– Батюшин третьего дня закончил работу. Представил мне подробный отчет о проделанной работе и выявленных нарушениях и преступлениях. И список виновных в растратах и хищениях. Кроме этого выявлено иностранное влияние со своей агентурой. И социалисты! Как же без них! Да об этом лучше Владимира Федоровича спросить. Он все это лучше меня знает, – бросил короткий взгляд на Джунковского государь.
– Да, со списками я ознакомился. Статьи-то у всех в нем представленных – расстрельные.
– Расстрельные, – эхом откликнулся Николай. – Ко мне сегодня обратились представители банкиров и промышленников. Просят… Да что там просят… Прямо требуют помилования всех отмеченных в этом списке!
– Прямо всех? – уточнил Джунковский. – А откуда они про список знают?
– А вот об этом я и хотел вас спросить, Владимир Федорович.
– Государь… – осторожно начинает оправдываться Джунковский и замолкает, поймав мой взгляд. – Что, Сергей Викторович?
– Есть! – якобы накрывает меня «очередным предвидением». Вспомнилось относительно недавно читанное, еще в той действительности. Вот как только фамилию одного из основателей разведки и контрразведки услышал, так и накатили воспоминания. – А ведь там не только фигуранты с Николаевских верфей, там и поставки продовольствия в Германию и Турцию через нейтральные страны! – Задумался на секунду, глаза прикрыл, на публику, то есть на Николая, играю. Он же такой, любит, когда вокруг все таинственное. – Государь поддастся давлению банкиров и промышленников и помилует всех чохом в этом списке Батюшина. Эта его уступка и окажется точкой «невозврата». Дальше же будет только хуже. Противоречия в обществе и недовольство народа в России будут нарастать и приведут к отречению и революции. А дальше я вам все рассказывал. Что будет и чем все закончится! Да, еще одно! Русский золотой запас в конечном итоге вы отдадите на сохранение в Англию, где он и пропадет с концами.
В руках Николая с треском ломается карандаш! Мария Федоровна не сводит с меня довольных (вот точно довольных) глаз, а Джунковский… Джунковский, в отличие от императрицы, не сводит настороженного взгляда с Николая.
– Вы со своими прозрениями и пророчествами, милостивый государь… – через силу выдавливает из себя император. Сразу же захлебывается словами, раздражением, но справляется с собой и продолжает: – Просто пытаетесь оказать на меня давление! Если бы я не видел своими глазами, как ко мне сейчас на фронте относятся простые солдаты и офицеры, я бы, может быть, вам и поверил. Жаль, что вы со своими полетами в небесах на земле мало бываете и не видите, как меня в войсках боготворят.
Он что, и правда так думает? Куда я тогда лезу? Но и отступать уже нельзя.
– После победы на Босфоре простые солдаты, может быть, и боготворят. Потому что мы там малой кровью отделались. А на Северном фронте у вашего протеже Рузского сколько ее пролили? А на… Да вы, ваше величество… – теперь уже мне не хватает выдержки.
– Императорское величество, – поправляет меня Джунковский. Явно пытается меня остановить. Бросаю благодарный взгляд в его сторону, мимоходом отмечаю довольное выражение лица Марии Федоровны.
– Да пусть так. Вы, Николай Александрович, ваше императорское величество, кроме одномоментного посещения войск посетите как-нибудь какие-нибудь фабрики и заводы. Да что далеко ходить? Вот здесь, в этом городе и посетите. Только неожиданно посетите, негласно. И посмотрите своими глазами, как простой, как вы все любите выражаться, народ живет и в каких условиях трудится. Как он одет и чем питается, да спросите самих рабочих, сколько за свой труд они получают! Очень интересно вам будет посмотреть и послушать. А крестьянский вопрос? Да, закон о земле вроде бы как и приняли, а он не работает! Земля как была у помещиков, так у них и осталась. Вот вернутся солдатики-крестьяне с войны в свои деревни и что увидят? То, что обманул их государь?
– Вы забываетесь, полковник! – остужает меня лед в голосе императора.
Неужели я переборщил с эмоциями и выражениями? И Джунковский как-то незаметно в мою сторону сместился. Хватать собрался? Или поддерживать? Перевожу взгляд на Марию Федоровну. Если и она сейчас против меня, то все зря! И все мои попытки достучаться до власти зря, и вообще все зря. Нет, полюбому не зря!
– Оставьте нас, – лязг стали в голосе матери Николая словно метлой выметает нас с генералом в коридор.
Переглядываемся.
– Сергей Викторович, ну куда вас несет? – морщится Владимир Федорович. Достает платок из кармана и промокает капли пота на лбу. – Дальше Крыма-то что? Сибирь? Дальний Восток?
– А-а, – машу рукой. – Если хоть капля толка будет, можно и в Сибирь. Да и на Дальнем Востоке люди прекрасно живут…
Чем закончился разговор матери с сыном, я так и не узнал. Отправили меня прочь. Ну, хоть не арестовали пока, и то хорошо. До утра не спал, все ждал, когда за мной придут. Не пришли. И на утро мы никуда не улетели. Задержались еще на несколько дней. И я успокоился. А после через столицу мы вернулись в Севастополь. Государь же со свитскими остался в Петербурге. Меня к себе не подзывал, да и вообще делал вид, что в упор меня не замечает. Даже в пилотской кабине во время перелета так ни разу не объявился. А Мария Федоровна, как мне пояснил Джунковский, самолетов опасается и предпочитает поездом ездить.
В Севастополе не стал задерживаться. Поплавки наши еще не готовы, да и не нужны они больше. Неужели мы во всем Константинополе и его окрестностях площадку не найдем для приземления? Поэтому и сидеть здесь не стал. Переночевали и в путь. Единственное, так это Маяковский сразу же после приземления снова в город на почтамт отпросился. В столице-то ему не удалось с аэродрома вырваться – слишком быстро мы оттуда убрались. Отпустил его со спокойным сердцем. После последних публикаций в газетах его только ленивый да абсолютно безграмотный не знает. Растет популярность поэта и журналиста в народе. Так что можно ни патрулей не опасаться, ни лихих граждан по ночной поре. С последним я, конечно, погорячился, но попробуй его этим фактором на месте удержать.
Заправились под горловину, взлетели. Перед взлетом отдал управление помощнику – пусть тренируется. Над маяком развернулись в сторону Босфора, штурман уточнил курс, и мы потелепали потихонечку с набором высоты до полутора километров на Константинополь.
Через два с половиной часа полета пришлось карабкаться еще выше. Впереди сплошной серо-синей стеной встал грозовой фронт. Забрались на четыре тысячи метров, и все равно визуально показалось недостаточно. Выше уходить не стали, народ здесь нетренированный, даже к таким высотам непривычный. Сидят, сопят, побледнели – сразу видно, что дышать нечем, кислорода не хватает. Развернулись вправо и пошли вдоль фронта.
Однако ошибся я. Не все такие слабые. В грузовой кабине громкие вопли восторга слышны. В очередной раз Маяковский свой темперамент проявляет. И есть отчего! Слева, на фоне черно-фиолетовой, клубящейся мраком стены ослепительными росчерками полыхают молнии. Завораживающая красотища! Только держаться подальше от такой красотищи желательно. Ну мы и держимся, уходим и уходим на северо-запад. А справа вдалеке еще проглядывает синее море, все в золотистых росчерках пробивающегося через тучи солнца. Через полчаса я начал беспокоиться, еще через полчаса вообще заерзал на сиденье. Нет, так-то топлива нам хватает с запасом и до Константинополя, и еще назад можем вернуться. А вот с такими отклонениями от основного маршрута, да еще и с непонятными прогнозами по погоде… Да этому грозовому фронту конца и края не видно! Сколько еще так лететь? Да еще и видимость вокруг начала портиться. А фронт все не заканчивается, так и стоит сплошной стеной, что вверху ему конца и края не видно, что впереди. Да еще и начинает сверху вперед выгибаться, шапкой своей словно козырьком накрыть хочет. Приходится еще сильнее смещаться вправо, уходить в сторону от него. И что делать?
Пора принимать решение – разворачиваться и возвращаться, уходить назад, в Крым. Так и сделал бы, даже уже и воздуха набрал, и командовать собрался, да вот штурман помешал. Как раз в этот момент и доложил:
– Впереди через полчаса полета Констанца!
Однако… Ладно, летим пока дальше. Если что, в Румынии сядем. Они же вроде бы как нам союзники? Констанца – тоже неплохо. Тем более я там никогда не был…
А фронт тоже на месте не стоит, наступает на пятки, поджимает потихоньку. И мы все сильнее и сильнее сдвигаемся к востоку. И внизу слишком уж нехорошо – море совсем разбушевалось. Валы под нами серо-черные, седые пряди так и мелькают. И мы это с высоты прекрасно видим. Здесь, на высоте, в стороне от туч и то полет неспокойный, то и дело трясет и мотает – приходится постоянно штурвалом ворочать. А что тогда там, у поверхности творится? Хорошо еще, что ни одного корабля за все это время не заметили. Или их предупредить успели, или просто кому-то сегодня повезло в порту остаться. А вот нам не повезло с погодой. И метеослужба почему-то не предупредила нас перед вылетом. А ведь был я на командном пункте перед вылетом, был. И метеоролога нашего, то есть училищного, видел. «Хо-орошая погода по маршруту», говоришь? Ну, погоди? Вернемся, я тебе холку-то намылю за такой прогноз…
Вот и берег! Сразу стало психологически легче, спокойнее как-то. По береговой черте определяемся на местности. Оглядываюсь на штурмана, смотрю – он расчетами занят. Выжидаю минуту и вновь оглядываюсь через плечо. О, как раз наш навигатор с расчетами закончил. Ну?
– Командир, Констанца осталась сильно левее. А до Качи чуть меньше двухсот миль, – правильно понимает вопрос в моих глазах Федор Дмитриевич. Спохватывается и уточняет: – Четыреста верст без малого.
– А до Константинополя?
– Чуть больше, – отвечает штурман, даже не задумываясь над ответом. Похоже, уже все просчитал. – Если в верстах, то четыреста двадцать. Что туда, что до Качи почти одинаково.
И смотрит выжидающе. Да сейчас все на меня в экипаже так смотрят. Даже умудряюсь боковым зрением заметить торчащие из грузовой кабины чьи-то головы. Небось удивляются вопросу про Константинополь. А это я для себя и про себя же наше текущее местоположение пытаюсь отметить. У меня в голове тоже как бы воображаемая карта имеется.