.
Она улыбнулась:
– На это я могу согласиться.
12
Первый раз Джинни Томлинсон убежала по больничному коридору, реагируя на громкий сигнал вызова, который не сулил ничего хорошего, и Пайпер не успела с ней поговорить. Даже и не пыталась. Она пробыла в приемном покое достаточно долго, чтобы понять: три человека – медсестра, медбрат и совсем юная медсестра-волонтер – обслуживали всю больницу. Они справлялись, но на пределе. Когда Джинни вернулась, она шла медленно. С поникшими плечами, в руке несла медицинскую карту.
– Джинни, ты как?
Подумала, что медсестра может рявкнуть на нее, но та лишь печально улыбнулась. И села рядом.
– Все хорошо. Только устала. – Она помолчала. – И Эд Кэрти только что умер.
Пайпер взяла ее за руку:
– Сожалею, что так вышло.
Джинни сжала ее пальцы.
– Не сожалей. Ты знаешь, как женщины говорят о родах? Эта родила легко, та тяжело?
Пайпер кивнула.
– Со смертью то же самое. Мистер Кэрти рожал долго, но теперь разродился.
Пайпер эта идея показалась блестящей. Она подумала, что может использовать такое сравнение в проповеди… только предположила, что в ближайшее воскресенье люди не захотят слушать проповедь о смерти. Если, конечно, Купол не исчезнет. Пайпер попыталась определиться, как лучше задать вопросы, без которых она никак не могла обойтись. Но задавать их ей не пришлось.
– Ее изнасиловали. – Джинни все сказала сама. – Скорее всего не один раз. Я боялась, что Твитчу придется ее зашивать, но смогла остановить кровотечение вагинальным тампоном. – Она помолчала. – Я плакала. К счастью, девушка настолько обдолбанная, что ничего не замечала.
– А ребенок?
– В принципе здоровый полуторагодовалый мальчик, но он нас напугал. У него случился мини-припадок. Вероятно, от того, что он слишком долго пробыл на солнце. Плюс обезвоживание… голод… и его рана. – Джинни провела пальцем по лбу.
Из коридора появился Твитч, присоединился к ним. От присущей ему небрежно-развязной манеры поведения не осталось и следа.
– Мужчины, которые изнасиловали ее, ранили и ребенка? – Голос Пайпер оставался спокойным, но в рассудке появилась тонкая красная щель.
– Литл Уолтера? Я думаю, он просто упал. Сэмми что-то сказала насчет развалившейся кроватки. Говорила не очень связно, но я уверен: это всего лишь несчастный случай. С ребенком, во всяком случае.
Пайпер ошеломленно посмотрела на него:
– Так вот что она говорила. Я думала, что она просила воды.
– Я уверена, что она хотела пить, – вставила Джинни, – но первое имя малыша Сэмми – Литл, а второе – Уолтер. Его так назвали, насколько я знаю, в честь блюзмена, который играл на губной гармошке. Она и Фил… – Джинни показала, как затягиваются косячком и задерживают дым в легких.
– Ох, Фил только травкой не ограничивался, – покачал головой Твитч. – Когда дело касалось наркотиков, Фил Буши предпочитал многообразие.
– Он умер? – спросила Пайпер.
Твитч пожал плечами:
– Я не видел его с весны. Если и умер, невелика беда.
Пайпер укоризненно посмотрела на него.
Твитч чуть поник головой.
– Извините, преподобная. – Повернулся к Джинни: – Расти не объявился?
– Ему нужно немного развеяться, и я его отпустила. Он скоро вернется, я уверена.
Пайпер сидела между ними, внешне спокойная. Но внутри красная трещина расширялась. Пайпер вспомнила вечер, когда отец запретил ей пойти на каток в торговом центре, потому что она сказала что-то резкое матери (в подростковом возрасте с губ Пайпер Либби очень уж часто слетали резкости). Она пошла наверх, позвонила подруге, с которой собиралась встретиться, и сказала ей – приятным, ровным голосом, – что у нее возникли неотложные дела и встретиться, увы, не удастся. В следующий уик-энд? Конечно, будь уверена, желаю тебе хорошо провести время, нет, я здорова, пока. После этого вдрызг разнесла свою комнату. Закончила тем, что сдернула со стены постер любимой группы «Оазис» и разорвала. К тому времени она уже ревела, и не в печали. В приступе ярости. (Приступы эти пролетали сквозь ее подростковые годы, как мощные ураганы.) Отец в какой-то момент подошел к двери, молча взирал на ее художества. Пайпер не знала, сколько он там простоял, пока она его заметила, но, заметив, воинственно уставилась на него, тяжело дыша и думая о том, сколь сильно его ненавидела. Сколь сильно ненавидела обоих родителей. Если б они умерли, она могла бы жить с тетей Рут в Нью-Йорке. Тетя Рут знала, как хорошо проводить время. Не то что некоторые. Он протянул к ней руки, ладонями вверх, и этот искренний, смиренный жест раздавил ее злость и чуть не разорвал сердце.
«Если ты не сможешь держать в узде вспыльчивость, она будет контролировать тебя». – С этими словами он ушел, низко опустив голову. Она не захлопнула дверь. Закрыла ее тихонько.
И в тот год Пайпер начала бороться со своей вспыльчивостью. Подумала, что еще очень долго будет оставаться пятнадцатилетней, если не внесет в свое поведение фундаментальные изменения. Полностью она вспыльчивость не убила – нельзя же убить часть себя, но, работая над самоконтролем, в целом добилась успеха. А если чувствовала, что вспыльчивость вот-вот вырвется на свободу, вспоминала слова отца, его протянутые к ней руки и медленные шаги по коридору в доме, где она выросла. На его похоронах девятью годами позже Пайпер произнесла: «От моего отца я услышала самую важную фразу в своей жизни». Саму фразу она не озвучила, но ее мать знала. Та сидела на первом ряду в церкви, где теперь служила ее дочь.
Последние двадцать лет, ощущая желание накинуться на кого-то – часто желание практически неудержимое, потому что люди бывали такими глупыми, такими, казалось, намеренно тупыми, – Пайпер вызывала из памяти голос отца: Если ты не сможешь держать в узде вспыльчивость, она будет контролировать тебя.
Но теперь красная брешь все расширялась, и Пайпер испытывала острое желание швырять вещи. Раздирать кожу, пока не потечет кровь.
– Ты спросила, кто это сделал?
– Да, конечно. Она не сказала. Напугана.
Пайпер вспомнила, как поначалу приняла лежащих на обочине мать и младенца за мешок с мусором. И конечно же, именно так воспринимали их те, кто это сделал. Она встала.
– Я с ней поговорю.
– Может, сейчас не стоит, – засомневалась Джинни. – Ей дали успокоительное, и она…
– Пусть попробует, – вмешался Твитч. Лицо его побледнело. Руки со сцепленными пальцами он зажал коленями, костяшки похрустывали. – И постарайтесь, чтобы у вас получилось, преподобная.
13
Сэмми лежала, смежив веки. Но ее глаза медленно открылись, когда Пайпер села у кровати.
– Вы… та, кто…
– Да. – Пайпер взяла ее за руку. – Меня зовут Пайпер Либби.
– Спасибо вам. – Глаза Сэмми начали закрываться.
– Отблагодари меня, назови имена тех, которые тебя изнасиловали.
В сумраке палаты – теплой палаты, потому что кондиционер не работал, – Сэмми покачала головой.
– Они пригрозили, что мне не поздоровится, если я скажу. – Она посмотрела на Пайпер. Коровьим взглядом, полным тупого смирения. – Они могут отыграться и на Литл Уолтере.
Пайпер кивнула:
– Я понимаю твой испуг. А теперь скажи мне, кто они. Назови их имена.
– Разве вы меня не слышали? – Теперь Сэмми не смотрела на Пайпер. – Они сказали, что…
Для долгих увещеваний времени у Пайпер не было: девушка могла отключиться в любой момент. Она схватила Сэмми за руку.
– Мне нужны эти имена, и ты мне их назовешь.
– Я не могу. – Из глаз Сэмми потекли слезы.
– Назовешь, потому что ты могла умереть, если бы я не подобрала тебя. – Она помолчала и вонзила кинжал еще глубже. После, возможно, о том пожалеет, но не сейчас. Сейчас эта девушка на кровати оставалась единственной преградой на пути к необходимым ей сведениям. – Не говоря уже о твоем ребенке. Он тоже мог умереть. Я спасла твою жизнь, я спасла его, и мне нужны эти имена!
– Нет. – Но сопротивление девушки слабело, и какая-то часть преподобной Пайпер Либби получала от этого истинное наслаждение. Потом она ужаснется. Подумает: Ты ничем не лучше тех парней, насилие – это насилие. Но тогда Пайпер получала удовольствие, точно так же, как получала его, сдергивая со стены дорогой сердцу постер и разрывая в клочья.
Мне нравится, потому что это горько, думала она. И потому что такова моя натура.
Она наклонилась над плачущей девушкой.
– Вытащи вату из ушей, Сэмми, потому что ты должна это услышать. Что они сделали однажды, они сделают снова. И когда они это сделают, когда какая-нибудь другая женщина появится здесь с окровавленной вульвой и, возможно, беременная от одного из этих насильников, я приду к тебе, и я скажу…
– Нет! Хватит!
– Ты в этом участвовала. Ты в этом участвовала, подзуживая их.
– Нет! – воскликнула Сэмми. – Не я, Джорджия! Джорджия их подзуживала!
Леденящее кровь отвращение охватило Пайпер. Женщина. Там была женщина. Красная брешь в голове еще расширилась. Скоро из нее могла потечь лава.
– Назови мне их имена.
И Сэмми назвала.
14
Джекки Уэттингтон и Линда Эверетт припарковались около «Мира еды». Супермаркет закрывался в пять вечера вместо привычных восьми. Рэндолф прислал их, опасаясь, что раннее закрытие может вызвать беспорядки. Нелепая идея, поскольку супермаркет практически пустовал. На парковке еще оставался с десяток автомобилей, и в медленных движениях последних покупателей чувствовалось оцепенение, словно всем им приснился один дурной сон. Работал единственный кассир, молодой парнишка Брюс Ярдли, брал наличные и выписывал расписки вместо того, чтобы прокатывать кредитные карточки. Мясной отдел заметно опустел, но курятины хватало, а стеллажи с консервами и бакалеей заполняли товары.
Они дожидались ухода последнего покупателя, когда зазвонил мобильник Линды. Она увидела, кто звонит, и у нее засосало под ложечкой: Марта Эдмундс, с которой оставались Джанель и Джуди в те дни, когда работали и Расти, и Линда, а после появления Купола такое случалось каждый день. Она нажала на кнопку приема.