоляя темными, как предгрозовое море, глазами.
– Прошу, – произнес Никита, отступая. – Как удачно, что вы меня застали, я как раз собирался на дежурство.
Катя застыла, переступив одной ногой через порог, и вопросительно взглянула на него снизу. Теперь Марк хмуро топтался позади, бряцая острым шпилем зонта. Никите показалось, что его слова обрадовали мальчика – его красивые губы неудержимо расползлись в улыбке.
– Да раздевайтесь же, – беспомощно произнес Никита, недовольный собою. – Вы промокли… Кофе с ромом – вот что вам сейчас необходимо.
– Но ты же уходишь, – холодно напомнила Катя, теребя верхнюю пуговицу плаща. – Кажется, мы не вовремя.
«Ты пропадала десять с лишним лет, чтобы явиться в тот момент, когда я спешу на службу».
Вслух он произнес:
– У меня еще куча времени. В крайнем случае я могу и опоздать.
Но Катя остановила его:
– Ну что ты! Какой же сейчас крайний случай? Мы просто гуляли под дождем и оказались в этом квартале.
– Ты любишь гулять под дождем? – Никита смотрел на Марка поверх ее головы.
Мальчик дернул плечом и отвернулся. «Господи, что я делаю? Зачем?» – Никита сцепил за спиной длинные пальцы и сжал их так, что от боли зашлось сердце.
– Марк вспомнил, что ты обещал прочесть его рукопись, и мы заглянули узнать твое мнение. Стоит ему участвовать в конкурсе?
– Рукопись… Черт, я и забыл о ней. Марк, может, ты забежишь ко мне завтра?
– Нет, – не раздумывая, ответил Марк, по-прежнему глядя в сторону. – Я не смогу.
– Ты можешь занести ее мне, – великодушно предложила Катя, наконец-то справившись с плащом.
– А что, твой офицер уснул на посту?
Он сам испугался прозвучавшей в его голосе злобы, но Катя ничего не заметила. Потянув за руку племянника, она осторожно вошла в комнату и остановилась, удивленно озираясь.
– Все те же обои? – недоверчиво произнесла она и провела по стене ладонью. – Как это возможно, Ник?
– Ник? Это ваше студенческое прозвище? – осмелился заговорить Марк.
– Вроде бы. Раз Катя так говорит.
– А разве ты сам этого не помнишь?
– Я обещал вам кофе с ромом. Это быстро, у меня в термосе всегда горячая вода.
– Ты все так же хлещешь по пять чашек в день?
– Ну что ты! Гораздо больше…
Из совмещенного с кухней коридорчика Никита слышал, как они разговаривают о чем-то вполголоса, и шепот их то угасал, то набирал силу крика. Вернувшись, он обнаружил в них перемену: оба казались рассерженными, то ли друг на друга, то ли на него. Медленно приблизившись, Никита постарался как можно аккуратнее поставить поднос на письменный стол, но кофе все же выплеснулся и неприглядными пятнами задрожал на белых блюдцах.
– Вы не беспокойтесь, – сказал Марк, бесшумно размешивая сахар, – мы скоро пойдем. Кате нужно забирать дочку.
– Да-да, – бросила Катя и сердито скосила на племянника глаза. – Я помню. Ты, Ник, прости, что потревожили тебя, не нужно было этого делать. Конечно, ты еще не мог прочесть рукопись. Но конкурс ведь уже в субботу? Ты успеешь? Вот мой номер. – Она быстро написала несколько цифр на листочке из лежавшей на столе стопки. – Позвони, когда прочитаешь. Может, Марк еще успеет что-нибудь поправить.
Слова сыпались как мелкие монеты – шумно звеня и мало знача. Хотелось остановить их поток, чтобы прозвучало наконец-то, ради чего Катя пришла. Но он не мог коснуться ее губ.
– Мы пошли, – тоненько выкрикнула она и испуганно замолчала.
Марк вскочил и подал ей руку. Его жест был по-мальчишески старателен, но уже исполнен достоинства. Встретившись с Никитой взглядом, он сердито прищурился, но голос его прозвучал все так же вежливо:
– Извините, что мы явились так некстати. И вообще… Я думаю, мне лучше забрать рукопись, вам не до того.
Отчаянное «Нет!» прозвучало на два голоса. Марк растерянно поглядел на обоих и застенчиво, по Катиному, улыбнулся.
– Даже не думай, – стиснув на прощание руку мальчика, внушительно произнес Никита. – Это, конечно, свинство с моей стороны, но я ужасно чувствую себя с похмелья. Не до стихов, знаешь ли… Я обязательно прочитаю и сегодня же. Было бы лучше, если б ты все же зашел, и мы поговорили бы…
– Ты что, боишься мне позвонить? – насмешливо спросила Катя, отбирая у него свой плащ. – Ради бога, решайте свои дела сами.
– Нет у нас никаких дел, – твердо сказал Марк и на этот раз не отвел взгляда. – Вы же не отец мне, чтобы возиться со мной…
Уже заперев дверь, Никита почувствовал, что последняя фраза прозвучала полувопросительно, а он не уловил этого. Его сбила Катя, опять заговорившая о каком-то звонке, и он, не слушая, все же отвлекся и ничего не успел понять. Ему захотелось побежать следом, остановить этого мальчика… Но что он мог сказать ему? И вряд ли Марк захотел бы слушать…
Из-под руки учителя легким дымком осыпался мел. Марк, не отрываясь, глядел на эту руку – поднятая, она помолодела. Вены спрятались, затушеванные старческими кофейными пятнами, но стоило учителю вернуться за стол, рука снова вспухла уродливыми синими жгутами.
«Почему вы не уходите на пенсию?» – много раз ласково спрашивал Марк, заранее зная ответ.
Старик начинал судорожно отряхивать поношенный синий пиджак: «У меня трое внуков, вы же знаете, Марк. Моя дочь, бедняжка, была вынуждена уйти от мужа. Такой, знаете ли, разбойник попался! И кто их теперь должен кормить? Конечно, ее папа, кто же еще? Вот я и кормлю».
Илья Семенович был единственным учителем, обращавшимся к старшеклассникам на «вы». Они привыкли к этому так легко, что, когда учитель случайно кому-то «тыкнул», дело едва не дошло до скандала. Но, как понял Марк, оговорка старика была только поводом.
– Не может еврей преподавать русскую литературу, – громко произнес в тот день Усольцев, едва за учителем закрылась дверь. – Не имеет права. Должны же быть хоть какие-то моральные нормы? Что хорошего он может сказать о русском писателе?
– Ты не Мандельштама имеешь в виду? Или, может, Бабеля? – раздался звенящий голосок Милы Гуревич, и Марк впервые взглянул на нее с интересом: смелая девочка и умница, но до чего же некрасива.
Вмешаться в разговор не тянуло. Все еще теплилась надежда, что о его происхождении никто не догадывается. Бахтин – это звучит почти по-русски… Он медленно перелистнул страницу учебника, потом еще одну и еще…
– Смотрел вчера «Формулу-1»?
Марк нехотя оторвал взгляд от окна. У его единственного друга всегда такой виноватый вид. Даже в его имени звучит скрытый порок – размягчение. Не кость, а Костя. Марк произносил имя друга с жалостливой ноткой и считал себя обязанным опекать маленького белоголового друга, щеки которого до сих пор сохраняли младенческую пухлость. Но сейчас Костя явно пытался примерить чужую роль и пожалеть Марка. Очередной разговор о евреях, как он полагал, давал ему это право.
– Не смотрел. – Марк громко захлопнул книгу, улыбнувшись тому, как отшатнулся приятель, и уже мягче спросил: – Чем там дело кончилось?
Костя мгновенно оживился и едва не потирал руки:
– Ты не представляешь! Шумахер с Хиллом оба вылетели с трассы. Это было что-то! Виноват, конечно, Хилл. Он врезался в Михаэля, выбил его, но и сам тоже заглох. Шумахер как выскочит из машины! Я думал, он Хиллу всю морду разобьет. Но, ты знаешь, он сдержался.
Костя подождал, что друг разделит его возбуждение, и неуверенно добавил:
– Помнишь, ты называл их Моцартом и Сальери? Похоже, Хилл сделал свое черное дело.
От сдерживаемого смеха у Марка напряглись все мышцы:
– Костик, он же не убил его, правда?
– Ну, еще этого не хватало! Ты слышал, говорят, Шумахер женился и собирается на пять лет оставить гонки, чтобы нянчить ребенка. Он что, совсем свихнулся?!
– Почему – свихнулся? Денег у него – куры не клюют.
– Но через пять лет кому он будет нужен? – беспомощно растолковывал Костя.
– Своему сыну.
– Ты шутишь? Марк, его же все забудут за это время!
Марк навалился грудью на парту и снизу заглянул в светлые глаза друга:
– Ты тоже забудешь?
– Я – нет.
– Вот видишь. И я – нет. А говоришь: все.
– Что ты решил насчет юридического? – немного помолчав, поинтересовался Костя. – Я уже точно буду поступать. Ты хоть думал об этом?
– Нет. Просто из головы вылетело.
– Значит, тебя туда не тянет. Если б тянуло, ты бы не забыл.
– А тебя тянет? Ты непременно хочешь установить мировой порядок?
– Издеваешься? Что плохого в том, что люди будут соблюдать законы?
– Скука будет смертная. Ты никогда не ездил в автобусе зайцем?
– Ну, при чем здесь это? Конечно, ездил.
– Но это ты не считаешь нарушением закона, правда? Это ведь такая мелочь! Зато деньги целы, и какие-никакие острые ощущения. А для какого-нибудь Брынцалова и миллион – мелочь…
– Постой, ты что, оправдываешь тот беспредел, что сейчас творится?!
В руке Марка, сжавшей плечо друга, было столько теплой уверенности…
– Да бог с тобой! Конечно же, нет! Но я люблю ездить без билета, понимаешь? И вовсе не потому, что мне жаль денег, на них мне плевать! Но если бы всех заставляли ездить бесплатно, я обязательно бы бросил мелочь в кассу.
Весь последний урок он то и дело ловил на себе недоуменный Костин взгляд и отвечал неизменно ласковой улыбкой. Равновесие было восстановлено. У малыша опять не хватило сил перетянуть чашу весов.