Осень не врет. Она понимает цену жизни. Она понимает, что жизнь не стоит ничего. Ровным счетом ничего.
Палач понимал осень. Не любил, любить что-либо он разучился окончательно, а понимал. Он знал, что это его последняя осень, знал, что время его истекло, знал, что те, кто приказывал ему, уже наметили срок, что задание, которое он с гадливостью сейчас выполняет – последнее задание.
Палач знал это тем внутренним знанием, для которого вовсе не нужно иметь информацию. Это знание сформировалось в нем помимо его воли, помимо его сознания. Он не знал откуда, но знал это наверняка.
Это знание позволяло ему смотреть на людей с презрительной усмешкой. Было немного обидно, что вся эта навозная куча будет жить и после его ухода, что он не сможет победить в своей войне против людей. Но это он знал изначально – людей слишком много.
Лучше бы это случилось осенью, и небо пусть будет затянуто тучами, чтобы не было видно звезд. И чтобы не радовались люди, чтобы вода слепила их глаза, а тела их чтобы дрожали от сырости и холода.
Палач отступил в сторону, пропуская пробегающую в арку двора кучку мальчишек. По грязи, по лужам, не разбирая дороги. Они не замечают всего этого, не замечают, что грязь уже облепила их ноги и одежду, что она уже вцепилась в их тела и души.
В окне третьего этажа штора была отдернута. Палача смешила эта предосторожность, но хозяин квартиры относился к этому очень серьезно. Очень серьезно. Хотя прятаться ему было не от кого. Через него Палач получал информацию и приказы, и через него же передавал отчеты и заказы. Никто не мог угрожать связнику, но он всегда был преисполнен серьезности и деловитости, или того, что он принимал за деловитость и серьезность.
Палач про себя называл его Пустышкой. Он и действительно был пуст. Он не вызывал к себе даже никаких чувств. Он даже не был человеком. Так, призрак, обманка. Пустышка.
Наверняка он сидит с самого раннего утра возле окна, наверняка уже давно заметил Палача, но когда тот нажал кнопку звонка, за дверью почти пять минут было тихо, потом щелкнул замок, но дверь приоткрылась только на длину цепочки.
– Вы одни? – каждый раз один и тот же вопрос.
– Да.
Пустышка с сомнением помолчал, потом дверь закрылась, звякнула цепочка, дверь открылась, и Пустышка сдавленным голосом пригласил войти. Как только Палач переступил порог, дверь захлопнулась.
– За вами никто не следил?
– Нет, – как обычно ответил Палач.
Интересно, как Пустышка отреагирует, если однажды Палач скажет, что за ним следили?
Квартира Пустышки была заполнена смесью запахов прелости, грязного белья и какого-то варева. Палач никогда не проходил дальше коридора, ему становилось противно от одной только мысли, что вдруг Пустышка предложит ему сесть или, не дай Бог, попить чаю.
Пустышка не предложил. Он всегда очень старался побыстрее выпроводить Палача. Принять информацию, передать пакет и, отведя бегающий взгляд молча открыть дверь перед уходящим. Пустышка, сгусток вони и страха.
– Здесь пленка, – сказал Палач, положив кассету на тумбочку со старым телефоном возле вешалки.
– Хорошо, – сказал Пустышка и положил на тумбочку возле кассеты небольшой пакет, – это для вас.
Палач молча взял пакет, взвесил его на руке, потом внимательно осмотрел обертку. Пустышка побледнел. Он всегда бледнел в такие моменты, и на лбу его выступали капельки пота. Палачу было наплевать на состояние пакета, он знал, что Пустышка скорее бы умер от страха, чем заглянул в пакет. Знал и все равно проверял пакет. Проверял только для того, чтобы увидеть выражение страха и неуверенности на лице Пустышки.
Капельки пота быстро стекли по лбу к носу, и собрались в каплю, которая повисла на кончике носа Пустышки.
Палач хлопнул пакетом по ладони, Пустышка как всегда вздрогнул и капля упала на пол.
– Ладно, – сказал Палач и спрятал пакет во внутренний карман плаща.
Пустышка засуетился, распахнул дверь.
Теперь почти час Палачу будет казаться, что одежда его пропиталась смрадом квартиры связника. На крыльце Палач остановился и посмотрел на часы. Девять часов. У него имеется небольшой люфт по времени. Можно не торопясь пройтись до места парковки запасной машины. Ту, на которой отвез Жука и Беса, Палач спрятал.
Вряд ли кто-то сможет связать ее со стрельбой возле ночного клуба, но лучше быть осторожным. Ту машину можно будет использовать еще раз. Сегодня ночью.
Хорошая погода, подумал Палач, пережидая, пока мокрая суетливая толпа вдавится в подошедший троллейбус. Люди толкались молча, с остервенением отталкивая друг друга от дверей. Все влезть не сумели, и оставшаяся часть втянулась на тротуар.
Кто-то остервенело отряхивался, размазывая пятна грязи по одежде. Грязь, подумал Палач, жрущая, дышащая, плодящая сама себя грязь.
Каждый комочек в отдельности был хлипким, но вот так, толпой, они могли подобно селевому потоку в горах снести все на своем пути.
А он так и не доказал никому своей правоты. Никому. Даже с ребятами из своей прежней группы он так и не поговорил об этом. Хотя, вряд ли они поняли бы его. У каждого из них была своя боль, и эта боль надежно прятала их от его сомнений и его правоты.
И эта правота делала его одиноким.
Палач обошел высматривающих новый троллейбус людей и быстрым шагом двинулся к автостоянке. Лучше всего, если он приедет на место немного раньше.
Ему предстоит быть только зрителем. Все, что должно произойти через час, спланировал он, но выполнять это будут люди. Его люди, как ни абсурдно это звучит. Он, оружие, отдал приказ людям, и они выполнят его приказ.
Палач всегда точно выполнял приказы, он не представлял себе, что можно приказа не выполнить. Он был оружием, а оружие не сомневается. Он не сомневался, но он и не представлял себе, как легко управлять людьми, как легко заставить их выполнять его работу. Убивать людей.
Они готовы вцепиться в глотку друг другу, Палач вспомнил, как Бес и Жук смотрели друг на друга. Солдат и Наташка… тут даже он не мог до конца представить себе, что может произойти после того, как он перестанет их сдерживать.
Остальные… Как поведут себя остальные, он сможет узнать меньше чем через час. У него еще много времени для того, чтобы занять место в первом ряду и насладиться зрелищем.
Хотя ничего кроме отвращения это у него вызвать не могло.
Дождь почти стих. Или это уже был не дождь, а просто туман оседал мелкой пылью. Вдалеке послышалась милицейская сирена. Где-то что-то случилось.
Город большой, в нем всегда что-то случается. За всем не уследишь.
Возле своей машины Палач остановился, посмотрел на тучи, взглянул на часы. Все в порядке. Все будет так, как он спланировал. И через час, и через месяц, и…
И когда настанет его момент.
Интересно, что сейчас делает Палач? Гаврилин положил постельное белье в тумбочку и захлопнул дверцу. Я бы на его месте спал. Гаврилин с ненавистью посмотрел на стену, отделявшую его квартиру от соседской.
Естественно, крики уже прекратились, и за стеной царил мир да покой. Но рассчитывать на сон уже не приходилось, Гаврилин великолепно знал себя. Теперь всякая попытка уснуть будет обречена на провал после того, как он несколько часов проворочается на диване.
Нет уж спасибо. Лучше подождать до вечера и тогда…
Раз уж спать все равно не получается, можно предаться греху чревоугодия. Вот обожрусь и помру молодым, пропел вслух Гаврилин. И никто мне не указ. Ни Артем Олегович, ни Палач.
Гаврилин двинулся было на кухню, но решил, что в квартире слишком тихо. Он всегда разрывался между двумя прямо противоположными желаниями. С одной стороны – как приятно посидеть одному, в тишине, когда никто к тебе не пристает, не теребит, не заставляет бежать куда попало, или ночами сидеть над допотопным пультом связи, тупо пытаясь не уснуть.
Закрыв же за собой дверь квартиры, Гаврилин уже через пару часов начинал тяготиться и одиночеством и тишиной. Тут у него выбор был небольшой: магнитофон, телевизор или собственный монолог.
Утром лучше всего помогает просто музыка, лучше громкая и иностранная. Не хватало еще вслушиваться в текст. Гаврилин порылся в кассетах, выбрал «Скорпов», сунул их в кассетник и щелкнул клавишей. Потом оглянулся на стену и сделал музыку погромче. Мелочно, конечно, и пошло, но некоторое удовлетворение от этого он получил. Тем более что, насколько он знал, в ближайших окрестностях его квартиры маленьких детей не было.
Так о чем это мы? О планах на счет пожрать. Путь к сердцу мужчины, ясное дело, лежит через его желудок. Гаврилин открыл холодильник и присел перед ним на корточки.
М-да, теперь понятно, почему он так себя не любит. Если бы он был женат… Ну, предположим, что он был бы женат, то сразу после такой ревизии семейного холодильника наступил бы развод.
Более – менее сносно выглядели четыре сосиски в мутной целлофановой оболочке. Маргарин в пластиковой банке сохранился только в виде тонкого слоя на стенках. Кастрюлька с макаронами. Вчерашними. Гаврилин задумчиво посмотрел на бледный комок теста. Позавчерашними. Вчера он позавтракал остатками хлеба и молока. Остатки макарон он варил позавчера. На завтрак.
Банка килек в томате. Гаврилин выдвинул пластмассовый ящик внизу холодильника и обнаружил там скукоженное яблоко.
Убивать таких хозяев надо. Расстреливать из рогатки двадцатимиллиметровыми гайками. Макаронам, не смотря на голод, прямая дорога в мусоропровод.
Джеймс Бонд позавтракал холодной телятиной, рыбой и фруктами. Фиг вам, сосиски не телятина, и есть их холодными никто не собирается.
Гаврилин вытащил из печки сковороду. Материальное воплощение старого тезиса о том, что нельзя откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Что ему мешало сразу помыть сковороду еще неделю назад?