3
Радиочастоты передают: «Братство будет уничтожено. Мирному поствоенному обществу не нужны социопаты и террористы. Вооруженные Силы Города обещают устранить внутреннюю угрозу в самые короткие сроки».
***
Из заводских труб летит пепел. Огромный, размером с тетрадный лист. Он наверно завалил бы заводскую территорию серебристо-черными сугробами, но ветер его разносит по всему городу. Невесомые струпья носятся над улицами, оседают чешуей на мостовые. Счетчик Гейгера на городской башне торжественно клянется, что радиация в пределах поствоенной нормы.
Прыжок одной ногой на скамейку, другой – на ее спинку, и рука Нано сбивает пролетающий мимо лоскут. Крошки сыплются Пину на голову, парень пытается стряхнуть пепел, но тот остается на перчатках и маске черными полосами.
– Жирное что-то, – Нано кривит нос, растирая пепел в пальцах. Подносит ближе к лицу, но разглядеть как следует все равно не выходит – в ветреную погоду окуляры маски мутнеют уже к полудню, если как любой нормальный старшеклассник с самого утра торчать на улице, забив на школу. – Вообще ни на что не похоже. Ни на бумагу, ни на дерево. Что еще горит до пепла?
– Не знаю, – Пин пожимает плечами. Еще один ошметок пикирует прямо в подставленную ладонь, Пин аккуратно касается уголка, и пепел липнет к перчаткам, рвется, как крыло кузнечика – вдоль перепонки. – Может, что-то органическое?
– Надо будет сходить хоть раз на химию, – Нано задирает голову, вглядываясь в свинцовое небо, где плывут пепельные ошметки, разрежая пурпурное зарево солнца. Отсюда самих заводских труб не видно, но Нано уверен, что они до сих пор кашляют в атмосферу прогоревшим… чем-то.
От новой отравы вымерли пауки. Почему именно они – остается загадкой. Крысы, птицы, мухи после пепельной атаки выжили, а пауки осыпались по углам квартир крохотными хитиновыми шариками. Кое-где трупы находят горками, будто умирающие намеренно сбивались в стаи, сползались в условное место ритуально сложить лапы. Будто показывали, как их на самом деле было много. И в каких неожиданных местах.
Рядом с мусоропроводами в домах появились контейнеры, подписанные «Специализированная утилизация специфических объектов органического происхождения». Кое-где на них рядом с трафаретной подписью маркерами приписано «для пауков».
Второй раз на утиль-базу за границу Города лезть не понадобится. С количеством Нано не прогадал – мешка «жирного» пепла как раз хватает на сочную, размашистую надпись «Суки, вам это зачтется» в полную ширину блока заводского забора – метра два, не меньше. Нано загребает пригоршней из мешка остатки и выводит рядом с надписью эмблему Братства.
– Они вообще-то моего отца убили, – напоминает Пин. В творческом процессе он не участвует, стоит на страже, пока Нано вазюкает испачканной ладонью по бетону, оставляя черные полосы.
– А у меня брат полумертвым родился из-за всей этой химической дряни с Завода, – отвечает Нано. – Я же твоим родителям не предъявляю, что он прожил всего месяц. Братство, вообще-то, за свободу борется. Мне жаль, что твой отец попался под руку. Ну не свезло ему. Что поделать? Зато мама твоя ушла с Завода вовремя. Мы ему войну объявили.
– Из-за чего? Из-за подохших пауков?
– Из-за того, что их убило. Пин, ты представь, они создали какую-то дрянь, которая не просто перетравила пауков, хер с ними. Она просочилась через защиту домов, – Нано чешет голову тыльной стороной ладони (проклятое солнце совсем сдурело так жарить, аж волосы от пота слипаются), и на маске остаются серебристо-черные разводы. – Мы знаем, что на заводе изобретают новое био-оружие. Радиацией-то уже не запугаешь. Если хочешь, расскажу. У нас там свои люди работают.
Пин смахивает с окуляра маски жухлый лист, прибитый поднявшимся ветром, но прозреть по-настоящему не рвется.
– Когда-нибудь, Нано, ты перейдешь все границы.
Пока никто по ту сторону забора не засек их присутствия, Нано молча выводит последние линии эмблемы, гордый, что не так давно получил полное право ее выводить.
***
– Люди прокляты. Люди отвечают за грехи отцов.
– Громче.
– Люди прокляты! Люди отвечают за грехи отцов!
– Громче, сын мой!
– ЛЮДИ ПРОКЛЯТЫ, ЛЮДИ ОТВЕЧАЮТ ЗА ГРЕХИ ОТЦОВ!..
Пин поднимается с колен, ощущая на плечах невероятную тяжесть. Во рту сухо, и язык липнет к нёбу. Ноет поясница. Зудят вмятины, продавленные на голенях грубо сбитой скамьей. Кажется, респираторы маски вообще не пропускают воздух.
Через стену слышны пения староверов в соседнем храмном зале. Там безопасно, как в домах, можно снимать комбинезоны и приносить на службу детей.
Они все еще едят плоть Христову, пьют его кровь и просят спасти их каннибальские души.
«Каждому по кресту, – шепчет Пин, пряча в карман деревянные четки. – Каждому по кресту. Пусть никто не уйдет обиженный».
4
У приграничных кварталов запах ностальгии и дополнительного ручного дезинфектора «для детей дошкольного возраста» – зверского материнского оружия, которым заканчивалась любая прогулка. Чтобы почувствовать этот запах, Пину не обязательно снимать маску, достаточно шаркнуть подошвой студенческих ботинок по кирпичной крошке у развалин домов или услышать карканье вороны. Почему-то вороны живут только на окраине. И кружат над безлюдными улицами целыми стаями.
– Граница Города, как граница Вселенной. То есть – Мира, Земли-планеты, – Нано сидит на детской горке и машет рукой на городскую ограду. – Там, дальше – космос. Дикие, неосвоенные дали.
– Ну да, космос, – ерничает Пин, выцарапывая на земляной корке камнем вороний силуэт. – Со своими внеземными цивилизациями, которые, может быть, сумеют надрать нам задницу. Нано, ты ведь боишься… – Пин сам не знает, спрашивает он или утверждает. Кажется, он видит-чувствует страх Нано, словно собственной рукой водит раскаленным прутом в микроне от шеи друга. Но показывать уверенность нельзя, потому что если ошибся – будет обида. И для Нано – обида смертельная.
– Боюсь, – неожиданно легко сознается Нано. – Потому и иду туда. Пин, любой страх, если он не от наших инстинктов – навязанный. Кто-то сказал, что вот эту хрень надо бояться, и ты боишься. Чего угодно: радиации, психопатов, гнева Господня. Ладно-ладно, не буду. Хотя ты знаешь, как я к этой вашей религии отношусь. А вот прикинь, тебе скажут, что надо бояться электрочайников.
– Чего в них бояться-то? Что они оживут, прошуршат по полу в твою спальню, заберутся на кровать и нальют кипятка на яйца?
– Я серьезно, Пин. Слепая вера хуже геморроя. Только представь, вдруг выясняется, что целую партию электрочайников сделали из зараженной пластмассы. Или, скажем, тэны в них скрутили из заряженного сплава. Ты что сразу сделаешь? Само собой, побежишь за новым. Потому что – страх. Ты даже не знаешь, правда ли есть опасность, но перестраховываешься, потому что «а вдруг». Для этого панику и сеют. Страхом манипулировать легче, чем мозгами, Пин, намного легче.
– Нельзя всегда тупо идти наперекор страхам. Иногда и в самом деле…
– Конечно, – перебивает Нано. Согласно кивает головой и сует руки в карманы, растягивая комбинезон. – Но кто-то же должен это «в самом деле» проверить.
***
Границу Города пересекают на рассвете. За десять лет трещины в ограде раздались еще глубже, теперь можно поставить ногу удобнее, без малейшего риска соскользнуть. Правда, дерево на той стороне совсем усохло, поэтому каждый оставляет за собой переброшенную через ограду веревку, привязанную к перевернутым качелям.
В рейд собралось всего десять членов Братства (Нано среди них самый младший и это вызывает гордость), остальные нашли неотложные дела на Заводе, в штабе, при семьях. Долго спорили, кто останется сторожить веревки на случай солдатского налета. Никакого риска – просто ошиваться целый день по приграничным кварталам с запасными и перебросить их, если приготовленные обрежут. Слишком скучное занятие для рядового члена Братства.
Хорошо, что у Нано есть Пин.
Первые шаги по заграничной земле отнюдь не первые, но впервые – с определенной целью. Здесь, на открытой местности красное солнце не просто светящийся шар, его лучи касаются кое-как защищенного маской затылка не светом – Нано кажется, что именно так жжет раскаленный жидкий металл. Мелкие плоские камни шуршат и ломаются под рифлеными подошвами, превращая тишину в молчание.
Институт впереди, согласно картам, мифам и легендам. Но пока его стены не прорезали ровную линию горизонта, в реальность Ядерного Центра не верится, как в Шамбалу или Рай, о которых рассказывал Пин, как в Лагерь Уродов где-то на Севере.
Первой безмолвие нарушает девчонка. Их в Братстве немного, каждая стягивает грудь эластичными бинтами, ходит вразвалочку, старается говорить грубым голосом. У этой на рукаве бронзовая нашивка(второй ребенок в семье, группа риска при мобилизации), и это делает ее кем-то вроде отчаянного засранца, которому нечего терять. Заставляет вести себя так, будто война, как ракета, и впрямь может выбросить вторую ступень.
Девчонка обращается к старшему из отряда – единственному, кто перемахнул полувековой рубеж, кто помнит, как было «до». Старший несговорчив, но чистый горизонт и зной, от которых запросто можно сбрендить, в конце-концов развязывают язык.
Старший рассказывает о детстве, когда еду продавали и ели прямо на улице, бросались из распахнутых окон в прохожих мусором, а песок позволял лепить из себя затейливые конструкции. Семейные ячейки выделяли не номерами – фамилиями. Женщины (он это помнит по поведению матери) соревновались, кто лучше выглядит. Мужчины все так же следили за футбольными матчами.
– Мне было лет пять, – вспоминает Старший и описывает в мельчайших подробностях двор своего детства.
Кирпичные многоэтажки по периметру, у каждого подъезда стандартный набор: скамья, две клумбы, три дерева, асфальтовая площадка, исписанная разноцветными мелками.. Из-за проблем с канализацией двор иногда заливает дерьмом, и вонь стоит на три ближайших квартала. Возле кирпичной трансформаторной будки на растянутых между железными опорами веревках сушится выстиранное белье.