Нафантазировавшись, исчеркав полблокнота цифрами и схемами, они решили прогуляться по центру города. Венька было сел за руль. Пашка с усмешкой посмотрел на своего друга.
– Ну, чего время тянешь, поехали!
– Веня! Тут до центра десять минут пешком! Мы с тобой уже в центре!
Не прошло и семи-восьми минут, как они увидели скошенную крышу Цирка. Это был типовой проект «фуражка». Таких по стране настроили больше десятка. Венька присвистнул:
– Ни фига себе! Живёшь рядом с цирком и молчишь! Понятно, почему тебя сюда занесло!
– Ничего тебе не понятно, Веник!.. Ладно, давай зайдём к директору да конюшню посмотрим, куда что ставить будем.
Директора на месте не оказалось. Конюшня была точной копией той, что в Новосибирске – оно и понятно, проект-то типовой. Время тратить не стали и пошли по Кирова в центр.
Венька крутил головой направо-налево, слушая Пашкину экскурсию. У того получалось складно и как-то романтично. Веньке Воронеж нравился всё больше и больше. Он увидел широкую площадь Ленина с библиотекой Никитина, огромный театр оперы и балета, гостиницы «Воронеж» и «Брно». Прошлись Кольцовским сквером. Мимо драмтеатра имени местного поэта Алексея Кольцова вышли к знаменитому «утюжку». Напротив играл стёклами кинотеатр «Пролетарий».
– Перед нами проспект Революции. Центрее некуда…
По проспекту, где Пашка о каждом дореволюционном доме что-то да знал, они дошагали до вокзала. Оттуда улочками и переулками добрались до домика поэта Никитина и далее шли по одноимённой улице. Город поражал своей нетронутостью. То ли берегли на будущее старые, ухандоканные временем и людьми дома с историческим прошлым, то ли до этой рухляди не доходили руки, не до того – выжить бы! Город сопротивлялся, по-прежнему имел своё лицо и внутренний потаённый смысл. Венька всё больше и больше влюблялся в этот город. В него проникал его дух и суть. Они, как-никак, были одной чернозёмной крови.
По Кольцовской они снова вышли к цирку. Всё! Экскурсия закончилась. Круг замкнулся…
До Курска они добрались, едва начало смеркаться. Там их ждал брат Веньки, который забрал машину и поехал к себе домой. Длинный осенний день закончился. Он унёс с собой километры трассы, оставил взамен впечатления, переживания и радужные мечты…
Глава сорок вторая
Отъезд цирковых после окончания программы в другой город – ещё одно важное событие в их жизни. Это похоже на сезонную миграцию перелётных птиц в иные края, где, конечно же, лучше, теплее и радостней…
Двери в гардеробных цирка и гостиничных номерах распахнуты настежь, словно брошенные гнёзда. Там идёт генеральная уборка того, что накопилось за это время. Кого-то уборщицы вспоминают добрым словом, кого-то откровенно матерят – люди в цирке тоже разные, как и в жизни.
У Пашки со Светой выработалась привычка оставлять гардеробную и гостиничный номер вылизанными, без единой пылинки. Так хотелось. Заселяясь, они подметали полы, мыли, выводили на стенах многолетние пятна, подклеивали обои. Пашка по приезду традиционно бросал по монете Гардеробному и Гостиничному – «на счастье и удачу». Света иногда стирала шторы на окнах, гладила. Они начинали сиять чистотой и свежестью. Пашка не отговаривал, мол, на это есть люди, которые за это получают деньги. Дом есть дом! К тому же, это была неплохая репетиция перед тем, как у них появится своё собственное настоящее жильё…
Были и другие люди. После которых – хоть потоп! Этих уборщицы, директора гостиниц и цирков поминали и по матушке, и по другим близким родственникам. В конце гастролей таких частенько заставляли выплачивать компенсацию за порчу имущества и нанесение ущерба. Неряхи – они и в цирке неряхи!.. Их с ужасом и напряжением ждали в других цирках. О таких молва разносилась по всей цирковой системе, как по телеграфу. Есть такой вид связи – «цирковая почта»! Чихнёшь во Владивостоке, в Москве тебе через минуту скажут: «Будь здоров!»
За Веньку Света с Пашкой были спокойны. В его гостиничном номере всегда царила армейская чистота. Сам он слыл щёголем. Всегда модно одет, с неким шиком. Как ему удавалось так выглядеть на те копейки, что он получал за работу, ведал только он сам! Пашка со Светой, видя тягу Веньки к красивым вещам, дарили тому по любому поводу что-нибудь дорогое и модное. Особенно Венька любил обувь. У него её было вдоволь, и даже чуть больше. Он, как барышня, не мог удержаться, чтобы не купить что-нибудь понравившееся. Особенно обожал настоящую кожу. Мял её в руках, щупал, гладил, как дорогую игрушку. Однажды на Пашкин неосторожный вопрос с подколом Венька серьёзно ответил: «Я полжизни мечтал, что у меня когда-нибудь будут ботинки без стоптанных каблуков и дыр, которые не надо будет донашивать за двоюродным братом! Тот, кто голодал, долго не может наесться всласть… Вот так-то, Паша!»
Большой тайны в том, что Венька вдруг полюбил мужские одеколоны, лосьоны и дезодоранты, не было. От постоянной работы на конюшне запах лошадей впитывался в одежду и в тело невидимым клещом, заставляя непосвящённых воротить нос и удивлённо поглядывать на собеседника. Парфюм в этом немного помогал. Нужно было только грамотно его подобрать, иначе эффект был обратным – словно в навоз плеснули «Шанель». Венька с этим справлялся на отлично! Он был ежедневно тщательно выбрит, вещи отутюжены. Пашка ведал и эту сокровенную тайну своего друга. Причина была тоже банальной – Света…
Венька настолько шикарно выглядел, что его частенько принимали за именитого артиста. Однажды они пришли на вахту цирка вместе с Пашкой сразу после приезда. Венька, как всегда, блистал и благоухал. Пашка выглядел как… после переезда в коневозке. Веньку безоговорочно пропустили, почтительно улыбнулись. Пашку тормознули. Венька великодушно и небрежно кивнул на задержанного: «Этот со мной!..» Отойдя от вахты, Пашка пнул Веньку под зад: «Зараза!..» Ответ был веским и аргументированным: «Не надо выглядеть как чмо!..»
Особое место в истории гастролей в Курском цирке занял Фатеев. Это была притча во языцех. Уборщицы заходили к нему в гостиничный номер с опаской. У того был кавардак со свинарником вперемешку. Постель никогда не убиралась. Его нестиранные носки где только ни валялись. Он мог, не глядя, надеть их разными по цвету и так ходить несколько дней. Иногда два носка натянуть на одну ногу и искать второй для ноги необутой. В номере пирамидами Хеопса, Хефрена и Микерина высилось несметное количество книг. Они валялись на подоконнике, на кровати, под кроватью и даже в туалете. И все такие мудрёные!.. Серебряные шарики скомканной фольги от любимых плавленых сырков катались по номеру, как перекати-поле. Тут же валялись смятые пустые пачки из-под чая. Когда уборщицы заставали Фатеева дома и он заводил с ними разговор, те боязливо поглядывали на него, спешили побыстрее произвести уборку и сбежать от греха подальше. «Блаженный!» – закрепилось за Витькой прозвище среди женского персонала. Мужчины, те были категоричней – «Идиот!» Оказалась среди уборщиц одна сердобольная разведёнка средних лет. Женщина добрая, сердечная, одинокая. Звали её Елизавета Васильевна. Та окружила Витьку материнской заботой. Каждый день приносила чего-нибудь домашнего, вкусненького. Отстирала Витьку, отмыла, отогрела! «Он такой милый! Непонятно, о чём говорит, но так чудно́, складно!..» «Бедная Лиза!..» – лаконично констатировал Пашка…
…Всё в этой жизни имеет своё начало и конец. День отъезда пришёл неожиданно, как зима в декабре. Готовься не готовься – всё равно как снег на голову…
Сердце щемит от всего скоротечного. Но рядом живёт иное чувство – Радость! Впереди что-то неведомое и, определённо, – самое лучшее…
Люди прощаются в надежде встретиться снова. Когда это будет, и будет ли вообще, знает лишь Господь да цирковой Главк. Поэтому прощаются не торопясь, проникновенно, с чувством…
К Захарычу, Пашке, Веньке подходили артисты и служащие, обнимались, что-то говорили, присаживались «на дорожку». В основном вся эта отъезжающая программа ехала в Харьков. Лишь номера Ивановой и Жарких – в долгожданный Воронеж. Опять – расставания, расстояния, пути-дороги. Чтобы потом, когда-нибудь, где-нибудь, снова…
– Ну, Никита Захарович, прощай! – подошёл Витька Фатеев. Нащупал руку Захарыча, вложил в неё свою лодочкой. Ойкнул, почувствовав крепость ладони Стрельцова. – Э-эх, с кем теперь буду время коротать, чаи гонять?
– Ты, это, на заварку не налегай! Водичкой разбавляй, водичкой! Оно полезнее будет.
– Так кайфа нет! Не забирает, с водичкой-то!
– Не забирает его! Смотри, доиграешься, мозги спекутся!
– Однова живём!.. Вы, Никита Захарович, при желании могли бы стать выдающимся философом современности! Это я вам говорю – Виктор Фатеев!
Витька принял излюбленную позу древнеримского оратора. Подбоченился с надменным видом, откинул жиденькие патлы назад, покровительственно возложил свою худую руку на плечо Стрельцова. В замызганном рабочем комбинезоне это выглядело комично.
– У вас, уважаемый, парадоксальное мышление при наличии устойчивой нетривиальной логики.
Захарыч засопел, пожевал губами, не стерпел:
– Витька! Вот что ты за человек такой, хомут тебе в дышло! Что ж ты всё время выкобениваешься! Я догадываюсь, почему ты до сей поры не женат! Тебя, наверное, только козы и понимают с козлом Борькой! Вот ты меня сейчас похвалил или обругал?
– Восхитился!.. А если что-то и непонятно – так в этом и есть вся философия, как наука о непознаваемом и абстрактном, но вполне объяснимом с точки зрения формальной и не таковой логики.
Захарыч со вздохом обречённо махнул рукой, обнял на прощание Витьку, осенил того крестным знамением и напутствовал:
– Езжай, философ! Храни тебя Господь!..
Глава сорок третья
День выдался какой-то пустой… Погоняли лошадей, покормили. Вечером решили собраться на праздничный ужин. Сегодня Пашка подошёл к своему «совершеннолетию». Пока было время, он решил сбежать ото всех, чтобы побыть один на один со своими мыслями. Он не оставил давнюю привычку говорить с «умным человеком», бродя по улицам с закушенной губой. Это спасало от любопытных глаз – артикуляции не видно. Никто не скажет, что идёт какой-то сумасшедший и разговаривает сам с собой…