– Миша, у нас с тобой после вылета будет еще одно дело. Есть возможность прокатиться на трофейном «Альбатросе» над горами. Поэтому сразу после посадки хватаешь фотоаппарат и бегом за мной. Нужно сфотографировать перевалы и возможные передвижения австрийских войск там, за Карпатами.
Скорый завтрак и убытие на стоянку к своим самолетам. Бортинженеры прогреют моторы, еще раз все проверят вместе со вторыми пилотами и займутся подвеской авиабомб. Ну а мне курс на КП, уточнение задачи, изучение метеоусловий на маршруте и в районе цели. Тут уже и оба офицера крутятся, один связной от командующего, другой от Брусилова. Хорошо хоть друг на друга не крысятся, одеяло на себя не тянут. Рабочие отношения. Новых вводных за ночь не поступило, будем работать по заданию…
Перед предполетными указаниями прокатился на автомобиле по полосе, проверил состояние снежного покрытия. Утро, ветра нет, ледяная корочка крепкая. Солнце на востоке только-только начинает красить безоблачное небо в розовый цвет. Бомбовая нагрузка на каждый самолет максимальная, почти полторы тонны, топлива оперативный остаток. Дозаправляться не стали. Покумекали предварительно, посчитали со штурманом и бортинженером примерный расход и отказались от лишнего веса. Туда и обратно нам бензина вполне хватит, да еще и резервный запас на всякий случай имеется. Лучше бомб больше возьмем.
Маяковскому еще раз повторил, что снимать в первую очередь над крепостью и, самое главное, не забыть перезарядить фотоаппарат перед посадкой…
Взлетали точно в назначенное время. Собрались над аэродромом, заняли курс на цель. Пошли на запад с набором высоты до двух двести. Воспользовались советом Руднева и собственными прикидками. Надеюсь, на такой высоте мы под возможную шрапнель и ружейный огонь из крепости не попадем. Мало ли что штаб говорит, своя голова нам на что? Ну и выше лезть не стали, так, на всякий случай, чтобы меньше мазать при прицеливании.
Вслед за нами с полосы несколько самолетов местного отряда взлетело. Догнали нас и пошли параллельно нашему курсу чуть выше и в стороне. Сопровождение…
Через час полета показался Перемышль. На удивление, в небе нас никто не встретил. Ну, своих-то, по уже понятным причинам, не видно (кроме сопровождения, само собой). Но вот почему австрийской и немецкой авиации нет? Должны же они хоть как-то своей осажденной крепости помощь оказывать? Или в такую рань просто не летают?
Так и летели мы в одиночестве и тишине. Даже как-то не по себе стало. Оглянулся на штурмана – работает себе спокойно.
Так, подходим. Вот озеро справа, вот впереди река с характерным изгибом. И уже вижу крепость. А в небе так никого и нет, да и на земле я никаких передвижений войск не наблюдаю. Где наши-то?
– Усилить осмотрительность! – оглядываюсь назад, через зафиксированную в открытом положении дверь вижу кивающего мне в ответ головой Маяковского с фотоагрегатом в руках. – Готов?
Еще один энергичный кивок в ответ, и я разворачиваюсь к приборам, к выплывающей на нас из утренней морозной дымки цели.
На предполетных указаниях экипажам задача поставлена, цель определена, поэтому особо болтать в эфире незачем. Докладываю экипажам о выходе на боевой и дальше следую командам штурмана. Открываем бомболюки. А теперь и вовсе просто так рот не откроешь – поток воздуха врывается в кабину, шумит возмущенно, ругается, приходится напрягать связки и перекрикивать этого скандалиста.
До сброса ровно минута, солнце за спиной четко подсвечивает цель.
– Командир, влево два градуса! Так держать!
Время замедляется, замираю, крепко вцепившись в штурвал, взгляд прыгает с высотомера на компас, вниз на землю и снова на высотомер.
– Сброс! – орет за спиной штурман.
И я дублирую эту команду. Пошли бомбы вниз, вздрагивает самолет, освобождается от тяжелого груза, пытается взбрыкнуть, подпрыгнуть вверх. Придерживаю его на эшелоне, жду доклад о сбросе.
– Командир, все бомбы сброшены! – поворачивается ко мне Смолин, повторяет-дублирует доклад из грузовой кабины.
Наконец-то! Казалось бы, всего несколько секунд на сброс понадобилось, а время-то как растянулось… Перевожу дыхание и даю команду на закрытие створок.
Впрочем, борттехник уже их закрывает. Сразу становится легче управлять самолетом, створки люка становятся на замки и отрезают возмущенный рокот воздушного потока снаружи. Можно не напрягать горло.
– Возвращаемся домой!
Сам кручу головой, внимательно смотрю за небом. Набираю еще двести метров. Выполняю левый разворот на обратный курс, успеваю одним взглядом зафиксировать многочисленные разрывы внизу, в крепости, поднимающийся в небо дым и то, как работает эскадрилья. Хорошо, когда скорости небольшие – все можно успеть рассмотреть. Особенно, когда знаешь, куда смотреть и в какой момент.
А вот теперь плохо, что скорости у нас небольшие. Нетерпение подгоняет, заставляет на сиденье ерзать. Сейчас бы быстро-быстро отсюда смыться, уйти на свой аэродром, доложить о выполнении задания, слетать на разведку и получить новые указания. Определиться с очередной целью, дозаправиться, загрузиться бомбами и вперед!
Принимаю доклад от экипажей о сбросе, делаю пару попыток установить связь с командованием. Попытки небезуспешные, какой-то контакт есть – слышу в ответ слаборазборчивый хрип. Но отвечают явно мне. Ближе подойдем, и еще разок попробую связаться со штабом.
На земле рулю на стоянку, торможу рядышком с командным пунктом. Глушим моторы, выскакиваю наружу и тороплюсь к дежурному. На ходу оглядываюсь и никого из офицеров связи в пределах видимости не наблюдаю. М-да…
На КП есть связь со штабом. Поднимаю трубку, вызываю нужного мне абонента и рапортую о выполнении задания. Еще успевает промелькнуть мысль о полной несуразности подобной связи. А если на коммутаторе враг окопался?
Не успеваю доложить в штаб о первой бомбардировке, как в помещении становится тесно. Меня перехватывает лично сам Брусилов. Честно сказать, вчера не поверил его словам, а зря. Отмахивается от доклада: «Позже, в автомобиле доложите», приглашает следовать за собой. Спускаемся вниз, прыгаем в автомобиль и несемся, если так можно назвать эту езду, к трофейному «Альбатросу».
Я даже усесться не успел, как шофер на газ надавил. Дверку за собой уже на ходу захлопывал. Внутри Мишу с фотоаппаратом увидел, проглотил возмущение. Это Алексей Алексеевич уже и на «Муромец» успел заскочить, и Лебедева с борта забрать. Эх, что ж меня-то после заруливания не встретил, не подхватил? Не пришлось бы мне до КП на своих двоих добираться. Пусть и рядом все, но дело принципа. Все время бы сэкономили…
– Миша, – краем глаза замечаю удивленный моим обращением к подчиненному взгляд Брусилова. – Парашюты не забыл?
– Да вот они! – хлопает ладонью где-то под ногами Лебедев, и я успокаиваюсь.
– Сергей Викторович, командующий разрешил вам разведку на трофейном самолете, – развернулся ко мне боком Брусилов. – Я только что от него.
– Отлично!
Притормозили перед «Альбатросом». А вот это плохо. Похоже, отношение к трофейной технике было соответствующее. В ангар его никто не загонял, держали под открытым небом, как сироту казанскую, как врага. Нет, фюзеляж и крылья вроде бы как целые, но снегом засыпанные. Даже и не снегом, а коркой льда. Снег-то механики кое-как обмели. А дальше рисковать и обкалывать лед не стали, побоялись перкаль прорвать. Но хоть мотор запустили и прогрели после долгой стоянки.
Первым делом заглянул в кабину. Ну хоть здесь сообразили, снег почти весь выгребли, сиденья протерли насухо. Осмотрел машину, залез на рабочее место, уселся на парашют. Высоко, однако, это не наши с чашками. И очень неудобно. Придется его сбоку у борта пристраивать. Ну, надеюсь, не понадобится. Проверил работу органов управления и отклонение рулевых поверхностей. Нормально. Бак полон, пулемет на положенном месте в кабине стрелка установлен. Оглядываюсь назад – Миша сзади возится, фотоаппарат куда-то пристраивает. А вот он, в отличие от меня, подвесную парашюта нацепил и на него уселся. Сейчас возвышается над обрезом кабины почти по пояс.
– Замерзнешь! Потоком сдует!
– А пригнусь, если что, – с полуслова понимает меня Михаил. – Сам-то как?
– А никак. Если на парашют сяду, то до педалей ногами не дотянусь. К борту его пристроил…
Знаю, что ни в коем случае нельзя взлетать на обледеневшем самолете, но у нас и выхода другого нет. Если только спиртом облить, да кто мне столько спирта даст…
На мой вопрос об этой альтернативной противообледенительной жидкости механики только руками развели. Да еще и посмотрели этак заинтересованно. Понятно. Ладно, скорости маленькие, рискнем.
Запускаемся, выруливаем на полосу. Пока рулим, вибрация и ветер от винта стряхивают и сдувают с плоскостей часть ледяной корки. Плохо то, что она не гладкая, а ноздреватая такая. Это же какое у нас сопротивление будет… И аэродинамика…
Разбегаемся, колеса будто квадратные – резина замерзла, застоялась. Зато лед отлетает. Отрываемся от земли. Уходить в набор высоты не спешу, сначала нужно поднять машину, посмотреть, как она себя поведет в воздухе с покрытыми ледяной коркой крыльями. Поэтому так и летим над полосой на высоте метров трех. Ручка тяжелая, валкая, самолет норовит самопроизвольно нос задрать, приходится его все время придавливать вниз. А внизу у нас что? Правильно, земля! Что-то жарковато стало…
Но лед потихоньку слетает, управление становится чуть легче, самолет уже не такой валкий. Да и углы атаки возвращаются к нормальным. И я потихоньку, стараясь не делать резких движений, разгоняюсь и набираю высоту. И радуюсь про себя, что небо чистое, нет облачности, в которой сейчас вполне могло бы быть обледенение.
К предгорьям лед с нижнего крыла сдуло полностью. Верхнее я не вижу, а высовываться из-за козырька нет никакого желания. Скорость хоть и небольшая по моим меркам, но все равно чуть больше сотни. А на такой скорости, да зимой… Враз нос поморожу. А ему и так сколько всего пришлось пережить за последнее время. Нет, никаких высовываний!