– Ужасное время – осень, – пожаловался учитель, когда Марк по привычке заглянул к нему после уроков.
После смерти отца не нужно было спешить, чтобы успеть захватить того между репетицией и спектаклем.
– Вы боитесь новых общественных катаклизмов? – рассеянно поинтересовался Марк, разглядывая иллюстрации пятиклассников к гоголевским «Вечерам на хуторе…»
Илья Семенович захлопнул журнал и протяжно вздохнул:
– Я боюсь, что мои внуки погибнут от холода. Им нужна зимняя одежда, по крайней мере старшему. Не может же он ходить в моем пальто! Ему тринадцать лет, он уже два раза влюблялся.
– О! – заинтересовался Марк. – И чем дело кончилось?
– А чем могло оно кончиться? Одна девочка уехала, потому что ее папа – военный, а их почему-то вечно швыряют с одного места на другое. Будто нельзя готовиться к войне, не бегая по всей России!
– А вторая?
– О, вторая! Эта заявила, что ей стыдно пройти с ним по улице, потому что он одет как голодранец. «А что? – сказал я ему. – Ты и есть голодранец. И я голодранец. Иначе и быть не может, ведь кругом одни разбойники. И твой папа – разбойник». Это я не вам, Марк, это я внуку так сказал. Теперь он ходит молчком и бессовестно мерзнет в курточке, у которой рукава ему чуть не до локтя.
– А он не обиделся, что вы так сказали про его отца? – осторожно спросил Марк, тщательно складывая рисунки.
– А почему он должен обижаться? Мои мальчики прекрасно знают, что их настоящий папа – это я, потому что я и люблю их, и кормлю, а не тот разбойник.
– Наверное, настоящим отцом может стать и совершенно посторонний человек? – Он выжидающе поглядел на учителя, но старик был занят мыслями о своих внуках.
– Я запретил ей просить помощи у этого разбойника, – пробормотал он, невидяще глядя на Марка.
Внезапно Марк подскочил и заговорил с несвойственным ему жаром:
– Послушайте, ему тринадцать лет? Значит, он меньше меня? Ниже ростом?
– О да, значительно ниже!
– Выходит, ему подойдет моя прошлогодняя одежда! Я очень вытянулся за этот год, мне все стало мало. Я вас очень прошу, возьмите внуку. Только не подумайте чего-нибудь…
«И побольше простодушия в глазах», – подсказал невидимый знаток, хотя Марк и сам знал, как вести эту роль. Он давно научился играть невинного еврейского юношу с честным взором. Это был почти библейский образ, но даже он не мог затмить для старого учителя его сопливых внучат.
Руки старика беспокойно забегали по столу, передвигая с места на место журнал, стопку тетрадей и детские рисунки. У него смешно задергался нос, выдавая крайнюю степень волнения. Марк даже мысленно не улыбнулся. Он был из тех артистов, кто честно и до конца входит в образ.
– Но это как-то неловко, – забормотал Илья Семенович, не решаясь поднять на мальчика печальные глаза. – Что скажет ваша матушка? И что скажут другие ученики?
Марк наклонился и вкрадчиво спросил, понизив голос:
– А зачем им знать? Разве вы или я собираемся кричать об этом на всю школу? И что здесь особенного? У меня нет ни младших братьев, ни племянников. У единственной маминой сестры – шестилетняя дочь, ей моя одежда не подойдет. Что мне с ней делать? Вы же не думаете, что я или мама пойдем торговать? Нет, Илья Семенович, я предлагаю вам от чистого сердца. Приходите к нам в гости, мама будет очень рада.
– Но вы должны сначала переговорить с ней, – испуганно остановил его учитель. – Может, у нее свои планы… Обещайте мне, Марк, что если мама будет против, то вы немедленно предупредите меня.
– Конечно, конечно! – весело заверил Марк, отступая к двери. – Только она не будет против. Ах, Илья Семенович, вы же просто не знаете мою маму!
Дорога к дому была усеяна алыми розами: блестяще, Марк, спектакль проведен блестяще! Его переполняла гордость за собственное великодушие. Помогать униженным и оскорбленным, подобрать ветошку и бережно высушить на чистой веревке – это ли не мечта русского интеллигента? Он в упоении повторял эти слова: русский интеллигент. Я, Марк Бахтин, русский интеллигент.
В дом входил утомленный звуками фанфар и стойким цветочным ароматом. Мать вышла навстречу, и он тяжело опустил голову ей на плечо.
– Ты что? – Она озабоченно ткнулась губами в его холодный лоб. – Устал?
– Нет.
Он никогда не чувствовал себя уставшим после занятий. Школе Марк отдавал слишком мало себя, чтобы это сказывалось на организме. Сдерживая ликование, он принялся рассказывать матери об их разговоре с учителем и о своем предложении. Марк ждал, что мать восторженно перебьет его, воскликнет: «Замечательно! Мой мальчик, как же здорово ты все придумал!» Но она молчала, и глаза ее наливались темной тревогой.
– Вот, – уже менее уверенно завершил Марк. – Где лежат мои старые вещи?
Ему почудилось, будто от матери повеяло холодом, но это, конечно же, просто подуло из окна. Кажется, она еще не заклеила рамы. Раньше это делала уборщица из театра – отец договаривался с ней каждую осень.
– Где моя одежда, мама? – насторожился Марк, не получив ответа.
– Я продала ее.
Она сжалась, будто сын мог ударить. Марк склонил красивую, чуть вытянутую голову и доверчиво переспросил:
– Что ты с ней сделала?
– Я ее продала, – повторила мать плачущим голосом. – И дубленку, и шапку. И теплые брюки тоже. И еще сапоги. Раисе Викторовне, ты ее знаешь. У нее сын на год моложе тебя. Она купила все практически за ту же цену.
Сын слушал ее, серьезно кивая, и Светлана Сергеевна начала было верить, что он способен понять ее и не осудить. Льдинка страха стала таять под сердцем, увлажнив радостью веки, но тут Марк неожиданно по-детски захлопал глазами и обиженно сказал:
– А ведь я обещал ему, мама. Как же мне теперь быть?
– Хочешь, я сама объясню старику? – с готовностью вызвалась мать, но он резко выдернул руку и отступил к двери:
– Нет!
– Подожди, успокойся. Это ведь всего лишь неприятное недоразумение.
– Ты хочешь, чтобы все считали меня нищим?!
– Почему нищим, Марик?
– Ты хочешь, чтобы и он презирал меня?
– Да кто же может тебя презирать?! Марк! Марк!
Он слышал, как она, забыв о приличии, зовет его, выскочив на лестничную площадку, и знал, что каждый его отчетливый шаг, уходящий вниз, в то же время взлетает вверх и отдается в ее сердце.
Укрывшись от взгляда матери под высокой аркой, Марк опустился на корточки и уставился на загаженный вкрадчиво воркующими голубями асфальт. Ему было о чем подумать…
– Катя, он не у тебя? Да Марк же! – Светлана Сергеевна, теряя над собой контроль, кричала в трубку.
Сестра была явно спросонья, она никак не могла взять в толк, почему племянник должен быть у нее. Светлана Сергеевна яростно вдавила кнопку и швырнула трубку на кровать. Под гнетом собственной вины ей было все труднее дышать, а страх стегал под колени узким хлыстом, не давая присесть. Не зная, что предпринять, она беспорядочно нацепила одежду и выскочила в подъезд. Широкий пролет поманил ее жутким предположением, и, скользнув к перилам, она, не наклоняя головы, одними глазами глянула вниз. Площадка была пуста, но Светлане Сергеевне понадобилось время, чтобы, обмякнув на перекладине, отдышаться и прийти в себя.
Внизу хлопнула дверь, и она вскрикнула прежде, чем увидела сына:
– Марк!
– Мама!
Он показался ей испуганным и нездорово бледным, ее несчастный мальчик! Перепрыгивая через ступеньки, Марк бежал к ней, но затравленное выражение не сходило с его лица.
– Ты куда, мама?
У него сорвался голос, и ей показалось, что сын готов расплакаться.
– Я за тобой, – прошептала она и судорожно прижала его. – Тебя не было целых четыре часа. Уже совсем ночь.
– Да, но ты забудь об этом. Забудь, – настойчиво повторил Марк и беспокойно оглянулся: на их площадке было всего две квартиры, а живущая напротив старая вдова директора химкомбината всегда рано ложилась. – Давай считать, что я весь вечер был дома. Договорились? Ну, где я был сегодня вечером?
Она с готовностью рассмеялась:
– Дома!
– Молодец! Мамочка моя. – Щенячьим движением он потерся о шею матери и завел ее в квартиру. – Знаешь, я так проголодался!
Он хотел было сострить: «Не продала ли ты и мой ужин?» – но удержался.
Тщательно умывшись, Марк настороженно взглянул в зеркало и нашел, что отражение ничуть не изменилось. И только усевшись за стол, почувствовал, что его бьет озноб. Превозмогая дрожь, он съел холодную, пахнущую чесноком котлету с размякшими брусочками жареного картофеля и хотел было приняться за чай, но чашка затряслась в его пальцах, и все расплескалось.
– Мам, я пойду лягу, – зябко передернувшись, сказал Марк. – Кажется, я простудился. Ты дашь мне второе одеяло?
Уже придавленный жаркой пуховой тяжестью, напоенный из рук матери медовым чаем и оставленный наконец в покое, Марк позволил впечатлениям сегодняшнего вечера завладеть им. Сначала болезненно морщась, затем все сильнее волнуясь, он вновь, сердито размахивая руками, пересек затихающий проспект, прошел наугад через незнакомый двор, заляпав грязью ботинки, и оказался перед маленьким магазинчиком с глупейшим названием «Меха для сибирских красавиц».
Как он очутился там? Кто провел его этой нехоженой до сегодняшнего вечера тропой? Марк делал догадки, замирая от ужаса, и не мог остановиться ни на одной. Как бы то ни было, он вышел именно туда и увидел, что прямо перед ним стоит, освещенный слабым светом сигнализации, идиотски растопырив руки, мальчик-манекен. Марк разглядывал его одежду, не решаясь взглянуть в кукольное лицо. Увиденное ошеломило его: прошлую зиму он сам одевался точно так же. Только брюки манекен носил другие. Но именно это маленькое отличие показалось Марку продуманной хитростью холодного существа.
Он смотрел на него во все глаза, уже не избегая восторженно-глуповатого взгляда, и на какой-то миг ему показалось, будто они чудовищно схожи с этой большой куклой. Прошло несколько минут, прежде чем Марк пришел в себя и, очнувшись, не узнал улочку, на которую случайно вышел. Что-то изменилось в мире или в самом Марке, пока он глядел в лубочно-синие глаза манекена. В них светился ясный ответ…