ационных потоках, на самой периферии, и к ним почти никто не прислушивался.
Почти никто.
В вечерних новостях прошел репортаж с места убийства Борщагова, и зрители смогли насладиться зрелищем падающего тела и хаотическими метаниями гостей.
Органы комментировать все это отказались, сославшись, как положено, на тайну следствия. Кое-кто из телезрителей прокомментировал все происходившее на экране по-своему. «Ишь, как забегали, сволочи!» – удовлетворенно сказал кто-то из многочисленных ветеранов и пенсионеров. И фраза эта прозвучала в различных вариациях одновременно и в тысячах других квартир.
Не все же им в мерседесах ездить – с эти согласились многие. Те же, кто ездил именно в мерседесах, вспоминая о близких контактах покойного с Хозяином, покачивали головой и начинали опасаться чего-то нехорошего.
О том, что одновременно с депутатом был убит пропойца и дебошир Егорка, помнили только его соседи по квартире и дому, и те, кто тщательно, но тщетно обыскивали квартиру в поисках хоть какой-то зацепки. Их уловом оказался отпечаток ботинка сорок четвертого размера возле окна в комнате.
Грязь была соскоблена со всей тщательностью и отправлена на экспертизу. Следствие имело только эти комочки и пулю, пробившую господину Борщагову пиджак, рубашку и сердце.
У ночного клуба урожай был гораздо богаче. Не говоря уже о четырех трупах, было собрано почти полтора десятка гильз от автомата, из тел Ногина, охранников и водителя было извлечено почти десяток пуль, выпущенных из двух разных стволов, а с остатков лица одного из охранников был снят отпечаток сапога. Еще две пули были извлечены из штукатурки на потолке квартиры на втором этаже, возле входа в ночной клуб.
Следователь прикинул на глаз возможную линию очереди и покачал головой. У него возникло впечатление, что стрелок пытался очередью вымести улицу, как метлой.
После того, как в проходном дворе были обнаружены шинель и шапка рядового Агеева возле брошенного автомобиля, бывший солдат срочной службы стал подозреваемым номер один.
Информацию о его розыске не передали по телевидению только потому, что побоялись ненароком связать нападение на клуб и убийство Борщагова.
Управляющий клубом дополнить протокол не смог ничем, был отпущен следователем с миром, и ему пришлось давать объяснения уже в другом месте. Там его уже не именовали гражданином и вопросы ставили большей частью болезненные. Действительно, отчего это счетная машинка отказала именно этим утром? Уж не решил ли управляющий немного подзаработать?
В конце концов, управляющему поверили, но в борьбе за свое доброе имя он приобрел несколько ушибов и трещину лучевой кости левой руки.
Уже заполночь вся эта информация достигла Хозяина. Девятнадцатилетний пацан? Хозяин еще раз внимательно прочитал и копию протокола, и донесение своих людей. Семь трупов в карауле и четыре на улице.
То, что Агеев сделал в карауле, Хозяина интересовало мало. А вот откуда солдатик получил информацию о деньгах, достал машину и где откопал подельщика – вот это было интересно и наводило на самые разные мысли.
В результате рядовой Андрей Агеев стал объектом внимания Хозяина. Не исключено, что он больше никогда не всплывет на поверхность. Опять же, случайный патруль мог задержать Агеева уже этой ночью. Но в любом случае Хозяин хотел получить информацию непосредственно от солдата. Насколько случайно то, что все три убийства произошли в один день. Причастность дезертира к убийству Борщагова была более чем гипотетична. Шансов на это почти не было.
Просто Хозяин стал Хозяином именно потому, что в его планах и намерениях не было места для неуверенного «почти». Он слишком хорошо понимал, что одно неправильное действие может повлечь за собой целую лавину ошибок.
Резонанс. Амплитуды самых маленьких толчков могли совпасть и разнести вдребезги самое надежное сооружение. Попытки погасить эти толчки могли только усугубить катастрофу, Хозяин это понимал, поэтому ограничился небольшими мерами, почти незаметными.
Почти.
– Вы знаете, я обдумал то, как эта бойня в карауле может лечь в общий рисунок.
– Я же вам советовал не волноваться по этому поводу. Палач тщательно взвешивает свои действия.
– Еще как! Настолько тщательно, что я не понимаю, как он до сих пор не понял, что его ждет в финале.
– Вы думаете, не понял?
– Не знаю.
– Все он прекрасно понял. Абсолютно все. Причем, я думаю, еще летом.
– Вот это меня и настораживает. Он продолжает действовать, как ни в чем не бывало, точно и эффективно.
– А он иначе не может. Вы перечитайте его личное дело, заключение психолога и рапорта его предыдущего наблюдателя.
– Перечитываю регулярно, понимаю, что все это так, но, тем не менее, до сих пор не могу этого принять. Слишком это не по-человечески.
– А он и не человек. Люди на такой работе вырабатывают свой ресурс слишком быстро. Он Палач.
– Палач. Я с вами полностью согласен, но все время ловлю себя на том, что ожидаю чего-то такого…
– А вот для этого у нас и есть наблюдатель. Это его функция – обнаруживать неожиданности в зародыше. Гаврилин уже дела принял, так что…
– Полностью он их примет только завтра. Пока он переваривает свалившиеся ему на голову счастье и богатство.
– Я ему почти завидую. Столько нового, неожиданного, интересного.
– Вот уж кому не позавидуешь.
– Да. Согласен. Но он же у вас везунчик.
– В такой ситуации нужно что-то большее, чем везение.
– Во всяком случае, у него есть шанс. И достаточно большой. Я тоже не хочу отправлять его на верную смерть. Он мне чем-то симпатичен.
– Артем Олегович…
– Артему Олеговичу Гаврилин не понравился. Это сквозит и в отчете, и в записи разговора.
– А ведь именно от Артема Олеговича будет во многом зависеть судьба…
– А в поддавки с Гаврилиным никто играть не собирается. Как с ним не играли в поддавки на Юге в июле, как с ним не будут играть в поддавки и в дальнейшем. На следующем этапе.
– Для него следующего этапа просто может не быть.
– А нам не нужны неудачники. Пусть барахтается, пусть работает, пусть дерется. Если хочет выжить.
– Артем Олегович сделает все возможное…
– Артем Олегович сделает все возможное, чтобы осуществить операцию. Если для этого понадобится уничтожить наблюдателя…
– Мы с вами оба знаем, что для этого понадобится уничтожить наблюдателя. И не только его.
– Это проблема наблюдателя. Ему никто не позволит помешать акции, но если он сумеет соединить несоединимое – я никоим образом не стану ему в этом препятствовать.
– Артем Олегович об этом знает?
– Зачем? Игра должна идти по правилам.
– Это уже не игра, а гладиаторский бой. И шансы не равны.
– Но они есть у обоих. Вы не можете со мной не согласиться. И я понял, почему вы так симпатизируете Гаврилину.
– Я ему не симпатизирую.
– Извините, я не так выразился. Мы с вами слишком давно этим занимаемся, чтобы симпатизировать кому-либо. Вам интересен этот Гаврилин потому, что он очень на вас похож. Эмоции, интуиция, попытки почувствовать, а не просчитать.
– Это основные требования к наблюдателю, за них он и был отобран из общего списка.
– Вами отобран, заметьте.
– Мной.
– А мы ведь с вами стареем. Начинаем вести беспредметные разговоры. Пора нам подыскивать замену.
– Пора. Только молодежь у нас не доживает до старости или хотя бы до зрелости.
– Не утрируйте.
– Извините, меня замучили предчувствия. Наверное, действительно старею. Становлюсь мнительным.
– Извиняю. Заодно извиняю и за то, что вы сейчас не слишком искренни.
– Таковы правила игры. Мы слишком часто устраиваем экзамены – постоянно поднимаем планку. Сегодня полигон у нас проходят Гаврилин и Артем Олегович. А завтра? Чем моя кандидатура хуже других.
– Вы с годами становитесь не мнительнее, а циничнее. А значит, мудрее. И вас будет просто невозможно незаметно запустить на полигон, как вы выразились, незаметно.
– Именно это я имел в виду.
– Значит, мы с вами друг друга великолепно поняли.
– Более чем.
– Тогда – до завтра!
– Спокойной ночи.
Глава 6
Зимы не было. Что бы там ни говорили календари – после тридцатого ноября декабрь не пришел. Смерть настигла его среди луж и слякоти где-то далеко на подходах к городу.
Все произошло без свидетелей, но Палач ясно представлял себе, как ноябрь под прикрытием туч подстерег наследника, вцепился влажными пальцами в его горло и давил до тех пор, пока не хрустнули сломанные позвонки.
А потом убийца вырыл могилу в раскисшей земле. Он торопился и оглядывался через плечо, ожидая появления нового противника.
Мутные капли стекают по его лицу, а он вслушивается, вслушивается, вслушивается… Он ждет следующего.
Люди уже с ненавистью смотрят на свинцовое небо, на тучи, постоянно беременные дождем, и на жухлую щетину гниющей травы. Люди ненавидят ноябрь, вся вина которого только в том, что он просто не хочет умирать.
Но ноябрь не сдастся. Он взбунтовался, стонет пронизывающими сквозняками, вздрагивает внезапными порывами ветра, пытается удержать время, не пропустить его…
Он будет драться до конца, хотя ему-то слишком хорошо известно, что борьба эта обречена, что так или иначе, но смертельная изморозь затянет ледком глаза и ему, последнему из осенних месяцев.
Поначалу снег, упав на загнившие раны луж, почернеет от гноя, разлезется, а потом слой за слоем запеленает труп ноября, как мумию бинтами…
И людям не понять, почему все так происходит: они слишком заняты украшением могилы декабря венками из новогодних елок. Никто из них этого не понимает и не сможет понять.