– Терстон что-нибудь сказал Ренни о состоянии Младшего?
– Да, что проблема потенциально серьезная. Но очевидно, не столь серьезная, как все звонки Ренни по мобильному. Вероятно, кто-то сообщил ему о Дне встреч в пятницу. Ренни страшно из-за этого злится.
Расти подумал о коробочке на Блэк-Ридж, тонкой коробочке площадью в каких-то пятьдесят квадратных дюймов, которую он не смог поднять. Или даже шевельнуть. Он также подумал о смеющихся кожаных головах, которые видел считаные мгновения.
– Некоторые просто не любят гостей, – вздохнул Расти.
5
– Как себя чувствуешь, Младший?
– Нормально. Лучше, – безжизненным голосом ответил тот. Его переодели в больничный халат, и он сидел у окна. Свет не щадил его осунувшееся лицо. Выглядел Младший сорокалетним мужчиной, которому пришлось много чего пережить.
– Скажи мне, что произошло перед тем, как ты потерял сознание.
– Я собирался в школу, но вместо этого пошел к дому Энджи. Хотел сказать, что она должна помириться с Френком. Он очень переживает.
Расти чуть не спросил, знает ли Младший о смерти Френки и Энджи, но в последний момент передумал: какой смысл? Задал другой вопрос:
– Ты собирался в школу? А как же Купол?
– Точно. – Все тот же безжизненный, лишенный эмоций голос. – Я про него забыл.
– Сколько тебе лет, сынок?
– Двадцать… один?
– Как звали твою мать?
Младший задумался.
– Джейсон Джамби[40], – наконец ответил он, потом пронзительно рассмеялся. Но лицо осталось апатичным и осунувшимся.
– Когда появился Купол?
– В субботу.
– И как давно он стоит?
Младший нахмурился.
– Неделю? Две недели? Какое-то время он здесь, это точно. – Он взглянул в лицо Расти. Глаза блестели от валиума, который вколол ему Терс Маршалл. – Ты задаешь все эти вопросы с подачи Ба-а-арби? Он их убил, знаешь ли. – Младший кивнул. – Мы нашли его жентификационные идетоны. – Пауза. – Идентификационные жетоны.
– Барби не имеет к этим вопросам никакого отношения. Он в тюрьме.
– И очень скоро будет в аду. – Голос ровный, безо всяких эмоций. – Мы собираемся его судить, а потом казним. Так сказал мой отец. В штате Мэн нет смертной казни, но он говорит, что сейчас мы живем по условиям военного времени. В яичном салате слишком много калорий.
– Это точно. – Расти принес с собой стетоскоп, манжету для измерения давления, офтальмоскоп. И теперь обернул манжетой бицепс Младшего. – Ты можешь назвать трех последних президентов Америки, Младший?
– Конечно, Буш, Пуш и Туш. – Он вновь захохотал, но выражение лица не изменилось.
Давление у Младшего оказалось повышенным, 147 на 120, но Расти готовился к худшему.
– Ты помнишь, кто приходил к тебе до меня?
– Да. Старик, которого мы с Френки нашли у пруда перед тем, как нашли детей. Надеюсь, дети в порядке. Они такие милые.
– Ты помнишь, как их зовут?
– Эйден и Элис Эпплтон. Мы поехали в клуб, и та девица с рыжими волосами гоняла мне шкурку под столом. Думала, что этим отделается.
– Понятно. – Расти взялся за офтальмоскоп. С правым глазом полный порядок. Диск зрительного нерва левого глаза выпучился. Отек диска зрительного нерва, типичный симптом при запущенных опухолях мозга.
– Увидел что-нибудь интересное?
– Нет. – Расти положил офтальмоскоп, потом поднял руку с оттопыренным указательным пальцем. Палец оказался аккурат на уровне носа Младшего. – Коснись пальцем моего пальца, а потом своего носа. – Младший так и сделал. Расти медленно задвигал пальцем из стороны в сторону: – Продолжай.
Первый раз Младший коснулся и движущегося пальца, и своего носа. Второй – коснулся пальца, но потом попал в щеку. В третий – промахнулся мимо пальца и коснулся правой брови.
– Вау! Хочешь еще? Я могу заниматься этим целый день, знаешь ли.
Расти отодвинул стул и поднялся.
– Я пришлю к тебе Джинни Томлинсон с назначенными лекарствами.
– После этого я смогу отчалить? В смысле пойти домой?
– Ты останешься у нас на ночь, Младший. Для наблюдения.
– Но я же здоров, так? Утром у меня болела голова, жутко болела, но теперь боль ушла. Я в порядке, так?
– Сейчас я ничего тебе сказать не могу. Мне надо поговорить с Терстоном Маршаллом и заглянуть в пару-тройку книг.
– Чел, он же не доктор. Он учитель английского.
– Может, и так, но тебе он все сделал правильно. Как я понимаю, отнесся к тебе лучше, чем вы с Френки к нему.
Младший отмахнулся:
– Мы просто забавлялись. А кроме того, к детям мы отнеслись как положено, да?
– Насчет этого спорить не буду. Пока отдыхай, Младший. Если хочешь, посмотри телевизор.
Младший обдумал предложение, потом спросил:
– Что на ужин?
6
При сложившихся обстоятельствах Расти мог подумать только об одном: уменьшить внутричерепное давление Джеймсу Ренни-младшему внутривенным вливанием маннитола. Он вытащил из ячейки на двери карту пациента и увидел прикрепленную к ней записку, написанную незнакомым почерком, округлыми буквами:
Дорогой доктор Эверетт!
Что вы думаете о маннитоле для этого пациента? Я не могу дать указание, потому что понятия не имею, какова правильная доза.
Расти написал дозу. Джинни не ошиблась: Терстон Маршалл многое знал и умел.
7
Дверь в палату Большого Джима Расти нашел открытой, саму палату – пустой. Зато услышал его голос, доносящийся из комнаты, где любил подремать умерший доктор Хаскел. Расти направился туда, не удосужившись взять карту Большого Джима, и об этом просчете ему еще предстояло пожалеть.
Ренни, полностью одетый, сидел у окна, приложив мобильник к уху, хотя на стене висел постер с перечеркнутым изображением ярко-красного мобильника. Расти подумал, что получит безмерное удовольствие, запретив Большому Джиму использовать телефон. Возможно, не самое политически грамотное начало разговора, который мог превратиться в нечто среднее между допросом и дискуссией, но он собирался это сделать. Шагнул к Большому Джиму и остановился. Как вкопанный.
В голове сверкнуло яркое воспоминание: сон не идет, он встает с кровати, чтобы спуститься вниз и съесть кусок клюквенно-апельсинового хлеба, испеченного Линдой, слышит тихий вой Одри, доносящийся из комнаты девочек. Идет проверить, как там его малышки. Садится на кровать Дженни под Ханной Монтаной[41], ее ангелом-хранителем.
Почему это воспоминание пришло только сейчас? Почему не при разговоре с Большим Джимом в его домашнем кабинете?
Потому что тогда я ничего не знал об убийствах; меня интересовал только пропан. И потому что у Джанель не было припадка, она просто находилась в фазе быстрого сна. Разговаривала во сне.
У него золотистый бейсбольный мяч, папочка. Это плохой бейсбольный мяч.
Даже прошлым вечером в похоронном бюро это воспоминание не проявило себя. Только теперь: возможно, уже слишком поздно.
Но подумай, что это означает: устройство на Блэк-Ридж, возможно, не только излучает радиацию определенного уровня, но и вызывает что-то еще. Назови это наведенным ясновидением, назови чем-то, не имеющим названия, но, как ни назови, это что-то имеет место быть. Если Джанни права насчет золоченого бейсбольного мяча, тогда все дети, предсказывавшие беду на Хэллоуин, возможно, тоже правы. Но случится ли беда именно в тот день? Или может прийти раньше?
Расти решил, что второй вариант более реален. Потому что для многих городских подростков, перевозбужденных по части сладости-или-гадости, Хэллоуин уже наступил.
– Мне без разницы, чем ты занят, Стюарт, – говорил Большой Джим. Три миллиграмма валиума, похоже, совершенно его не успокоили: он, как всегда, кипел. – Поезжай туда с Фернолдом и возьми Роджера с… Что?.. Я мог бы тебе этого и не говорить! Ты не смотрел этот ёханый телевизор? Если он будет пререкаться, ты… – Он поднял голову и увидел стоящего в дверях Расти. Только мгновение по лицу Большого Джима чувствовалось, что он лихорадочно вспоминает сказанное в последнюю минуту-другую, пытаясь понять, как много удалось услышать постороннему человеку. – Стюарт, сюда пришли. Я тебе перезвоню, а когда буду перезванивать, тебе лучше сказать мне то, что я хочу услышать. – Он разорвал связь, протянул мобильник Расти и оскалил в улыбке верхние зубы. – Я знаю, знаю, проявил непослушание, но городские дела не могут ждать. – Ренни вздохнул. – Не так просто быть человеком, от которого все зависит, особенно если сам неважно себя чувствуешь.
– Должно быть, трудно.
– Мне помогает Бог. Хочешь знать принцип, по которому я живу, дружище?
Нет.
– Конечно.
– Когда Бог закрывает дверь, Он открывает окно.
– Вы так думаете?
– Я это знаю. А еще всегда стараюсь помнить: когда ты молишься и просишь о том, чего ты хочешь, Бог поворачивается ухом, которое не слышит. А когда ты молишься о том, что тебе необходимо, Он не пропускает ни слова.
– Ну-ну. – Расти вошел в комнату отдыха. На стене работал телевизор: канал Си-эн-эн с приглушенным звуком. За говорящей головой висела фотография Джеймса Ренни-старшего, черно-белая, запечатлевшая его не в выигрышной позе. Большой Джимми стоял с одним вскинутым пальцем и поднявшейся верхней губой. Не в улыбке, а в мрачном зверином оскале. Строка в самом низу экрана вопрошала: «Город под Куполом был наркораем?» Говорящая голова и фотография уступили место рекламному ролику салона подержанных автомобилей, который всегда раздражал Расти, заканчиваясь крупным планом одного из продавцов (никогда – самого Ренни), кричащего в объектив: «С тачкой будет вам везуха, Большой Джим тому порука!»
Большой Джим указал на строку и печально улыбнулся:
– Видишь, что творят со мной друзья Барбары с той стороны? Черт, да разве это удивительно? Когда Христос пришел, чтобы спасти человечество, Его заставили нести собственный крест на Голгофу, где Он и умер в крови и пыли.