жду страной Контролирующие родители и меньшим по размерам, но гордым и хорошо укрепленным княжеством Определившаяся дочь. Я выбрала факультет журналистики, и это окончательно закрыло брешь, которая существовала между родителями и мной с того дня на эстраде. Они так и не узнали, отчего она возникла. Я в Милле не из-за того дня – мое будущее в «Демократе» предопределилось со дня моего рождения, – но я такая, как есть, по большей части благодаря тому дню. – Она вновь посмотрела на него, ее глаза блестели от слез и воинственности. – Я тем не менее не муравей. Я не муравей.
Он снова поцеловал ее. Она крепко его обняла и, как могла, ответила на поцелуй. А когда его рука вытащила блузку из слаксов и скользнула по животу, чтобы обхватить грудь, сунула ему в рот язык. Когда они разорвали поцелуй, дышала Джулия часто-часто.
– Хочешь? – спросил Барби.
– Да. А ты?
Он взял ее руку и приложил к джинсам, чтобы она оценила размер его желания.
Минутой позже Барби завис над ней, опираясь на локти. Джулия взяла его и направила.
– Только осторожнее, полковник Барбара. Я уже и подзабыла, как это обычно делается.
– Тут та же ситуация, что с ездой на велосипеде.
Как выяснилось, Барби не ошибся.
15
Когда все закончилось, ее голова лежала на его руке, и она смотрела на розовые звезды.
– О чем думаешь? – спросила Джулия.
Он вздохнул.
– О снах. Видениях. Как ни назови. У тебя есть мобильник?
– Всегда. И он отлично держит заряд, хотя я и не знаю, надолго ли его хватит. Кому собираешься позвонить? Предполагаю, Коксу.
– Предполагаешь правильно. Его номер есть в телефонной книге?
– Да. – Джулия потянулась к лежащим на траве штанам, сняла с ремня мобильник. Нашла в телефонной книге строку «КОКС», нажала кнопку вызова, протянула мобильник Барби, который заговорил сразу. Вероятно, Кокс принял вызов на первом гудке.
– Привет, полковник. Это Барби. Я на свободе. Готов рискнуть и сообщить вам о нашем местонахождении. Это Блэк-Ридж. Старый яблоневый сад Маккоя. Он, естественно, у вас отмечен. И вы, конечно, имеете фотоснимки города со спутника?
Он выслушал Кокса, потом спросил его: видна ли на снимках световая подкова, окружающая Блэк-Ридж и заканчивающаяся на границе с Ти-Эр-90? Кокс ответил отрицательно, а потом попросил Барби поделиться информацией.
– Не сейчас, потому что мне требуется ваша помощь, Джим, и чем быстрее, тем лучше. Для этого понадобится пара «чинуков»[58].
Он объяснил, что ему нужно. Кокс выслушал, потом задал вопрос.
– Сейчас не могу сказать что-либо путное, – ответил Барби. – Но поверьте мне: здесь творится нечто страшное, и я уверен, худшее еще впереди. Может, до Хэллоуина ничего и не произойдет, если нам повезет. Но если честно, я в это не верю.
16
Когда Барби говорил с полковником Джеймсом Коксом, Энди Сандерс сидел, привалившись спиной к боковой стене складского здания за ХНВ, глядя на необычные звезды. Он парил, как воздушный змей, чувствовал себя счастливым и бодрым. И однако под верхним бурлящим слоем расположилась грусть, которая успокаивала, умиротворяла, напоминая мощную подземную реку. Никогда раньше в его прозаичной, приземленной, заполненной работой жизни не находилось места предчувствию. А теперь нашлось. Он точно знал, что это его последняя ночь на земле. И когда придут горькие люди, ему и Шефу Буши придется уйти. И в этом, надо отметить, он не видел ничего плохого.
– Я все равно проживаю премию, – произнес Энди вслух. – С того самого момента, как едва не принял таблетки.
– Что такое, Сандерс? – Шеф шел по тропинке от радиостудии, светя фонариком под босые ноги. Пижама с лягушками по-прежнему едва держалась на узких бедрах, но в его облике появилась новая деталь: большой белый крест. Он висел на полоске кожи, завязанной узлом на шее. На плечо Шеф накинул лямку «Божьего воина». Под прикладом, привязанные к нему другими полосками кожи, покачивались две гранаты. Во второй руке он держал гаражный пульт.
– Ничего, Шеф. Разговаривал сам с собой. Похоже, я единственный, кто слушает меня в эти дни.
– Чушь, Сандерс. Абсолютная и полнейшая чушь. Бог слушает. Он ставит «жучки» в души точно так же, как ФБР – в телефоны. Я тоже слушаю.
Красота сказанного и утешение, которое несли эти слова, наполнили благодарностью душу Энди. Он предложил Шефу трубку:
– Курни. Это тебя взбодрит.
Шеф хрипло хохотнул, глубоко затянулся, надолго задержал дым в легких, потом выкашлял его.
– Чудо! – воскликнул он. – Божья сила! Возобновляемая сила!
– Ты все понимаешь правильно, – согласился Энди. Так всегда говорила Доди, и от мысли о ней у Сандерса вновь разбилось сердце. Он рассеянно вытер глаза. – Где ты взял крест?
Шеф указал фонариком на радиостудию:
– В кабинете Коггинса. Он держал его в столе. Верхний ящик был заперт, но я его взломал. Ты знаешь, что я там нашел? Никогда не видел таких странных картинок для дрочки.
– Дети? – спросил Энди. Его бы это не удивило. Когда дьявол забирает проповедника, тот должен пасть очень уж низко. Настолько низко, что может надеть на голову цилиндр и проползти под гремучей змеей.
– Хуже, Сандерс. – Шеф понизил голос: – Азиатки.
Шеф поднял АК-47 Сандерса, который лежал поперек бедер Энди. Направил луч на приклад, где Энди, воспользовавшись маркерами, аккуратно вывел слово «Клодетт».
– Моя жена, – пояснил Энди. – Первая жертва Купола.
Шеф схватил его за плечо.
– Ты хороший человек, раз помнишь ее. Я рад, что Господь свел нас вместе.
– Я тоже. – Энди вернул себе трубку. – Я тоже, Шеф.
– Ты знаешь, что должно завтра случиться, да?
Энди крепко сжал приклад автомата. Другого ответа не требовалось.
– Они практически наверняка будут в бронежилетах, поэтому, если нам придется воевать, целься в голову. И никаких отдельных выстрелов, поливай их очередями. И если будет казаться, что они берут верх… ты знаешь, что за этим последует, да?
– Да.
– Мы вместе до самого конца, Сандерс? – Шеф поднял гаражный пульт и направил на него луч фонаря.
– До конца, – согласился Энди. И коснулся гаражного пульта дулом автомата.
17
Олли Динсмор проснулся от плохого сна, зная – что-то не так. Лежал в кровати, глядя на слабый и какой-то грязный первый свет дня, пробирающийся в окно, пытаясь убедить себя, что это всего лишь сон, жуткий кошмар, практически полностью забывшийся. Он помнил только огонь и крики.
Не крики. Дикие вопли.
Дешевый будильник тикал на столике у кровати. Олли схватил его. Без четверти шесть, и никаких звуков, указывающих, что отец на кухне. Более того, никакого запаха кофе. Отец всегда вставал и одевался самое позднее к четверти шестого («Коровы не могут ждать» – Олден Динсмор жил прежде всего по этой заповеди), а в половине шестого уже наливал себе только что сваренный кофе.
Но не в это утро.
Олли встал и натянул джинсы, которые носил и вчера.
– Папа?
Никакого ответа. Ничего, кроме тиканья часов и далекого мычания одной чем-то недовольной коровы. Мальчика охватил ужас. Он убеждал себя, что для этого нет причины, что его семья – в полном составе и такая счастливая всего лишь неделей раньше – пережила уже все трагедии, которые послал им Господь, во всяком случае, на какое-то время. Убеждал, но сам себе не верил.
– Папуля?
Генератор за домом по-прежнему работал, и он увидел зеленые дисплеи плиты и микроволновки, когда вышел на кухню, но «Мистер Кофе» стоял темный и пустой. Никого не нашел он и в гостиной. Его отец смотрел телевизор, когда Олли пошел спать, и тот по-прежнему работал, пусть и без звука. Какой-то мужчина с мрачной физиономией демонстрировал новые улучшенные тканевые салфетки для мытья и полировки автомобиля.
– Вы каждый месяц тратите сорок баксов на бумажные полотенца и выбрасываете деньги на ветер, – объяснял мужчина с мрачным лицом, говоря из другого мира, где такие мелочи могли иметь значение.
Он кормит коров, ничего больше.
Но почему отец не выключил телевизор, чтобы экономить электричество? У них был большой контейнер, но и в нем газ рано или поздно закончится.
– Папа?
Вновь ему не ответили. Олли подошел к окну, посмотрел на амбар. Никого. С нарастающей тревогой вернулся к спальне родителей, собрался постучать, но увидел, что необходимости в этом нет. Дверь он нашел открытой. Увидел неприбранную (отец привык прибираться только в коровнике), но пустую двуспальную кровать. Уже начал поворачиваться, но тут заметил изменение, которое напугало его. Свадебный портрет Олдена и Шелли висел на стене, насколько Олли себя помнил. Теперь он исчез, оставив на обоях более светлый квадрат.
Бояться тут нечего.
Но он сам себе не верил.
Олли двинулся дальше по коридору, к еще одной двери, которую последний год никогда не закрывали, а теперь он видел, что дверь закрыта. И между ней и дверной коробкой торчало что-то желтое. Записка. Даже до того, как Олли подошел достаточно близко, чтобы разобрать слова, он узнал отцовский почерк. Естественно, узнал – эти большие корявые буквы они с Рори видели очень уж часто, когда возвращались из школы. И записки всегда заканчивались одинаково.
Подметите амбар, потом идите гулять. Прополите помидоры и фасоль, потом идите гулять. Занесите в дом высохшее белье и ничего не уроните на землю. Потом идите гулять.
Игры закончились, в страхе подумал Олли.
Но тут в голову пришла обнадеживающая мысль: может, ему все это снится? И почему нет? После смерти его брата от рикошета пули и самоубийства матери разве не может ему присниться, что он остался один в пустом доме?
Снова замычала корова, но и это мычание казалось звуком из сна.
В комнате за закрытой дверью, из которой торчала записка, жил дедушка Том. Страдая от застойной сердечной недостаточности, он не мог обслуживать себя, а потому перебрался к ним. Какое-то время дед еще спускался вниз, чтобы сесть за стол вместе с семьей, но под конец уже не вставал с постели, сначала с пластиковой штуковиной, прицепленной к его носу – она называлась канделябра или что-то в этом роде, – потом с маской на все лицо. Рори однажды сказал, что выглядит он как самый старый в мире астронавт, за что схлопотал оплеуху от матери.