зеленые. Если бы огонь сразу пошел в мою сторону, со мной все было бы кончено. Так же, как и с вами. Но огонь поначалу пошел южнее. Может, этому способствовал рельеф местности, точно сказать не могу. Ну и русло реки. Короче, я понял, что произойдет, вытащил баллоны из кислородного бара…
— Откуда? — переспросил Барби.
Сэм последний раз затянулся, бросил окурок на землю.
— Я так называл пристройку, где хранились баллоны с кислородом. У меня там стояли пять полных.
— Пять! — чуть ли не простонал Терстон Маршалл.
— Ага! — радостно воскликнул Сэм. — Но я бы никогда не увез все пять. Старею, знаете ли.
— Вы не могли найти легковушку или пикап? — спросила Лисса Джеймисон.
— Мэм, меня лишили водительского удостоверения семь лет назад. Может, и восемь. Слишком много нарушений правил дорожного движения. Если бы я сел за руль чего-то большего, чем карт, и меня остановили, то отправили бы в тюрьму, а ключ выбросили.
Барби подумал, а не указать ли Сэму на фундаментальную ошибку в его рассуждениях, но решил не напрягаться: и без этого каждый вдох давался с трудом.
— Короче, я решил, что на этом маленьком красном возке не смогу увезти больше четырех баллонов, и начал прикладываться к первому, не пройдя и четверти мили. Вы понимаете почему?
— Ты знал, что мы здесь? — спросила Джекки Уэттингтон.
— Нет. Блэк-Ридж — самая высокая точка города, вот и все, и я знал, что воздуха в баллонах на всю жизнь не хватит. Я понятия не имел, что вы здесь, и я ничего не знал о вентиляторах. Просто больше идти было некуда.
— Почему тебе потребовалось так много времени, чтобы до нас добраться? — спросил Пит Фримен.
— Со мной произошло что-то странное. Я поднимался по дороге — вы знаете, Блэк-Ридж-роуд, перебрался через мост… все еще пользовался первым баллоном, хотя становилось все жарче, и… представьте себе! Вы видели дохлого медведя? Того самого, который вроде бы вышиб себе мозги о телеграфный столб?
— Мы видели, — кивнул Расти. — Позволь продолжить. После того как ты миновал медведя, у тебя закружилась голова и ты потерял сознание.
— Откуда ты знаешь?
— Мы приехали тем же путем, и там действует какая-то сила. Сильнее всего на детей и стариков.
— Я — не старик. — Голос Сэма звучал обиженно. — Просто начал рано седеть, как моя мать.
— Как долго вы пролежали без сознания? — спросил Барби.
— Часов у меня нет, но уже стемнело, когда я двинулся дальше, — следовательно, достаточно долго. В какой-то момент я очнулся потому, что не мог дышать, переключился на новый баллон и снова отключился. Безумие, да? И какие я видел сны! Яркие, словно наяву! Окончательно я проснулся, когда уже стемнело, и я переключился на новый баллон. Труда это не составило, потому что окружала меня не темнота. По идее я не мог углядеть ни зги со всей этой копотью, осевшей на Купол, но впереди, там, куда я шел, светилась яркая полоса. Днем ее не увидеть, а ночью она напоминает миллиард светляков.
— Пояс свечения, так мы ее называем, — вставил Джо. Он, Норри и Бенни держались вместе. Бенни кашлянул в руку.
— Хорошее название, — одобрил Сэм. — К тому времени я уже понимал, что наверху кто-то есть, потому что слышал эти вентиляторы и видел огни. — Он мотнул головой в направлении военного лагеря, находившегося по другую сторону Купола. — Не знал, удастся ли мне добраться туда до того, как закончится воздух — подъем отнимал много сил, и дышать приходилось чаще, — но добрался. — Он с любопытством посмотрел на Кокса: — Эй, полковник Клинк! Я вижу ваше дыхание. Вам бы лучше накинуть пальто или пойти туда, где тепло. — Он рассмеялся, продемонстрировав несколько оставшихся зубов.
— Я — Кокс, а не Клинк, и мне не холодно.
— Что вам снилось, Сэм? — спросила Джулия.
— Странно, что спросили именно вы, ведь из всего, что мне снилось, я помню только один сон, и он о вас. Вы лежали на эстраде посреди городской площади и плакали.
Джулия сильно сжала руку Барби, но ее глаза не покидали лица Сэма.
— Почему вы решили, что это я?
— Потому что на вас лежали газеты, номера «Демократа». Вы прижимали их к себе, будто одежды на вас не было. Уж извините, но вы сами спросили. Думаю, это самый странный сон, о котором вы слышали, да?
Трижды пикнула рация. Кокс снял ее с пояса:
— Что такое? Говорите быстрее, я занят.
Они все услышали голос собеседника Кокса:
— Полковник, мы нашли выжившего на южной стороне. Повторяю: мы нашли выжившего.
8
Когда солнце поднялось утром двадцать восьмого октября, последний член семьи Динсморов мог сказать о себе только одно — он выжил. Олли лежал, прижавшись всем телом к Куполу и вдыхая воздух, который вентиляторы проталкивали сквозь теперь уже видимую преграду, и его только-только хватало, чтобы остаться в живых.
Он едва успел расчистить достаточную часть поверхности со своей стороны Купола, как закончился кислород в баллоне. Том баллоне, который остался на полу, когда он полез под груду картофеля. Он помнил, что задался вопросом: а не взорвется ли баллон? Не взорвался, и этим очень помог Оливеру Г. Динсмору. Если б взорвался, он бы лежал сейчас под картофельным погребальным холмом из «рассета» и «длинного белого».
Олли встал на колени у Купола, начал сдирать черные наслоения, отдавая себе отчет, что часть этих наслоений — все, что осталось от людей. Олли не мог не заметить, что руки то и дело колют кусочки костей. Если бы не рядовой Эймс, который постоянно уговаривал его продолжить начатое, наверное, он бы сдался. Но Эймс твердил: не сдавайся, ковбойчик, отдирай, отдирай. Отдирай, черт побери, все это дерьмо, ты должен это сделать, чтобы вентиляторы смогли протолкнуть к тебе воздух.
Олли думал, что он не сдался только по одной причине: Эймс еще не знал его имени. Олли сжился с тем, что в школе его называли говноедом и говнодойщиком, но поклялся не умирать до тех пор, пока этот балбес из Южной Каролины зовет его дурацким прозвищем «ковбойчик».
Вентиляторы с ревом закрутились, и Олли почувствовал, как слабенький ветерок начал обдувать его разгоряченную кожу. Он сорвал маску с лица и приник носом и ртом к поверхности Купола. Потом, хватая ртом воздух и выплевывая сажу, продолжил очищать все, что налипло на Купол с его стороны. Теперь он видел Эймса, который стоял на четвереньках, склонив голову, словно человек, пытающийся заглянуть в мышиную норку.
— Ну вот! — прокричал он. — Сейчас подвезут еще два вентилятора. Не сдавайся, ковбойчик! Не сдавайся!
— Олли, — выдохнул подросток.
— Что?..
— Имя… Олли. Перестань называть меня… ковбойчиком.
— Теперь я буду звать тебя Олли до Судного дня, если ты будешь расчищать зону, через которую вентиляторы гонят воздух.
Легким Олли каким-то образом удавалось вдыхать достаточное количество воздуха, просачивающегося сквозь Купол, чтобы мальчик оставался живым и в сознании. Он наблюдал, как мир становится светлее через дыру в саже. Свет, конечно, помогал, но у него щемило сердце, когда он видел, что заря уже вовсе и не розовая, если смотреть на нее сквозь пленку грязи, оставшуюся на Куполе. Но свет радовал, потому здесь все оставалось черным, и выжженным, и суровым, и молчаливым.
В пять утра Эймса хотели сменить, отправить его отдыхать, но Олли криком просил, чтобы тот остался, и Эймс отказался уходить. Командир сдался.
Мало-помалу, делая паузы, чтобы приложиться ртом к Куполу и набрать в легкие воздуха, Олли рассказал, как он выжил.
— Я знал, что должен подождать, пока огонь потухнет, поэтому экономил кислород. Дедушка Том как-то сказал мне, что одного баллона хватает ему на всю ночь, если он спит, поэтому я лежал не шевелясь. Какое-то время мог и не пользоваться баллоном, потому что под картофелем оставался воздух, и я им дышал. — Он прижимал губы к поверхности, чувствуя сажу, зная, что это, возможно, останки человека, еще живого двадцатью четырьмя часами раньше, но его это не волновало. Он жадно всасывал воздух и выплевывал черную слюну, пока не смог продолжить рассказ. — Сначала под картофелем было холодно, но потом стало тепло и наконец жарко. Я думал, что изжарюсь живьем. Амбар горел над моей головой. Все горело. Но сгорело очень быстро, и, наверное, это меня спасло. Не знаю. Я оставался под картофелем, пока не опустел первый баллон. Тогда мне пришлось вылезти. Я боялся, что второй мог взорваться, но он не взорвался. Готов спорить, был на грани взрыва.
Эймс кивнул.
Олли вновь всосал воздух через Купол. Все равно что старался дышать через толстую грязную тряпку.
— И ступени. Будь они деревянными, а не из бетона, я бы не выбрался. Поначалу и не пытался. Забрался обратно под клубни, таким все было горячим. Верхние просто спеклись, я чувствовал запах. Потом стало трудно всасывать кислород, и я понял, что второй баллон тоже подходит к концу. — Он замолчал, потому что закашлялся. Когда справился с кашлем, продолжил: — Больше всего мне хотелось услышать перед смертью человеческий голос. Я рад, что услышал твой, рядовой Эймс.
— Меня зовут Клинт, Олли. И ты не умрешь.
Но глаза, которые смотрели на Эймса через грязную щель у подножия Купола, будто таращились через стеклянное окошко в гробу, похоже, знали другую правду, более близкую к истине.
9
Когда гудок зажужжал второй раз, Картер сразу понял, что он означает, хотя этот звук вырвал его из глубокого, без сновидений, сна. Потому что какая-то часть мозга заснуть не могла, пока все не закончилось или Картер бы не умер. Он догадался, что действует инстинкт выживания: недремлющий часовой, упрятанный глубоко в мозгу.
Случилось это субботним утром, в половине восьмого. Время знал, потому что циферблат его часов освещался при нажатии кнопки. Ночью лампы аварийного освещения потухли, и в атомном убежище царила кромешная тьма.
Он сел и почувствовал, как что-то тыкается ему в шею. Предположил, что ручка фонарика, которым он пользовался ночью. Нащупал его и включил. Он сидел на полу. Большой Джим расположился на диване. Он-то и тыкал его фонариком.