Как только Серега Мамаев подключился к переговорному устройству, как только доложил о готовности к полету, так сразу и обрушился на него непосредственный начальник — первый штурман капитан Чечевикин:
— Где ты шляешься? Ты уже совсем инспектором стал. — Юра Чечевикин, как всегда, обходился без деликатностей. У него — только по существу.
Но перед Юрой Чечевикиным Мамаев уже не робел:
— Кому надо, тот знает, где я был. — То есть командир сидит молчит, а он все норовит воспитывать.
— Ах ты, чумак… Я в первую очередь должен знать, где ты находишься.
Старая песня!
Время вмешаться командиру:
— Хватит вам! Включаю магнитофон!
Полынцева можно упрекнуть, что он не установил между штурманами любви и дружбы. Позаботиться о согласии в экипаже — не просто благое пожелание, а его прямая обязанность. Более того, служебная необходимость. Так и он считал. Увы, разлад между людьми начинается не только тогда, когда им есть что делить. Если бы так просто все решалось. Никого из своих подчиненных Полынцев не мог назвать бесчестным человеком. Однако разрыв между штурманами произошел. Да такой, что любой жизни не хватило бы примирить их. Разрыв ли? Нет, тут другое! Какой мужчина не думает об успехе в жизни? Вот и развели их просто разные дороги к успеху. Не мирить, а сделать выбор! Вот как должен был поступить Полынцев. Но слишком поздно понял это.
2
То утро было на редкость тихим, чистым, теплым — ясное утро середины апреля. Солнышко разгулялось вовсю, набрало силу и так пригревало в затылок через плексиглас кабины, что головы повернуть не хотелось. Полынцев думал о том, что жизнь счастливее всего будущим. А у него уже больше прошлого. Эта зима что-то была для него, как никогда, тяжелой.
Экипаж готовился к взлету. Полоса подсыхала после ночи, и над ней — до горизонта! — поднимался струйчатый пар. Домик ближнего привода в дрожании марева, казалось, приподнят над землей. Было такое чувство, что, выключи сейчас двигатели — и прострочит тишину жаворонок.
Все шло обычным порядком. Самолет на стояночном тормозе, штурман корректирует курсовую систему, кормовой стрелок по переговорному устройству творит свою «молитву», или, по науке, читает карту-перечень необходимых действий каждого члена экипажа перед взлетом. Как раз пункт для Полынцева:
— Проверить управление передних колес!
Помнил, что переключил, но все равно потрогал рукой, убедился — таков закон.
— Взлетное!
И тут вопрос руководителя полетов:
— Три полета три, вы готовы к взлету?
— Готовлюсь!
— Взлет вам разрешаю!
Полынцев насторожился. Обычно без запроса взлет не разрешают. Может, торопит из-за опоздания? Но эти десять минут они нагонят на первом же часу полета.
— Три полета три, я разрешил вам взлет, — настойчиво повторил руководитель полетов.
Внес ясность кормовой стрелок, ответственный за осмотрительность в задней полусфере.
— Командир! Самолет на посадочном!
— Далеко? — встрепенулся Полынцев.
— К дальнему подходит.
Как обожгло его: снижается кто-то без связи. Теперь ясное дело, не до «молитвы»: рычаги до упора — и вперед. Но какая там ни была спешка, а заметил Полынцев, что самолет не так начал разбег. Всегда, лишь отпустишь тормоза, и сразу прижимает к креслу или как ладонями в спину подталкивает, а тут что-то он не так пошел вперед. Полынцев решил, что большой вес: на борту около полсотни тонн одного горючего. Пока стронешь! Однако и дальше скорость нарастала явно медленно. Взглядом скользнул по приборам оборотов двигателей, температуры — все в норме. А скорость тяжело набирает. И лишь при повторном осмотре попал в его поле зрения стояночный тормоз. Вот оно что: когда снимал со стояночного, не придержал стопорную защелку и ее защемило под барашком. Выходит, колеса наполовину приторможены?! Первая мысль — взлет прекратить! Так он и сделал: без колебаний убрал рычаги двигателей на малый газ. Это из первейших летных заповедей: если на разбеге возникает сомнение в благополучном взлете — взлет прекратить! Полынцев считал просто: впереди уже рулежный «карман», то есть четверть полосы потеряно на раскачку. Осталось три четверти, но это меньше, чем им требуется для разбега. Не умещается!
Он еще помнил о заходящем сзади самолете и через первый же «карман» освободил полосу.
— Три полета три, вы почему прекратили взлет? — В голосе Виктора Дмитриевича только одно: тревога!
— Оплошность! — ответил Полынцев.
Потом, прокручивая магнитофонную запись, не один раз будут возвращаться назад к этому слову, пока не разберутся наконец, что же он сказал.
— Не понял? — также переспросил и Кукушкин.
— Ошибку, ошибку я допустил. Разрешите предварительный. — Здесь ответ Полынцева был совершенно четок.
— У вас матчасть нормально?
— Нормально.
— Выруливайте на предварительный.
А Полынцев думал об одном. Пока пытался взлетать, тормозные колодки докрасна, наверное, раскалились. Как бы не пригорели камеры. Не пневматические, а тормозные, в которые поступает под давлением специальная жидкость.
— Кормовой, посмотри, след не остается? Я на стояночном прорулил!
А сам оглянулся на магнитофон: пишет!
Эти слова и объясняли истинную причину возникновения опасной ситуации.
«Может, обошлось, если тормозная жидкость не побежала!» — хотелось верить Полынцеву. Только бы не закручивать на стоянку. Одно — своих не встретит над океаном, а другое — техникам сутки на стоянке торчать. Ох и наломал же дров! Хорошие двигатели стали выпускать, с тормозов самолет рвут. А раньше было — на разбеге хоть сам выскакивай из кабины да помогай ему оторваться.
— Из-за этой фитюльки он нас торопил? — оскорбился Юра Чечевикин.
Он имел в виду только одно: приземлившийся на полосу почтовый самолетик. По сравнению с их махиной — все равно что детская коляска рядом с МАЗом.
— Аварийный на внеочередную пошел! — пояснил Мамаев Чечевикину.
Кто знает разницу между первым и вторым штурманом, тот истолкует это пояснение однозначно: яйцо стало учить курицу.
— Сам ты аварийный!..
— Тогда почему он без связи садился? — стоял на своем Мамаев. Зря, пора бы уже знать, что почтовые самолеты садятся на другом канале связи.
— Прекрати болтовню! — осадил его Чечевикин, ничего не объясняя.
— А ты бы, Чек, сам лучше помолчал!
Полынцев эту фразу уже слышал. Главное — тон: дескать, тебя уже слушали, отговорил свое. А теперь сиди и хлюпай носом. Дальше — больше…
3
Старший лейтенант Мамаев появился в экипаже Полынцева после неудачного дебюта в первых штурманах. Пришел он из другой эскадрильи, и на него жалко было смотреть: худой, издерганный, шинелишка на спине горбатится, как у старика. Только своими серыми глазами зачумленно смотрел на начальников. Словно его только что из-под молотилки выхватили.
Разделся, снял шапку. Чуб его русый раскудлатился во все стороны, и напоминал чем-то Серега нахохлившегося после драки воробья.
В боевом полку секретов, конечно, много, но что касается судьбы человека, успехов его или поражений, тут никакая тайна долго не удержится. Люди живут рядом не год, не два — десятками лет. Дружат и раздрузкиваются семьи, продвигаются или задерживаются мужчины в должностях, представляют к наградам или наказывают, кто-то кого-то тянет, а кого-то осаживают — все это если не сегодня, так завтра станет явным, точно как в тесной деревне. Придут молодые лейтенанты в часть — и через два-три месяца их службы можно прикидывать, кому что по силам: орлам — вершины, воробьям — застрехи.
Не надо было ждать и двух-трех месяцев, чтобы понять, что Серега Мамаев не блещет штурманскими способностями. Да и не только штурманскими. Правду сказать, он был больше недотепой, чем хватом. Так, ни то ни се. Пусть служит как служится.
Пролетал Серега год, два, четыре года — и все во вторых штурманах. Каждый полет одно и то же: «Генераторы включил, веду круговую осмотрительность!» Больше его не слышно. Все четыре года. Другие там на построения опаздывают, скандал в общественном месте учиняют, горькую запьют, а фамилия Мамаева нигде не выбивается. Ни в передовиках, ни в отстающих. Подождите, если он не пьет, не курит, на построения не опаздывает, жене не изменяет, так что же еще надо?! Прикинули — и оказалось, что Мамаев кроме всего прочего еще и исполнительный, дисциплинированный офицер. Короче говоря, открыли Мамаева, как гробницу Тутанхамона. Дальше, естественно, вопрос: что же ему всю жизнь генераторы включать? Как же он научится водить самолет, если его боятся на первое сиденье перед компасами посадить? Да если приставить человека к большому делу и самостоятельности побольше, и творческой инициативы, так он, знаете, как может развернуться!.. Разве большая сложность самолет по маршруту провести? Зачем, собственно, штурман нужен? Правильно учитывать ветер, давать поправку в курсе. На том и сошлись: штурманов в авиацию ветром занесло. Ну уж чего-чего, а с ветром Мамаев должен справиться.
Скептики в это время, должно быть, в отпуске прохлаждались.
В первом же самостоятельном полете на полсотню километров от аэродрома Серега так запутал летчиков противоречивыми курсами, что потом самолет с помощью радаров еле вывели на посадочный курс. Полетели второй раз — он вообще пропустил поворотную точку. Ну а когда Серега так согласовал курсовую систему, что при заходе на посадку они вышли поперек полосы, командир больше ждать не стал. Шлемофон о бетонку — и к старшему штурману: «Вы что, самого толстого нашли?»
После такого разговора куда деваться? Срочно организовали контрольную проверку, а заключение уже было готово: слабая теоретическая подготовка, оборудование знает плохо, в полете теряется, делает грубые ошибки.
Теперь бывшие энтузиасты в отпуск ушли. А куда Мамаева? Куда же еще, как не назад, во вторые штурманы.
Как раз тогда со вторыми штурманами плохо было, не хватало их в полку.