Ночная Песня большую часть своей жизни прожила без рук и до сих пор удивлялась им как чуду. Ей казалось, что они наделены таинственной силой и знанием. Она доверяла им. Закрыв глаза, она улыбалась, пока её пальцы трудились над орнаментом. Прошло много времени, и руки у неё заболели, оттого что приходилось поворачивать тяжёлый горшок, а пальцы онемели, оттого что с силой прижимали ракушку к его твёрдым бокам.
Наконец мастерица открыла глаза и замерла от удивления. Изогнутые линии плавно вились по стенкам горшка и соединялись в знакомый образ.
— Мама! — вскочив на ноги, воскликнула Ночная Песня.
От неожиданности она поскользнулась и упала на землю прямо возле горшка, от которого никак не могла отвести глаз. Ошибиться было невозможно: из линий, прочерченных ракушкой, получилось длинное чешуйчатое змеиное тело, которое плавно изгибалось на округлых боках горшка. Выгравированная на горшке змея величественно плыла в сиянии сотни полумесяцев.
— Какая красота! — сказал Зоркий Сокол.
— Да… — пробормотала Ночная Песня, ещё не придя в себя от изумления. Она глубоко вздохнула и повторила: — Да, красота! — Потом снова внимательно рассмотрела орнамент — искусный портрет Праматери — и уверенно сказала: — Да, это она.
Ночная Песня глядела на рисунок, и в глазах её вспыхнуло странное беспокойство. Её вдруг охватила тоска. Рисунок напомнил ей о матери, которая когда-то заботилась о ней так же, как она сама заботится сейчас о своей дочке. Ночная Песня покачала головой и улыбнулась: где-то сейчас Мокасиновая Праматерь? Всё ещё улыбаясь своим мыслям, она вернулась к работе.
Ещё немного — и подарок будет готов. Ночная Песня сделала крышку — тяжёлую крышку, закрывавшую горшок, плотно прилегая к ободку. Отличный горшок для припасов, в котором они будут долго храниться. Зоркий Сокол держал горшок, пока Ночная Песня заканчивала работу.
Это было тысячу лет тому назад. Они смотрели на только что сделанный горшок — подарок любящей матери ко дню рождения дочери — и восхищались его красотой. Они не знали, что Праматерь уже рядом. Совсем рядом.
В следующие несколько дней чудом спасшийся от хищной птицы Пак столкнулся нос к носу с большим енотом, а также с шумной и очень пахучей свинкой пекари. И оба раза ему удалось напугать их громким визгом:
— МЯУ-А-А-А-АУ-У-У-У-У!!!
Пронзительный вопль с треском разрывал воздух.
Услышав его, и енот, и пекари бросились наутёк. Если бы на бегу они оглянулись, то увидели бы, что Пак улепётывает в противоположном направлении. Но тем не менее котёнок понял, что вдобавок к прыгучим лапам, острым зубам и когтям у него есть ещё одно полезное оружие.
Пак быстро научился пользоваться способностями, которыми наградила его природа. Возле своей норки он обнаружил отличные охотничьи угодья, где можно было поживиться мышами и ящерицами. Однажды он поймал крота — тот неосмотрительно высунулся из земли как раз тогда, когда Пак пробегал мимо. Наконец котёнок собрался с духом и решился отправиться на берег ручья. Он подполз к кромке воды. Вода была чистой, но солёной, однако Пак всё-таки принялся лакать её. Напившись, он уселся возле ручья и стал следить за его течением. С голодом и жаждой было покончено.
Теперь ему надо было придумать, как перебраться на ту сторону, — ведь там были Рейнджер и Сабина. Он был уверен, что они там. Когда он смотрел на ручей с высокого берега, тот выглядел не слишком широким. Пак решил, что его можно перепрыгнуть, если хорошенько оттолкнуться от земли задними лапами. Но, оказавшись внизу, у воды, он вспомнил, какая она холодная, как быстро она течёт. Он почувствовал, как его лапы вязнут в мягкой глине, и к тому же здесь, вблизи, ручей оказался гораздо шире. Он был словно океан, а тот берег казался огромным и недосягаемым, как другой континент.
Пак сидел и смотрел на ту сторону. Вдруг он заметил, как в воздухе вспыхнула искорка. Над кромкой ручья что-то замерцало, словно крошечная разноцветная радуга. Колибри!
Пак моргнул, и птичка исчезла.
У каждого есть тот, кого он любит. У неба есть любимые кометы, у ветра — любимые каньоны, у дождя — любимые крыши. А у деревьев… Деревья живут так долго, что успевают полюбить очень многих. Если спросить у лиственницы, у сосны, у шелковицы или у плакучей ивы, то все они скажут, что тысячу лет назад они больше всего любили Ночную Песню и её чудесную колыбельную. Они полюбили её сразу, — как только она появилась в лесу.
Стоя возле потухшего костра, Ночная Песня разглядывала новый горшок, который она только что сделала своими руками. За прошедшие годы она много раз думала о Праматери. Она вспоминала, как они проводили долгие часы, плавая на спинах аллигаторов, как охотились на раков в подводных пещерах, как отдыхали, обвивая своими длинными гибкими телами стволы или толстые ветви. Ночная Песня взглянула вверх, подняв руку к глазам, чтобы защитить их от яркого солнца, лучи которого проникали сквозь листву деревьев. Ей вдруг показалось, что деревья приветливо машут ей ветками. И вдруг её пронзила острая тоска. Она вонзилась в её кожу — в её человеческую кожу. Тоска была острой как нож. От боли у Ночной Песни перехватило дыхание.
Все эти годы она тосковала по Праматери, но не желала признаться в этом даже себе самой. Она делала вид, что всё в порядке. Но тоска была слишком сильной. Слишком сильной, чтобы выдержать её. И вот с гладких боков этого прекрасного горшка, переливаясь в солнечном свете, на неё смотрела точная копия Праматери. Для Ночной Песни её портрет был зримым напоминанием о том, что кроме мужа и дочери на земле есть ещё одно существо, которое её любит.
С той поры прошла тысяча лет. На берегу того самого ручья сидел крошечный котёнок. Он тосковал по своей погибшей маме, по своей серебристо-серой сестрёнке и по славному старому псу. Тоска была разлита повсюду. Слишком сильная, чтобы выдержать её.
Внизу, под крыльцом покосившегося дома, Рейнджер поднял голову. Снаружи было темно. Он слышал звон цикад и мурлыканье спящей Сабины — то тише, то громче, вдох, выдох. Он лизнул её в макушку большим шершавым языком. Она потянулась и, не просыпаясь, перекатилась на другой бок.
Рейнджер привстал и медленно выполз из-под крыльца на замусоренный двор. Здесь валялись битые бутылки, высохшие кости зверей, которых застрелил и освежевал Барракуда. Рейнджеру доставались остатки мяса, которые когда-то были на этих костях. Вспомнив об этом, он облизнулся. Он давным-давно перестал ходить на охоту с Барракудой, давным-давно не пробовал свежего мяса енота, зайца или опоссума. Когда-то он был лучшим охотничьим псом в этих местах, и Барракуда знал об этом. Он был из породы титулованных гончих, которых с давних пор разводили на берегах серебристой реки Сабины, что текла к востоку от этого леса. Попав к Барракуде, Рейнджер верой и правдой служил хозяину, выслеживал бобров, енотов и оленей. Однажды он даже загнал огромного бурого медведя — последнего в этих местах. Тогда Барракуда наградил его отличным куском медвежатины.
Только однажды верный пёс допустил промах. Только однажды. Рысь встала у него на пути и взглянула ему прямо в глаза. Рейнджер вначале не понял, что его остановило. Рысь в упор смотрела на него немигающими жёлтыми глазами. Как и положено гончему, Рейнджер с лаем кинулся на неё, но и тогда она не отвела взгляда. Тут-то он и остановился. Он вдруг догадался — котята. У рыси были котята.
Он опустил голову и отступил на шаг. Кошка ускользнула от охотника.
И вот теперь он рад, если хозяин бросит ему в миску жалкие объедки. Хозяин, человек, который надел ему на шею цепь и отрёкся от него. Его раненая нога снова заныла.
Рейнджер покрутил головой. Его шея была стёрта, оттого что накануне он сильно натягивал цепь. Болело в боку — там, куда пнул сапогом Барракуда. Старая, ржавая цепь. Из-за неё он не может отойти от крыльца дальше чем на шесть метров.
Пока с ним была трёхцветная кошка, он забывал про свои горести. И теперь, натягивая цепь, он вспоминал её — своего верного друга. Потерянного друга. И ещё Пака — своего любимого пушистого мальчика. Где они теперь? Что с ними стало?
И деревья, что росли вокруг покосившегося дома, деревья, что долгие годы день за днём смотрели на старого пса и слушали его собачий блюз, опустили ветви и печально вздохнули.
Вначале Барракуда был очень доволен своим псом, которого он украл с одной фермы, — на востоке, за лесом, возле реки Сабины. Барракуда был рад компаньону, к тому же пёс помогал ему на охоте. Он был верен хозяину, с удовольствием отправлялся с ним в лес. Они шли на охоту вместе — человек и пёс, который легко бежал по влажной, топкой земле. Это было их царство — болота и глухая чаща, где они были заодно, — охотник-одиночка и его преданный спутник.
Но однажды ночью они загнали рысь. Пёс захлёбывался от лая, а Барракуда уже вскинул ружьё. Но как раз перед тем как он нажал на курок, глупый пёс очутился прямо под прицелом, а рысь ускользнула. Барракуда хорошо запомнил ту ночь: горящие жёлтые глаза огромной кошки, её оскаленные клыки и острые как бритва когти. Убегая, она полоснула этими когтями Барракуду по ноге, навсегда оставив у него на бедре глубокие отметины. Барракуда взвыл от боли. Его не заботило, что пуля попала псу в заднюю лапу.
Всякий человек на его месте пожалел бы собаку, но только не Барракуда. Он счёл, что пёс предал его, когда встал под ружьё, заслонив собой рысь, поэтому Барракуда посадил его на цепь и в наказание заставил стеречь грязный двор. Чтобы знал, как предавать хозяина.
В этом мире никому нельзя доверять.
Никому.
Сегодня возле лесного ручья уже нет той деревни, что была здесь тысячу лет назад. Неслышно скользя к круглым хижинам, Праматерь старалась обуздать свой гнев. Она стала припоминать то чудесное время, когда дочка ещё была рядом с ней. «Что ж-ш-ш-ш-ш… — подумала она. — С-с-с-скоро мы с-с-с-снова будем вмес-с-с-сте…» Эта мысль подгоняла её, и она ползла всё быстрее — так быстро, насколько это было под