– Только я? – спросил Большой Джим задумчивым голосом. Теперь мяч перелетал из руки в руку чуть быстрее. Шмяк. Шмяк. Шмяк. Ударяясь о ладони, мясистые, но все еще жесткие.
– Нет! – Слово это стоном вырвалось из груди Лестера. Он кружил по комнате быстрее, больше не глядя на мяч. Размахивал Библией в той руке, которая не старалась вырвать волосы. То же самое он иногда проделывал и на кафедре, если входил в раж. В церкви такое казалось нормальным, а здесь просто выводило Ренни из себя. – И мы с тобой, и Роджер Кильян, и братья Боуи. – Тут он понизил голос. – И еще этот. Шеф. Я думаю, этот человек безумен. Если и был в здравом уме прошлой весной, когда пришел к нам, то теперь точно безумен.
И вы только посмотрите, кто это говорит, мысленно возмутился Большой Джим.
– Мы все в этом участвуем, но признаваться надо нам с тобой, Джим. Так сказал мне Бог. Вот что означает слепота мальчика; вот ради чего он умер. Мы признаемся, и мы сожжем этот Амбар Сатаны за церковью. И тогда Бог позволит нам уйти.
– Ты уйдешь, Лестер, само собой. Прямиком в Шоушенк, тюрьму штата.
– Я приму наказание, которое назначит мне Бог. С радостью.
– А я? Энди Сандерс? И Роджер Кильян! У него на шее, если не ошибаюсь, девять детей. Допустим, нам это не понравится, Лестер?
– Ничем не могу помочь. – Священник начал колотить себя Библией по плечам. По одному и второму, то с одной стороны, то с другой. Большой Джим обнаружил, что теперь бейсбольный мяч перелетает из руки в руку синхронно с ударами проповедника. Шмяк… и вак. Шмяк… и вак. – Жалко, конечно, детей Кильяна, но… Исход, глава двадцать, стих пять: «Ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода». Мы должны перед этим склониться. Мы должны вычистить эту язву ценой любой боли. Исправить все, что мы делали неправильного. Это означает признание и очищение. Очищение огнем.
Большой Джим поднял руку, в тот момент не держащую мяч.
– Не части! Подумай, что говоришь. Этот город полагается на меня – и на тебя, разумеется, – в обычные времена, но теперь, когда у нас такой кризис, ему без нас просто не обойтись. – Ренни поднялся, резко отодвинув стул. День выдался длинный и ужасный, он устал, а теперь еще и это! Большой Джим разозлился.
– Мы согрешили, – упрямо гнул свое Коггинс, избивая себя Библией. Впрочем, если он считал, что Святую Книгу можно использовать и для этого, флаг ему в руки.
– Что мы сделали, Лес, так это спасли от голода тысячи детей в Африке. Мы даже платили за лечение их жутких болезней. Мы также построили тебе новую церковь и самую мощную христианскую радиостанцию на всем Северо-Востоке.
– И набили наши собственные карманы, не забывай этого! – взвизгнул Коггинс. На сей раз ударил себя Святой Книгой по лицу. Струйка крови полилась из одной ноздри. – Набили их грязными наркоденьгами! – Он ударил себя вновь. – И радиостанцией Иисуса ведает безумец, варящий яд, который дети вводят в вены!
– Насколько я знаю, большинство из них его курят.
– Это надо понимать как шутку?
Большой Джим обошел стол. Виски пульсировали болью, щеки заливал румянец. И однако он предпринял еще одну попытку, заговорил мягко, как с ребенком, устраивавшим истерику:
– Лестер, город нуждается в моем руководстве. Если ты откроешь рот, я не смогу стать лидером, без которого городу не обойтись. Не то чтобы тебе кто-нибудь поверит…
– Они все поверят! – вскричал Коггинс. – Когда увидят дьявольскую фабрику, которую я позволил тебе запустить за моей церковью, они все поверят! И, Джим… разве ты не видишь – как только грех выйдет наружу… как только язва будет очищена… Бог уберет поставленный Им барьер! Кризис закончится! Городу больше не потребуется твое руководство!
На этом Джеймс Ренни и вышел из себя.
– Городу оно будет требоваться всегда! – проревел он и взмахнул рукой с зажатым в пальцах бейсбольным мячом.
Удар разорвал кожу на левом виске Лестера, когда тот поворачивался лицом к Джиму. Кровь полилась потоком. Левый глаз сверкал сквозь нее. Преподобного бросило вперед, с раскинутыми руками. Библия, раскрывшись и шурша страницами, выглядела как балаболящий рот. Кровь лилась и на ковер. Левое плечо свитера Лестера уже промокло.
– Нет, это не воля Бо…
– Это моя воля, назойливая муха! – Большой Джим ударил снова и на этот раз угодил Лестеру в лоб, прямо по центру. Ренни почувствовал, как удар отдался до самого плеча. Но Лестер сделал еще шаг вперед, размахивая Библией. И вроде бы пытался что-то сказать.
Рука Большого Джима с зажатым мячом повисла плетью. Плечо вибрировало болью. Теперь кровь лилась на ковер, но этот щучий сын и не думал падать; шел вперед, пытаясь говорить, плевался алой слюной.
Коггинс наткнулся на стол – кровь полилась на его ранее безупречно чистую поверхность – и двинулся вдоль него. Большой Джим попытался поднять мяч и не смог.
Я знал, что толкание ядра в старшей школе мне когда-нибудь аукнется, подумал он.
Ренни перебросил мяч в левую руку и взмахнул ею вбок и вверх. Удар пришелся в челюсть Лестера, переломил ее, выплеснул новую порцию крови к мерцающему свету люстры. Несколько капель долетели до матового плафона.
– Ба-а! – крикнул Лестер. Он все пытался обогнуть стол.
Большой Джим залез в нишу между тумбами.
– Отец! – Младший стоял в дверях, с широко раскрытыми глазами, с отвисшей челюстью.
– Ба-а! – крикнул Лестер и двинулся на новый голос. Держа перед собой Библию. – Ба-а… Ба-а… Ба-а-О-О-ОГ…
– Не стой столбом, помоги мне! – рявкнул Большой Джим на сына.
Лестер, шатаясь, шел на Младшего. Размахивая Библией. Свитер намок от крови, брюки стали грязно-муаровыми, изувеченное лицо заливала кровь.
Младший поспешил к нему. И когда Лестер начал падать, схватил его, удержал.
– Я вас держу, преподобный Коггинс… я вас держу, не волнуйтесь.
А потом сжал руками липкую от крови шею Лестера и принялся его душить.
14
Пятью бесконечными минутами позже.
Большой Джим сидел на кабинетном стуле – развалился на кабинетном стуле – без галстука, надетого специально для совещания в муниципалитете, и в расстегнутой рубашке. Массировал массивную левую грудь. Под ней учащенно и аритмично билось сердце, но не давая повода предположить, что дело идет к его остановке.
Младший ушел. Ренни поначалу подумал, что тот собирается привести Рэндолфа, что было бы ошибкой, но дыхания, чтобы криком вернуть парня, ему не хватало. Потом сын вернулся сам, с брезентом, который достал из кемпера[81]. Ренни наблюдал, как Младший расстилает брезент на полу – на удивление ловко, будто проделывал это тысячу раз. Это всё боевики, которые молодежь теперь смотрит, подумал Большой Джим, растирая дряблую грудь, которая когда-то была такой упругой и крепкой.
– Я… помогу, – прохрипел он, зная, что не получится.
– Сиди, где сидишь, и восстанавливай дыхание. – Сын, стоя на коленях, бросил на него мрачный и нечитаемый взгляд. В нем могла быть любовь – Большой Джим на это надеялся, – но хватало и другого. Теперь попался? Читалось ли в этом взгляде и теперь попался?
Младший перекатил Лестера на брезент. Брезент потрескивал. Младший посмотрел на тело, чуть передвинул, накинул на него край брезента. Зеленого брезента. Большой Джим купил его в «Универмаге Берпи». Купил на распродаже. Он вспомнил слова Тоби Мэннинга: Это чертовски выгодная покупка, мистер Ренни.
– Библия. – Большой Джим по-прежнему хрипел, но чувствовал себя лучше. Сердце, слава Богу, замедляло бег. Кто же знал, что после пятидесяти здоровье начнет так резко ухудшаться? Нужно начать следить за собой. Возвращаться в форму. Бог дает человеку только одно тело.
– Точно, да, хорошо, что напомнил, – пробормотал Младший. Схватил окровавленную Библию, сунул между бедер Коггинса, начал заворачивать тело в брезент.
– Он ворвался в дом. Он обезумел.
– Конечно. – Младшего это, похоже, не интересовало. А вот процесс заворачивания определенно интересовал… Такие дела.
– Вопрос стоял ребром – он или я. Ты должен… – Вновь затарахтело сердце. Джим ахнул, кашлянул, постучал по груди. Ритм восстановился. – Ты должен отвезти его к Святому Искупителю. Когда его найдут, там есть парень… возможно… – Он подумал о Шефе, но тут же ему пришло в голову, что вешать Лестера на Шефа – идея не из лучших. Шеф Буши слишком много знал. Правда, он, вероятно, стал бы сопротивляться аресту. И тогда живым его могли и не взять.
– У меня есть место получше. – Вроде бы Младший говорил искренне. – И если ты собираешься повесить это убийство на кого-то еще, у меня есть хорошая идея.
– На кого?
– На Дейла-гребаного-Барбару.
– Ты знаешь, я не люблю таких слов.
Младший повторил, не отрывая от брезента поблескивающих глаз:
– На Дейла… гребаного… Барбару.
– Как?
– Этого я еще не знаю. Ты лучше вымой этот чертов мяч, если хочешь его оставить. И стол.
Большой Джим поднялся. Ему заметно полегчало.
– Ты хороший сын, раз помогаешь отцу в такую минуту.
– Убедился наконец. – Младший смотрел на большой зеленый голубец, лежащий на полу. С одной стороны из него торчали ноги. Младший пытался натянуть на них брезент, но не получалось. – Мне нужна изолента.
– Если ты не собираешься везти его в церковь, то куда?
– Не важно. Место безопасное. Преподобный полежит там, пока мы не решим, как подставить Барбару.
– Прежде чем что-то предпринимать, надо посмотреть, что произойдет завтра.
Младший глянул на него, в глазах читалось холодное презрение, которого Большой Джим раньше не видел. В голову пришла мысль, что теперь он у Младшего в руках. Но конечно же, собственный сын…
– Нам придется сжечь ковер. Слава Богу, он не во всю комнату, как раньше. И все дерьмо осталось на его наружной поверхности. – Потом Младший поднял большой голубец и унес в коридор. Через несколько минут Ренни услышал, как завелся двигатель кемпера.