Два могучих фронта встретились над головами землян и теперь выясняли отношения, кому из них быть. Сошлись две могучие силы, и борьба шла на уничтожение. Дождь хлестал улицы и дома, неся потоки воды по тротуарам и газонам, сметая всё на своём пути. Очередная молния ударила в центральный крест на куполе храма, что рядом с цирком. Дымящийся крест покосился, но устоял. Цирку тоже досталось. Следующий удар пришёлся по нему. Разряд в миллионы вольт с яростью вонзился в его самую высокую точку. Полетели искры на крыше, что-то полыхнуло, зашипело, и во всем здании погас свет. На купольной галерее, что над манежем, экстренно включилась система аварийного освещения от аккумуляторов. Зажглось несколько прожекторов. Свет был не очень ярким, но достаточным для того, чтобы оглядеться и покинуть манеж. Эта аварийная система была специально предусмотрена на случай, если выключится свет, а на манеже, например, хищники с дрессировщиком в клетке. Шансов у последнего не было бы никаких. Воздушным гимнастам в полной темноте тоже пришлось бы не сладко…
Инспектор манежа зычным голосом призвал всех к тишине, попросил оставаться на своих местах и ждать его последующих объявлений. Трубач шутливо наиграл фрагмент «Тёмная ночь…», чем изрядно повеселил зрителей. Ситуация была нештатная и тем самым забавная. Оркестр на «меди» попытался что-то там исполнить, заполняя затянувшуюся паузу. Те музыканты, кто был связан с электричеством, дурачась, изображали подыгровку, перебирая пальцами по потерявшим голос инструментам.
На конюшне Захарыч зажёг все фонари, благо у него имелся их целый арсенал. В батарейках тоже не было дефицита. Лошади уже стояли готовые к работе, нетерпеливо переминаясь в денниках. Здесь же – Светлана Иванова, тоже в полной «боевой». Её длинное чёрное платье в пол с коротким царским шлейфом сидело на ней как влитое, подчёркивая стройную талию и изящество фигуры. Чтобы не пачкать шлейф, Света обычно чуть приподнимала платье и крепила его на специальных зацепах. Перед выходом на манеж, у форганга, она приводила платье в надлежащий вид. Лишь однажды она забыла это проделать. В самый последний момент, услышав вопль Захарыча, шлейф занял своё место на полу. Смеялись потом долго, фантазируя, как бы это выглядело на манеже…
На конюшню вошёл инспектор и сказал, что первое отделение отменяется, о втором сообщит отдельно. «Город света пока не даёт». Света пошла переодеваться в гримёрку.
Она пробиралась в кромешной темноте, лишь на мгновение озаряемой через окна всполохами молний, после которых становилось ещё темней. Ориентировалась на гладкие перила и считала ступеньки.
Поднимаясь по очередному лестничному пролёту, она вдруг услышала этажом выше голос Валентины, которая в сильном волнении что-то жарко шептала кому-то. Света остолбенела, вдруг поняв – кому…
Она с бьющимся сердцем прижалась к холодной стене и в беспомощности опустила руки…
– Пашенька! Вернись ко мне! Умоляю тебя! Я стала совсем другой! Совсем, совсем! Я люблю тебя! И любила всегда, с первой нашей встречи. Я же была твоей первой женщиной! Вспомни, как нам было хорошо! Давай всё начнём сначала!
– Валечка! Ты наверное забыла, как мне было плохо! Ничего я сначала начинать не хочу! И не буду! Ты прошлась по мне танком. Ты сожгла меня! Я живу с пеплом в сердце. Даже не знаю, умею ли я теперь любить?
– А Света? Неужели без любви? Мне назло?
– Не трогай Свету! Она спасла меня. Мне с ней хорошо! Очень хорошо! Она настоящая женщина! Жена! Человек! Мне с ней тепло и спокойно…
– А как же любовь, Пашенька?
– А что это такое? Ты сама-то знаешь?
– Я, Пашенька, знаю! Теперь знаю…
– Прости, Валечка. У меня нет прошлого. Я его забыл. Есть только будущее. И моё будущее – Света. Прости. И прощай. Уйди из моей жизни. Уйди навсегда!..
– Ты меня из сердца всё равно не выбросишь! Я тебе, Пашенька, буду сниться, так и знай!
– Надеюсь, что нет. Хватит мне в жизни кошмаров! Я хочу жить! Слышишь? Жи-ить! – Пашка последнее слово не сказал, выкрикнул со стоном и рванул вверх на свой этаж, в темноте спотыкаясь и ударяясь о дверные косяки, ища спасение в своей гардеробной.
Валентина прислонилась загримированной щекой к шершавой стене, пытаясь найти в эти секунды хоть какую-то точку опоры. Слёз не было. Были лишь глухие стоны со словами: «Господи! Помоги мне! Господи!..»
Для неё, опытной воздушной гимнастки, опоры в окружающем воздухе сейчас не было никакой, словно его откачали из вселенной. Она впервые в жизни схватилась за левую сторону груди. Там что-то неожиданно кольнуло и впилось спазмом в спину, не позволяя вздохнуть. Держась за стену, она сделала шаг, за ним другой. Вроде отпустило. Лёгкие с сипом и затруднением позволили в себя что-то вместить. Надо было идти искать опору в воздухе над манежем. Но сил не было. Она села на ступеньки и положила голову на колени…
Света, с покусанными губами, спотыкаясь и пропуская ступеньки, устремилась по тёмным лестничным маршам вниз к служебному входу цирка. Её сердце тоже сжал невидимый кулак. Лёгкие влипли в грудную клетку и не было возможности вдохнуть. Света понимала, что если она не сделает вдох сейчас, то не сделает его больше никогда. «Ну же! Хотя бы раз! Хоть каплю воздуха!..»
Она потеряла туфлю и даже не заметила этого. Вспышки молний на мгновение указывали путь, ослепляя окончательно и без того незрячие глаза. Пролёт один, другой, поворот. Впереди что-то засветилось или показалось? Может, это прощальный свет в конце тоннеля, как принято у уходящих? Нет, это на вахте зажгли свечу. Света, уже практически падая, теряя сознание, из последних сил прошелестела длинным платьем мимо испуганных вахтёров, подметая открепившимся шлейфом бетонный пол служебного входа. Дверь от удара её руки с треском распахнулась и …
На улице в очередной раз грохнуло так, что где-то со звоном рассыпалось оконное стекло. Света распрямилась, вскинула голову и, наконец, вздохнула полной грудью. Вздохнула с громким хрипом и стоном, жадно схватив кислород всей грудью, насколько ей позволили вдруг ожившие лёгкие. Она словно вынырнула из бездонных глубин на последних судорожных движениях с уже угасающим сознанием…
…Она не могла надышаться. Дождь лил ей прямо на загримированное лицо, сминая небесной влагой её вечернее платье, превращая его в мокрую тряпку. Она стояла, раскинув руки, и смотрела на бушующие всполохи молний, слушала канонаду, раскалывающую небо на куски, словно летела навстречу судьбе…
Вдруг она почувствовала, как кто-то ей что-то набросил на плечи. Она услышала голос старой вахтёрши.
– Не надо, дочка, не смотри! Пошли вовнутрь, промокла вся, дрожишь вон! В наших краях говорят, что смотреть на сентябрьские грозы нельзя – плохая примета! Не к радости. К долгой печали… Иди, прими горячий душ. Не будет сегодня больше никакого представления. Отменили. Иди, смой с себя чужую зависть и нападки Нечистого. Молитву прочитай против тёмных сил: «Домой иду, своё несу, чужого не беру! Одна шла, одна и пришла». Завтра в цирке выходной. Сходи в церкву, она рядом. Поставь свечи всем святым – там разберутся! Душа угомонится. Чёрные ангелы улетят. Ишь, как сегодня расходились! Иди с богом! Хороший ты человек – по всему видно. Господь тебе испытания посылает. Так, видно, надо. По судьбе всё. Кого любят, того и испытывают. Иди…
Глава тридцать третья
Из Светы, наконец, вырвалось накопленное за этот месяц гастролей…
Всё случилось на очередной репетиции из-за сущего пустяка. Пашка на что-то отвлёкся и не вовремя выпустил Стандарта на манеж из-за кулис. Венька замешкался и не принял в форганге Сатира. Стандарт с Салютом остановились в центре манежа, прядая ушами, поглядывали на Сармата. Тот, в свою очередь, на дрессировщицу, мол, что не так? Захарыч звякал железными совком и скребком за кулисами, собирая лошадиное «счастье», свалившееся на его седую голову (слава богу, не в прямом смысле). Слаженный ритм номера сбился, рассыпался…
Света вдруг вспыхнула, бросила шамбарьер на манеж и, едва сдерживая слёзы, ушла в боковой проход цирка со словами: «Да пошли вы все!..»
– Что это было? – Венька замер с поднятой рукой.
– Что-то было… Вопрос, что?
Мгновенно появился Захарыч. Одним взглядом оценил ситуацию.
– На сегодня всё! Животных домой. Вечером репетицию отменяем. Всем отдыхать. Завтра утром встретимся…
Назавтра у Светы-Точки был день рождения…
Пользуясь неожиданно освободившимся временем, Пашка весь день провёл в поисках организации, где бы он мог заказать именной торт в форме манежа с их символикой посередине. Наконец, ему это удалось на местной кондитерской фабрике.
На следующий день в шесть тридцать утра, в пересменок, он его забрал и в семь тридцать, как штык, был в цирке. Венька озаботился букетами цветов. Захарыч изрядно поколдовал над своим подарком – упряжью для нового номера. У Пашки был ещё один козырь в рукаве – иранский…
Новый день наступил. Они напряжённо ждали. В ранней утренней тишине цирковых кулис, нарушаемой лишь звяканьем вёдер и репликами уборщиц, раздались шаги. Она вошла…
В узкие прямоугольники окон конюшни ударило сентябрьское солнце. Оно заиграло золотом в зрачках Светы. Она непроизвольно прикрыла глаза рукой. Перед ней стояли самые дорогие ей люди. Они, как истинные рыцари, преклонили колени и вытянули руки с букетами. Особенно комично выглядел Захарыч. Стрельцов с хрустом в суставах присел на одно колено и лучезарно улыбнулся своими васильковыми глазами. Он восседал в центре: могучий, седовласый, длинноволосый, с окладистой бородищей, в комбинезоне, на спине и груди которого красовалась «спартаковская» эмблема их номера. Справа и слева от него, словно ординарцы генерала конюшни, протягивали свои букеты Пашка с Венькой. Рядом виляла хвостом радостная Варька. Света услышала голос мужа, читающего своего любимого Хафиза Ширази, несколько переделанного к этому случаю:
Тоскуем по Твоим объятьям и лобзаньям,