– Да я на такси прямиком из аэропорта в цирк, автобус замучаешься ждать. А где Света?
– С директором бодается по поводу денников, – прояснил обстановку Венька. – Неделю его бомбим. Твердолобый!
– Ничего, наше дело правое! – Захарыч держал Пашку за плечо и рассматривал его, как Тарас Бульба сына, словно они не виделись несколько лет, а не какой-то месяц.
– Враг будет разбит! Победа будет за нами! – Пашка, улыбаясь, тоже с радостью смотрел на своего наставника. – Ох, Захарыч! Любил ты, видать, нашего «кормчего», вождя, так сказать, всех времён и народов. – Пашка вдруг, сам того не ожидая, от всей души прижался к родному ему человеку. Соскучился!..
Стрельцов в каждом новом цирке, если не было большого количества ещё каких-нибудь копытных, переделывал конюшню на свой лад. Он разбирал деревянные переборки между соседними стойлами, которые были по стандарту два на три метра, и в результате получались свободные денники для каждой из лошадей. Вольготно, хоть танцуй! Когда гастроли заканчивались, Захарыч с Пашкой и Венькой аккуратно всё возвращали на свои места. После их отъезда выглядело всё как прежде, а иногда и лучше – старые, прогнившие от времени доски они заменяли новыми за свой счёт. Циркам было на руку…
По поводу разборки стойл в каждом городе был непременный разговор с директором. Некоторые соглашались легко, другие артачились, но потом соглашались. Были упёртые, кто ни в какую! Услышать от таких что-то вразумительное на простой вопрос «почему» было невозможно. В ответ звучало типа «потому что!..» Таким приходилось объяснять очевидное:
– Животное, оно ведь не вы, по паркам не пройдётся и в кино не сходит. Из всех развлечений – это репетиции и представления. Да и то в мыле от гривы до хвоста. Потом стой в двухметровом станке целый день, переминайся. На ночь прилечь – целая история! А у нас лошадки без привязи свободно по деннику ходят, радость от жизни видят. Они ж, как люди, с душой! Иногда даже лучше людей…
После таких разговоров Захарыч шёл на конюшню, расстроенно шепча что-то в бороду. В такие моменты то и дело звучало его традиционное: «Хомут тебе в дышло!..» В этом городе, видимо, коса нашла на камень. Вопрос пока никак не решался.
– Ладно, переживём, как простуду. – Захарыч махнул рукой. – Главное, чтобы не было войны! О! А вот и Света…
– …И-исинька! И-исинька! Настоящая!.. – Захарыч, как ребёнок, радовался подарку, о котором мечтал всю свою жизнь. Сбылось! И как вовремя!..
Он нежно прижимал сейчас к себе заварной чайник из исинской глины, гладил его, нюхал и чуть ли не целовал, сияя не потускневшими за эти годы ярко-васильковыми глазами.
– И-исинька!..
Все улыбались детской радости старого человека. Выглядело умильно и трогательно. Поглаживания Захарыча, его напевное «и-исинька» с ударением на первую букву, огромные мужицкие руки, в которых почти исчез предмет радости, производили впечатление, что Захарыч гладит котёнка, приговаривая: «Ки-исинька! Ки-исинька!..»
Пашка ещё раз поразился сходству Захарыча с Халилом Огабом, который теперь был за тридевять земель. «Дед! Вот скажи сейчас что-нибудь на фарси и будешь как «человек-гора»! Хотя ты у меня и так – Эверест!..»
Свете достался иранский платок спокойной расцветки, в которых женщины Востока с удовольствием ходят по улицам. Затем Пашка протянул ей роскошную бронзовую джезву ручной работы для утреннего кофе, посеребрённую внутри. Её узкую высокую горловину венчала резная крышка, исполненная в Восточном стиле. Света изобразила радость, но её выдали глаза. Если она и ждала чего-то, то немного иного. Она чмокнула мужа в щёку и отвлеклась тем, что стала повязывать подаренный платок на шею. Пашка успел перехватить этот короткий импульс дрогнувших ресниц. Он не мог сейчас сказать, что настоящий подарок для неё лежит в потаённом месте и ждёт своего часа. Пашка решил тянуть до дня рождения Светы. «Хороша ложка к обеду». До «обеда» оставалось всего ничего…
Венька, сидя за столом, украдкой поглядывал на подаренные ему часы, встряхивал тяжёлым браслетом. Когда никто не видел, «хукал» на стекло и аккуратно протирал невидимые пятна. Захарыч, мурлыча, колдовал над своей «исинькой», заваривал очередную порцию привезённого Пашкой чая. Света с Пашкой всё замечали и улыбались. Их взгляды встретились, задержались. Они задали друг другу свои немые вопросы. И кажется, получили на них ответы…
Глава двадцать четвёртая
Инцидент случился в первый же день, как только «Ангелы» спустились на грешную землю земли сибирской. Полётчики перед началом гастролей распаковывались, растянув за кулисами тросы своей подвески. Кто-то уже был на куполе, ждал сигнала снизу. Валентина ненавязчиво управляла процессом – она теперь полностью приняла на себя руководство номером вместо своего отца Виктора Петровича. Тот ушёл на пенсию и был режиссёром-постановщиком подобных номеров в студии в Москве.
Сегодня всё было как всегда. Но не совсем…
Света, Пашка, Венька и, в какой-то степени, Захарыч ждали этой неизбежной встречи. Виду никто не показывал, но нервы у всех были напряжены. Каждый внутри переживал свою драму…
Венька – парень простой, почти деревенский, в хитросплетениях человеческих отношений привык видеть ясность и конкретность. В данный момент он видел угрозу семейной жизни Пашки со Светой, которая из-за Валентины едва не рухнула на его глазах тогда, в передвижке, ещё до того, как эта семья образовалась. Сколько боли тогда приняла на себя Света!.. Он помнил. Прошло почти пять лет, но забывать и прощать такое он не собирался, хоть это и имело отношение к нему весьма косвенное. У Веньки был собственный кодекс чести. Он видел, как напряжён его друг. Захарыч посуровел и стал молчаливее обычного. Света как-то вдруг разучилась улыбаться. Вообще что-то было не так и не то… Тут ещё этих «Ангелов» черти принесли!..
…Венька прогуливал Салюта в дальнем конце кулис, почти перед самой конюшней. Его чего-то вдруг понесло поближе к манежу, туда, где ждала своего часа взлететь под купол тросовая оснастка. В такие моменты наступать на неё нельзя ни по нормам техники безопасности, ни по древним цирковым традициям. Венька прошёлся по тросам сам и провёл коня. Ему сделали резонное замечание, тот в ответ огрызнулся. Валентина, как руководитель, сказала что-то справедливое, но резкое. Венька обозвал её «дамочка». А как реплику в сторону, жизнеутверждающее – «сучка!» В некоторых жизненных ситуациях эти слова бывают синонимами…
Тут всё и началось. Созревший прыщ прорвался…
В цирке боевой клич «наших бьют» – не пустой звук. В зависимости от ситуации, его масштабы вырастают стремительно. Поднимается на ноги, скажем, цирковая гостиница, если нужно решать глобальную проблему с местными в городе. «На исходной» могут оказаться всего несколько человек, если этого будет достаточно. Но поднимутся обязательно. И в этот конкретный момент неважно, кто с кем в ссоре, это всё потом. «Наших бьют» – это здесь и сейчас! Такова древняя цирковая традиция…
Любой групповой номер – это прайд, семья. Тут все один за другого без оговорок…
Венька получил своё мгновенно… У себя на родине он бывал в передрягах неоднократно. Бойцом был знатным. Веньку Грошева по кличке Червонец знали, уважали и обходили стороной. Здесь же он, не успев опомниться и договорить очередную мысль, увидел вспыхнувший «звездопад» и покачнувшийся потолок закулисья. Один из полётчиков перехватил повод лошади, и Салют через секунду стоял в стороне, нервно перебирая ногами. Другой воздушный гимнаст организовал для Веньки очередной фейерверк, который яркими звёздами снова полыхнул в его подбитом глазу. Но «Червонец» – не мелкая монета. Самый крупный гимнаст-ловитор весом килограммов под сто тут же с грохотом отправился в полёт куда-то под реквизитные ящики. Венькин оставшийся глаз сверкал яростью, крылья носа с горбинкой хищно раздувались. Он, «длинноногая жердя» (по характеристике Захарыча), с весом боксёра-«мухача», сейчас держал оборону против четырёх отлично сложённых парней. Ещё один гимнаст успел получить хлёсткий удар в челюсть, но устоял и попытался зайти сзади. Венька почувствовал, как кто-то прикрыл его спину.
– По лицу не бей, им работать!.. – услышал он Пашкин голос. С его стороны кто-то громко охнул и осел на пол. «В печень!..» – сообразил Венька.
На шум и знакомые голоса из конюшни выскочила Варька. Она тут же с бешеным рыком вцепилась в колено одного из полётчиков. Его джинсы мгновенно превратились в лохмотья.
– Варя! Фу! Нельзя! Свои! – Пашка схватил Варьку за загривок и еле оттащил от отбивающегося перепуганного полётчика. Собака тряслась от ярости и, рыча, всё ещё делала попытки атаковать.
– А ну, всё, закончили! – раздался властный окрик и лихой свист. – Всё! Я сказала!..
«Она ещё и свистит, – успел подумать Венька, – ну и баба!» И тут же получил под ребро хорошо поставленный удар. Дыхание перехватило.
– Это тебе за сучку, дружок! – Валентина повела плечом. – На этом закончим!..
Она мягко улыбнулась, сверкнула зеленью глаз за Венькино плечо.
– Здравствуй, Пашенька! С приездом! Мои тебя не сильно помяли?
– Не успели… – хмурый Пашка поправил перекошенную куртку и заправил вылезшую из-под брюк рубашку.
– Женька! – обратился он к приятелю из полёта, который помнил его ещё пятнадцатилетним пареньком, когда он только пришёл к Захарычу. Из «стариков» в этом номере тот остался один. – И ты туда же!..
– Паша! Мне куда деваться – наших бьют! – Женька чуть виновато улыбнулся. Подошёл, обнялись.
– Ну, привет! Сколько лет, сколько вёсен!..
– Да уж!.. Не виделись давненько…
– Неплохо размялись… Своему объясни, что к чему, чтобы в следующий раз по тросам не ходил и рот не раскрывал, когда не надо. Мы за неё, – Женька уважительно кивнул в сторону Валентины. – Порвём любого!..
– Ладно! Поговорили, познакомились. – Пашка выдохнул. – Проехали… Кто не знает: я – Павел Жарких. Можно просто – Жара. Это – Веня! Мой… брат. Прошу любить и жаловать! – Пашка всё ещё тяжёлым взглядом обвёл молодых, пока ещё не знакомых ему, воздушных гимнастов. Те с уважением и нескрываемым интересом смотрели на известного жонглёра и его «родственника».