вот так непрерывно скакать вверх-вниз на сидушке? Не будешь… Но и деваться некуда. Тут инженер мне в помощь. Ну и штурман, куда же без него… Дополнительные глаза…
В первые же секунды боя удалось смахнуть с неба два самолета противника. Одного по левому борту хорошо так зацепили, и он сразу же отвалился в сторону, задымил и ушел вниз, к земле. И практически сразу же из грузовой кабины донесся азартный вскрик Маяковского: «Ага! Получил?!»
Не вышло отогнать противника. Еще пуще на нас накинулись. Пришлось покрутиться, вспомнить пилотажные навыки, помянуть нехорошими словами решение командующего. Но это же не маневренный истребитель, это тяжелая машина. Да еще и загруженная по максимуму горючей смесью. Что неслабо так давит на нервы. Да, самолет вроде бы как забронировали на заводе, но… А если какая шальная пуля обходную тропинку найдет, да емкость продырявит? Даже плечами передернул от такой возможности. Нет уж, нечего фантазировать. Поэтому нервы и жопку в кучку, стиснуть зубы и работать!
И мы дали копоти! Четыре мотора вытягивали машину на крутых виражах так, что только плоскости не трещали. И четыре же наших пулемета дружно скалились огнем на все четыре стороны и огрызались свинцом. В грузовой кабине естественная вентиляция не справлялась, пороховой дым пробирался и к нам – лез в нос, щипал глаза.
Сбили еще одного крестового, но и нам хорошо досталось. Мало того что крылья дырявили, так и по борту раз-другой шальной очередью прошлись. Чудом бочки и основной бак не зацепили. Бомбовый отсек у нас хоть и имеет легкое бронирование, но всяко бывает…
Крутился я, перекладывал рули из одного крена в другой, виражил. На вертикали не лез, не с нашей массой и габаритами подобные фортели выкидывать. Довыеживался! Послушал кое-кого на постановке задачи, дал себя уговорить! «…Не рискнут немцы с австрийцами на ”Муромец” нападать! Огневой мощи испугаются…» А они взяли и не испугались! И сейчас грызут нас со всех сторон. Несут потери, но не отпускают! Вцепились крепко. Как те шавки в медведя…
В очередной раз оглянулся за спину. В грузовой кабине сизый дым плавает, клубится. Успел заметить оскаленную физиономию Маяковского, приникшего к прикладу пулемета. Молодец! А впереди внизу на земле железная дорога мелькнула, и уходит за обрез моего стекла эшелон. Тянется по белому снегу длинной сосисочной ниткой в черном паровозном дыму. Военный! Пусть и промелькнул перед глазами за один краткий миг, но ошибиться я не мог. Уж пушечные-то стволы даже с такой высоты можно разглядеть. А в вагонах (очень я на это надеюсь) – или снаряды, или живая сила. Или и то, и другое вместе! И в голове состава, сразу за двумя паровозами (о как у меня эта картинка отпечаталась, даже паровозы посчитал!), несколько пассажирских вагонов сверкают окнами. Если эшелон воинский, то это наверняка командование? Как раз к городу эта сосисочная нитка подходит, на забитую составами станцию втягивается. Теперь понятно, откуда здесь такое воздушное прикрытие и почему они так плотно на нас навалились…
А мы крутимся в правом вираже.
– Малый газ! – командую Смолину.
Инженер тянет на себя рычаги управления дроссельными заслонками и не спускает глаз с указателей оборотов.
Правую педаль в пол и штурвал от себя! Вот сейчас и проверим, достаточно ли надежные самолеты клепает Сикорский!
Все! Неба не видно! Почти переворот со снижением! Во всех окнах белая в черных подпалинах земля. Сыпется на лицо с перевернувшегося пола непонятно откуда взявшийся мусор, виснет пылью в кабине. На какое-то мгновение зависаем в невесомости, падаем и падаем вниз, скользим-плывем в потоке! Краем глаза вижу, как медленно-медленно крутится винт второго мотора. И только одна мысль стучится в голове (все остальные, похоже, тоже зависли): лишь бы топливные насосы не хлебнули воздуха!
Медлить нельзя – скорость-то растет! Начинаю плавно выходить из снижения, одновременно доворачивая машину носом на эшелон и станцию. Нет, не из пикирования, как бы мне ни хотелось, а именно из снижения. Все-таки угол у нас не такой уж критичный. И до такой степени рисковать людьми и машиной я не стал. Зато противник ну никак не ожидал от нас такого резкого фортеля и на какой-то миг растерялся, дал возможность оторваться.
А мы этот шанс использовали на все сто. И сейчас все самолеты с крестами не лезут к нам со всех сторон, а висят у нас на хвосте вытянутой стайкой. То, что нужно! Ну, Миша с «максимом», твой выход!
И высота у нас уже на целую тысячу метров меньше – потеряли за время снижения. И самолет потихонечку уменьшает угол, выползает из затянувшегося снижения, кряхтит от натуги фанерной обшивкой, скрипит тросами и балками лонжеронов. А я короткими движениями штурвала на себя постепенно вывожу машину в горизонт и не свожу глаз с левых нижних плоскостей. Выдержали бы они… Так, по прогибу, и ориентируюсь. Класс, правда?
Ну а если совсем честным быть, то перегрузка не такая уж и большая. Больше всего опасался за моторы. Все-таки в момент ввода она (перегрузка) в какой-то момент была отрицательная. Но нам повезло, двигатели продолжают работать. Похоже, или молодежь у нас на заводе в моторном цеху толковая работает, или мы совсем недолго на критических режимах находились. А скорее всего, и то, и другое вместе…
На выходе теряем еще около трехсот метров высоты, зато и скорость соответственно тоже уменьшилась. Даже машина вздохнула с облегчением, вышла в горизонтальный полет, начала потихоньку нос задирать. И угол атаки пошел вверх. Можно и обороты моторам добавить. Открываем люки, готовимся к сбросу смеси. А в кабине начинает тарахтеть и захлебывается кормовой пулемет Лебедева, давится очередью. Как не вовремя!
Оглядываться и хоть как-то реагировать на затык нет возможности – все внимание на лакомую цель. Заходим на нее «с хвоста». Штурман приник к прицелу, в одной руке расчетчик, в другой карандаш, губы шевелятся, кривятся – что-то выговаривает сам себе.
Не отрываясь от прицела, дает мне команду отмашкой в нужную сторону левой ладонью и тут же показывает на пальцах, на сколько градусов довернуть. Потом спохватывается и дублирует команду голосом. Слетались мы экипажем, с полузнака-полужеста друг друга начинаем понимать…
Встаю на боевой, замираю на курсе. И только сейчас осознаю, что кормовой пулемет вновь продолжает свою песню. Только уже другим голосом, не «максимовским». «Мадсен» подключился.
– Готовность! – и штурман поднимает руку. – Сброс! – падает вниз ладонь.
И я дублирую команду, ору во весь голос, перекрикивая и рев моторов, и грохот пулемета за спиной.
Оглядывается назад Смолин, сидит в таком положении какое-то время. Уходят бочки.
– Есть накрытие! – довольный доклад штурмана проливается елеем на сердце.
– Бомбы сброшены! – повторяет доклад инженер (невозмутимо, как всегда), разворачивается, смотрит на меня и поправляется. – Бочки сброшены.
Закрываем люки и начинаем виражить в попытках сбросить хвост. Без груза совсем другое дело! Можно и повертеться. Только вот что-то противника у нас прибавилось! Пора удирать-уходить…
А уходить некуда. Зажали со всех сторон, даже сверху придавили. В грузовой кабине светлые лучики из пулевых пробоин солнечными нитями паутину плетут – продырявили нам аппарат крестовые.
Чихнул четвертый мотор, задымил, полетели щепки из расколотого удачной очередью противника винта – пришлось экстренно выключать двигатель. Вибрация-то сразу пошла такая, что челюсть нижнюю не удержать было. Огненной вспышкой окутался подобравшийся слишком близко очередной «Альбатрос», скрылся где-то за нашим хвостом. И отшатнулись в разные стороны вражеские самолеты. Отошли, отступили, словно по команде, но не отстали, держатся в отдалении. Да сколько же у них топлива? Глянул на часы, а времени-то прошло всего ничего, от силы минут двенадцать-пятнадцать с начала боя.
– Связь с Брусиловым есть? – кричу за спину и тут же получаю утвердительный ответ. – Передавай. В полосе пролета наблюдаем значительное скопление живой силы и артиллерии противника. Железнодорожная станция забита составами. Ведем воздушный бой с немецкими самолетами. Штурман, дай ему координаты места!
И дальше мне снова становится жарко. Выше нас расплываются белые пушистые облачка…
– Шрапнель! – ухожу в сторону Карпат со снижением. Выше ну никак нельзя, да и не получится на трех-то моторах. – Штурман! Курс к Брусилову?
– Сто десять!
Стискиваю зубы и выкручиваю на указанный курс. И натыкаюсь на очередной разрыв. Грохот и треск, самолет вздрагивает, жалобно стонет, но летит. Не дают нам шанса вернуться к своим. Иду к горам, прямо на самолеты с крестами!
– Все целы?
– Маяковского ранило! – кричит из грузовой кабины Лебедев.
– Семен! – кошусь вниз, и казак поднимает голову от прицела носового «максима». – Забирай свою шайтан-машину и дуй в грузовую. И пристегнуться там не забудь!
– Командир! Расходный третьего двигателя пробит! – доклад Смолина заставляет только чертыхнуться.
– Тяни до последнего!
А истребители противника так и кружат неподалеку. Даже с курса убрались, подставляться никто не захотел. Не хотят приближаться, ждут, когда нас шрапнель добьет. Эх, не успели мы высоту набрать… Так бы хоть покрутились – змейкой походили бы, вверх-вниз пошмыгали, прицел артиллеристам посбивали бы…
Пока держимся в горизонте. И мотор с пробитым баком еще работает. Только очень уж ощутимо тянет вправо, приходится прикрываться левым креном и подрабатывать педалькой.
Как я ущучил очередной залп, не знаю. Но отпустил педаль, ослабил усилия на штурвале… Самолет даже как-то выдохнул облегченно и начал резко заваливаться в правый крен, пошел со снижением к земле. А я только лишь придержал его от такого чрезмерного заваливания.
Зато этот угаданный мною залп расцвел чуть левее и выше, ударил по крыльям и кабине шрапнельной осыпью. Всю левую бочину самолета осыпал частым горохом. И резко оборвался рев левого крайнего мотора, колом встал пропеллер. Все! Теперь точно не уйдем…