Но что-то изменилось, и Одетт резко подалась вперёд, ногти с силой вонзились в столешницу, голос зашипел.
— Не смей. Так. Делать! Если мы схлестнёмся с тобой, от этого бара останутся щепки. Остынь!
Эндрю колебался пару секунд, а потом устало выдохнул. Кожу щипало, как всегда, после использования колдовства, от избытка адреналина кровь прилила, а сердце бешено колотилось. Оставаться на одном месте не было никаких сил. Он вскочил и напоследок наклонился к Одетт, чтобы шепнуть в самое ухо:
— Не смей больше подходить ко мне. Ты сама говорила Кристоферу никому не доверять. Так вот, тебе я не доверяю. Больше — нет.
— Возможно, ты и прав. Только насчёт того ворона… спроси Дугласа. Или его отца.
— Очередной ценный совет, который приведёт только к боли?
— Тебе решать.
— Чёрт дери!
Эндрю оттолкнулся руками от спинки стула и почти выскочил из бара под дождь, с силой сдёрнув куртку с вешалки. Та закачалась и едва не рухнула на пол, но он уже этого не видел. Взвинченный и расстроенный, он сам не знал, куда податься. Точно не домой, а до вечерней репетиции ещё оставалось время. Он вспомнил, как ему всегда нравилось смотреть на залив, вид воды удивительно успокаивал.
Звонок раздался, когда он не прошёл и десятки шагов.
— Да? — резко, обрывисто, на выдохе.
— Эндрю, мы можем встретиться? Это важно, правда.
— Как-то твои частые встречи не вяжутся с «давай расстанемся, так будет лучше для нас обоих».
— Это по делу.
Он хмыкнул, не зная, что ещё ответить. Горькие слова Мари после утра всплыли в голове: «она тебя не любит», и это была правда. Эндрю прекрасно понимал, но сейчас, распаленный адреналином и признанием Одетт, с тяжёлыми мыслями про решение отца и всю чертовщину с воронами, он представил хрупкую и миниатюрную Сильвию и понял, как сильно хочет её увидеть. Мимо проносились машины, он чуть не шагнул на переход на красный свет, и быстро отступил обратно.
Возможно, это и правда важно. Но он четко знал, что это всего лишь повод.
— Ладно. Где?
Сильвия предложила свою маленькую квартиру-студию, и ему не нужен был адрес. Он и так знал его наизусть. Хотя всегда удивлялся её выбору — в отличие от Эндрю, Сильвия никогда не стеснялась пользоваться деньгами семьи.
Она открыла ему почти сразу. Чёрное облегающее платье, высокие тонкие гольфы, в волосах — золотистые украшения в виде змей. Где-то в глубине её квартиры лилась мелодичная музыка, пахло лекарственными травами и чем-то резким, как от лечебных мазей. Дочь своего отца.
Эндрю не знал, подался ли он вперёд к ней первый, или только следовал за её движениями, когда взял её лицо в свои руки и поцеловал, ощущая на губах едва заметную горечь. Куда лучше всех грёз, и почти так же притягательно.
И опасно — где-то на задворках мелькнула эта мысль, но быстро развеялась.
В какой-то миг Эндрю прижал Сильвию спиной к стене и поднял её руки вверх, его руки держали крепко, а взгляд блуждал по всем изгибам тела.
— Я могу остановиться прямо сейчас.
— Нет! Не надо.
Он отпустил её, чтобы стянуть с себя мешающую кофту. Их руки шарили друг по другу, Сильвия лихорадочно возилась с ремнём его джинсов, пока он нащупывал собачку молнии на её платье.
Вздрогнул, не сдержав судорожный вздох, когда Сильвия просунула ладошку в наконец расстегнутую ширинку, а сам с наслаждением провёл по её груди. Казалось, не было тех болезненных дней с бессонными ночами, когда сердце ныло от тоски. Она была сейчас здесь, тёплая и податливая его движениям, проводила пальцами по рёбрам, окутывала собственным запахом и желанием.
Она потянула его за собой, и Эндрю стоило усилия воли не остановить её в прихожей, прямо там, но он последовал за ней, не отрывая взгляда от стройных бёдер и обнаженной спины, не перетянутой линией лифчика, только в мелких родинках.
Он успел заметить, как в комнате мерцали свечи, которые так любила Сильвия, прежде, чем рухнуть вместе с ней на кровать, сбивая с себя джинсы, как ненужную преграду для прикосновений. Эндрю хотел чувствовать её всю — нежную кожу, кончик языка, потяжелевшую от его умелых ласк грудь, как и она — его.
Когда целовала его и извивалась змеёй, вдыхая разгоряченный между ними воздух.
Когда направляла его руки по своим бёдрам, выгибаясь навстречу.
Когда позволяла водить восьмёрки в ложбинке между груди, трепетно касаться тонких ключиц.
Сейчас Эндрю действительно ощущал себя ураганом, созданным из желания любви, из страсти и чувств, плененным каждым движением гибкого тела под собой, беспорядком, в котором волосы рассыпались по плечам Сильвии.
Отдавался наслаждению, которое она приносила ему, и сам хотел стать наслаждением для неё. Мир вздымался и опускался вокруг, как океан, а они переплетались телами, ошалевшие друг от друга. Как возлюбленные, которые встретились после долгой разлуки.
По крайней мере, так казалось самому Эндрю, когда он вошёл в неё одним движением, вызвав громкий стон наслаждения. Сильвия пьянила и увлекала, проникала ощущениями, как медленный яд — или все лучшие грёзы.
Самообладание покинуло его, когда почувствовал дрожь её тела, и, казалось, их тела расплавились и слились в одно, и перестали быть отдельно друг от друга, достигнув края бездны.
Молчание обволакивало их обоих, давая время прийти в себя. Эндрю лениво ощутил, как её ладонь легла ему на сердце, а ноги всё ещё переплетены с его бёдрами. Ему не хотелось ни говорить, ни куда-то двигаться, но голос Сильвии подействовал, как хороший холодный душ:
— А теперь, может, всё-таки поговорим о делах?
Он перевёл на неё взгляд, полный недоумения. Она ускользала от него. Только что перед ним была женщина, желавшая его, а теперь вернувшая деловитый тон. И горечь обожгла изнутри — зря он поддался порыву. Всё это зря.
«Она не любит тебя».
Жаль, у него нет умения закрывать эмоции, как у Кристофера.
И всё-таки Эндрю поднялся и стал торопливо одеваться, стараясь не смотреть на плавные изгибы тела, которые могли легко пробудить желание снова.
— Только не здесь. У тебя ещё есть та кофе-машина, которая варит отличный капучино?
— Да.
Он заметил усмешку на её лице, но предпочёл не обращать внимания, и вышел из отгороженной части студии, которая отведена под спальню. Вряд ли разговор будет простым.
Глава 10
Кристофер никогда не отличался сентиментальностью и уж тем более какими-либо сомнениями. В колдовстве, как и в бизнесе, любая нерешительность могла стать фатальной ошибкой, как и необдуманные действия. Кристофер не прощал себе ни того, ни другого.
И поэтому сам удивился, когда понял, что приехал к кладбищу, на котором похоронен отец. Дворники монотонно сметали по лобовому стеклу струи дождя, снаружи машины сырел ноябрь, но Кристофер всё-таки заглушил мотор и несколько секунд сидел в тишине и мраке салона, в котором всегда витал едва уловимый аромат духов Мари. Пожалуй, один из немногих запахов, которые он отличал — только чужие эмоции он ощущал всегда в полной мере и помнил, как тонул в них.
Как мешалось чужое счастье с тяжёлой утратой, а он сам, казалось, не чувствовал ничего, и от этого сам себе казался пустым. Сосудом для ощущений чужаков, которые проходили мимо, едва обращая внимания на застывшего мальчика.
Тогда он думал, что самое простой способ — заглушить любые эмоции.
В отцовской библиотеке, в которую он часто пробирался, чтобы усесться в громадном вычурном кресле, с резными ручками и впитавшимся запахом сигар, Кристофер отыскал заклинание, которое по неопытности принял за чудесное средство от того, чтобы закрыться ото всех. В описании говорилось: «вы не будете ничего чувствовать, только покой и безмятежность». На другую часть Кристофер не обратил внимания.
«Время действия — от двух до трех часов. После этого рекомендуем уединиться, чтобы переждать постэффект».
Кристофер забрался на чердак дома в одиночестве, считая, что он должен справиться сам, и нечего беспокоить брата или сестру. Когда всё получилось, он расслабленно откинулся на шершавые доски пола, руки звёздочкой, и улыбался — даже далёкое эхо тревог и волнений других отступили. Как опьяненный, Кристофер поднялся и спустился вниз, а потом вышел на улицу в поисках других. Колдовство текло внутри него, наполняло так приятно, как мягкая пена, в тот момент он чувствовал небывалую легкость и свободу.
Пока всё не развеялось, а изнутри не хлестнула тоска, медленно сменяясь настоящим и полным равнодушием. Кристофер хотел испугаться, но не мог — ему всё было безразлично. Потом, когда Мари спрашивала, каково это — он не мог описать. Никак, ничего. Скажи ему убить отца или сестру — и Кристофер бы сделал. Исчезло вообще всё, даже понимание неправильности.
Эндрю тогда испугался — Кристофер видел страх в распахнутых от изумления глазах брата, растерянность Мари. Названия эмоций, но не они сами, физические реакции механизма, выявлял их, как сканер.
Когда приехал отец, то застал всех троих в гостиной, молчаливых и хмурых. Мама скользнула к ним, как была, в элегантном пальто и вечернем платье, подошла по очереди к каждому из них, касаясь невесомо висков и плеч.
— Такое заклинание используется в особых случаях. И никогда в одиночку, надо, чтобы кто-то был рядом, — Кристофер различил укор.
— Со мной всё хорошо.
— О, нет, Кристофер. Поговорим об этом завтра утром.
Первыми эмоциями, которые он ощутил, были не его собственные — а брата и сестры, обрадованные, что его взгляд перестал походить на мёртвый и равнодушный. Возможно, тогда он и понял, что если снова перестанет понимать собственные чувства, всегда может ориентироваться на Мари и Эндрю.
Мари никогда ему не позволяла забыть, где его собственные эмоции, а где чужие.
Как и спустя несколько дней со смерти отца, когда Кристофер сидел в одиночестве в темноте их квартиры, без сна, вслушиваясь в тихую музыку брата с альбома.
Тогда ему казалось, он снова применил то заклинание, потому что не мог ничего почувствовать, не ощущал горя, как должен был, только отрешенность, может, так привыкнув к тому, чтобы скрывать чувства внутри.